В конечном итоге всё падает прямо туда,
где голая женщина с книгой лежит у пруда
(я вижу её, вероятно, блестящую спину
и жидкие волосы, имя которым – вода):

одиннадцать танков, упавшие с Курской дуги,
валяются рядом; под взмахом ленивой руки
снижаются ватки с остатками от макияжа,
их бросила золушка, вставшая с левой ноги;

вот падает целый посёлок, где Б.Пастернак
спешит на свидание с Ивинской, стаи собак,
за дождь выдавая своё неживое сниженье,
виляют хвостами, которых не видно; итак,

я тоже лечу, не пытаясь уже разглядеть,
стихами ли, прозой моя напечатана смерть,
а голая женщина, перелистнувши страницу,
сейчас попытается (это я вижу) запеть:

"Мой птенчик пушистый, не плачь, искривляя глаза,
ты будешь убитым не дольше, чем длится гроза,
смотри – я уже послюнявила палец...". Страница
к нему прилипает, как к нижнему веку слеза,

пока начинается самая сладкая дрожь,
когда вместо женщины голой ты сам узнаёшь,
что нож – это мокрый ребёнок, проникший под сердце,
а мокрый ребёнок под сердцем – твердеющий нож.