Сесть в метро, доехать до "Черной речки", затем – на трамвай, выйти, оставить слева от себя буддийский храм, пройти по деревянному мостику и ... "Вновь оснежённые колонны, / Елагин остров и два огня..." Это – Блок. "На островах". Поэт часто бывал "на островах" – Елагином, Крестовском, – глушил себя портером в бесконечных ресторанах и кабачках, посещал варьете, заводил знакомства с местными проститутками: "За толстыми пивными кружками, / За сном привычной суеты / Сквозит вуаль, покрытый мушками, / Глаза и мелкие черты" (Как прекрасен этот "вуаль" мужского рода! Как странно, мистически он "сквозит" "за толстыми пивными кружками"!). Поутру, приняв ванну, поэт записывал в дневник: "Ночь глухая, около 12-ти я вышел. Ресторан и вино... Лихач. Варьетэ. Акробатка (такой трусливо-цирковой эвфемизм сочинил Блок для обозначения своих ночных знакомых, – К.К.) выходит, я умоляю ее ехать. Летим, ночь зияет. Я совершенно вне себя... Я рву ее кружева и батист, в этих грубых руках и острых каблуках – какая-то сила и тайна".
        Ни у кого из русских поэтов, кроме Блока, вульгарная проститутка не вызывала столь острого эстетического восхищения. Помню, в детстве, было невозможно поверить, что и "шляпа с траурными перьями", и "в кольцах узкая рука", и "вздыхая древними поверьями" – это все про нее: "маньку", "шалаву", "шлюху", наконец – "Катьку" из того же Блока, только революцьонного. И действительно, чувствуете ли вы, как от восхищения, почти священного, захватывает дух: "Я чту обряд: легко заправить / Медвежью полость на лету, / И тонкий стан, обняв, лукавить, / И мчаться в снег и темноту..."?
        В том же 1911 году, в котором Александр Блок выпытывал у островной незнакомки: "Средь этой пошлости таинственной, / Скажи, что делать мне с тобой...", юный нахальный эгофутурист Игорь Северянин сочинил свой вариант "На островах". В отличие от старшего поэта, он использует иные, более современные средства передвижения (футурист, все-таки!): "В ландо моторном, в ландо шикарном / Я проезжаю по Островам". Но персонажи все те же: "эти дамы", "феи" (в иронических кавычках); похожи на блоковские и вопрошания: "И что тут прелесть? И что тут мерзость? / Бесстыж и скорбен ночной пуант". Действительно, сравните: "скажи, что делать мне с тобой?" – "и что тут прелесть?". Ответ, в общем, несложен: "ночной пуант".
        Но футурист (как и положено) пошел дальше. Вот гривуазно-мещанская концовка его стиха:

"Кому бы бросить наглее дерзость?
Кому бы нежно поправить бант?"

        Трогательная пошлость Северянина нашла своего адресата. Через 17 лет после моторных променадов эгофутуриста по Островам 25-ти летний Николай Заболоцкий сочиняет своих знаменитых "Ивановых". Там юные коллеги блоковских "незнакомок" и северянинских "фей" обретают право на собственный голос, на свой вопрос. Блок не знал, что ему делать с "акробаткой", Северянин легкомысленно искал, "кому бы нежно поправить бант?", "девка" Заболоцкого просто вопиет:

                ... Куда идти,
кому нести кровавый ротик,
кому сказать сегодня "котик",
у чьей постели бросить ботик
и дернуть кнопку на груди?
Неужто некуда идти?!

        Действительно, куда идти? На блоковские Острова путь был закрыт. На дворе 1928 год. Старорежимные "незнакомки" и "феи" высланы или расстреляны. "Вуаль", "перстни", "острые каблуки" – все по ту сторону семнадцатого года. Но дело не в истории. Разве не согласился бы Блок с леденящим душу восклицанием автора "Столбцов": "О, мир, свинцовый идол мой..."?