Textonly
Само предлежащее Home

Аркадий Драгомощенко | Всеволод Зельченко | Татьяна Аверина
Константин Бандуровский | Сергей Морейно | Фаина Гримберг
Елизавета Васильева | Канат Омар | Александр Мильштейн


Из новой книги стихов Михаила Генделева
"ЛЕГКАЯ МУЗЫКА"

Михаил Генделев родился в 1950 г. в Ленинграде. Закончил Ленинградский медицинский институт (ЛГСМИ). Работал спортивным врачом. С 1967 года писал стихи, которые не публиковались в официальной печати. В 1977 году эмигрировал в Израиль. С 1979 году живет в Иерусалиме, где много лет проработал также спортивным врачом. Участвовал в войне на Юге Ливана как военный врач. В 1990-е годы много публиковался как журналист, в конце 90-х участвовал в нескольких политических PR-кампаниях как политтехнолог. Был первым президентом Иерусалимского литературного клуба (1992). Лауреат израильских литературных премий – Премии Этингера и Премии Цабана. Стихи печатались в израильских русскоязычных журналах "Сион" и "22", парижских – "Эхо" и "Континент". Михаил Генделев переводил стихотворения средневековых еврейских поэтов Шломо ибн-Габироля, Аль-Харизи, Ибн-Эзры и др. (переводы печатались в израильских журналах "Узы" и "Земля и народ") и современных ивритских поэтов – Хаима Гури и др. Поэтические книги: "Стихотворения Михаила Генделева. 1984", "Праздник" (1993), "Избранное" (1996), "Царь" (1997), "В садах Аллаха" (1997), "Неполное собрание сочинений" (2003) и др. Роман "Великое московское путешествие" (первый том – М., 1993, еще два тома не изданы).


ИЗ ЦИКЛА "ОЧЕРКИ ВОЕННОЙ ЭНТОМОЛОГИИ"
ЛЕВ

1.

Лев
из Дома Давидова
оптика из пламен

воспаленный зев революции и
Пентаграмма огнем
во лбу

медленней конная медь рыдай
шма
и плач Исроэл о нем

Сдом Салем Аскелон Гивон
видели
магний его похорон

зря
оксюморон
в гробу.

2.

Зверь
Дома Давидова
рыком единым водитель стай

ой вэй ледоруб
прочел напролом
бровей букву "шин" а читай "Шаддай"

пускай Шелоах твои князья
шиву сидят на полу земляном
горе сидят по нему и о нем

в бедном херсонском слыхал аду
баюкая
Утреннюю Звезду

под
Интер
Нацьонал!

3.

О гнев
из Дома Давидова
коба занес рамон

что ж
не легла не спасла его
пута фридка седая прядь

солдатского императора
что взяв за шанхай поднимал кантон
дон постанично порол пластом

а
в зубе гнилом сорбонны
потом

сабелькой мог
а мог и перстом
с вдохновением ковырять.

4.

Но
опера, камарады, бессмертна
а кобальт переживет распад

во рту
вой лона Давидова - 2
иль фигли красная ртуть считай

перманентная революция viva!
в тигле
бесится Красный Лев

о да!
но отвлекшийся от труда
Китай оборвет провода

когда
подумает и решит
сто кУсать посОл Китай.

5.

Ах
роз и лилий у нас дерева
в саду где живем однова

а надпись
что сад этот лилий и роз
боюсь не совсем права

вообще справедливость ее вопрос
поскольку как раз среди лилий и роз
растет моя голова

и пестик торчит из моей головы
как красный язык из рва
свежий язык из черного рва

где никогда не росла трава
или
ножик из рукава.

6.

Всё
тварь Дома Давидова
злой меркадер не болит в мозгу

о как в свою очередь каждый завидовал
что
в свое время не расстрелял

в кожАнке чтоб
в рейтузах малиновых
и в полуботинке полно песку

на фоне
сопок и рощиц сливовых
неба нежного на берегу

с улыбкой последнею полоумною:
как там дела у парижской комунны и
сладко ли спит ее гаолян.

Иерусалим
Июнь 2004

ИЗ ЦИКЛА "ИДИЛЛИИ"
ЧАЙ С МОЛОКОМ

Чай с молоком белая ночь какой чай с молоком
только
в одной палате ночник горит
или
у них стал Питер в начале лета
уже подводный теперь такой
или
я выдохнул жизнь как в жабры
и
легкие пузыри

но не
оторваться мне от окна
и не
насмотреться мне
на
всегда
или
ушла под белую воду вся их страна
или
всегда на этом месте текла вода


белая ночь
какой
чай с молоком
из чешуи глаз не сомкнуть и смотри
рыбий свой рот разевая каждым давясь глотком
и
пью до одури
до
о
дури!

эту
белую воду пью да не пьется вот
рыбьи слезы наши
и есть
толща самой воды
или
идет надо мной весенний ладожский лед
или
плывут надо мной
небеса как льды


белая ночь
какой
чай с молоком
папа льет на скатерть слепой старик
отгоняю мальков от света вареной своею рукой
и
за
потевает иллюминатор
из
нутри

и
отталкиваюсь
от
дна
и всплываю на свет звезды
надо мною
одним
и светит она одна
или
отражается от воды.

Яффо, июнь 1984
Куршавель, декабрь 2003

ПАМЯТИ ДЕМОНА

1.

Как
змея учат молоку
так
змеи любят молоко
но
в молоке перед грозой скисает жало

гюрзу тенгинского полка
вспоила смерть его строку
железным ржавым молоком
не отпускала от груди
не
удержала

2

шармёр на водах кислых дев
звездострадальца на манер
мадам
да он мясник
мадам
старлей спецназа

царя игральный офицер
младой опальный волкодав
вцепившийся
как бультерьер
в хребет
Кавказу

3

то
саблезубый как Аллах
и на душе его ни зги
ах на устах его молчок
и
на челе его ни блика

но
выскочив из-за угла
стремглав запутавшись в полах
озноб как мальчик-казачок
бежал висеть на удилах
его словесности его прекраснодиколикой

4

он
приходил из-за реки
из дела
уцелев таки
и с шашки слизывал мозги
побегом базилика

как будто бы и ни при чем
томительно склоняет в сон
и
самому немного
чёрт
противунравственно и дико

5

лишь злой чечен не спросит чем
после химчистки от плеча
пах правый пах
и
бряк
рукав бекеши

поэт и в азии поэт
когда скажу и нет
и
над
над уммой милосердия закат
Медины от Святой до Марракеша

6

из
нашей школы он один
в ком странность я не находил
к выпиливанью лобзиком
аулов цельных Господи
и выжиганью по Корану

и
как коронный он гусар
ага как чувствовал врага
в жару на дне вади Бека'а
пардон муа в полдневный жар
во всю шахну Афганистана.

7

не плачьте пери!
молоком
не кормят змея на душе
не плачьте Мэри
ни о ком
уже не стоит петь рыдать стихи и плакать

под Валериком фейерверк
над офицериком салют
а смерть что смерть
она
лицо
его лизала как собака.

Июнь, 2004
Иерусалим

ИЕРУСАЛИМ-2

1

Говорили
мне
не ходил бы по кайме
где сдувает ветер в небо
а когда лицом к стене
нас сдувает
пепел в небо
и пальба лицом к стене

2

ничего
себе
стою
поперек язык жую
напужали
синей жопой
метафизику
мою

3

если
там
передо мной
как за каменной стеной
мой
Ерусалим Небесный
как
живой перед войной

4

там
по
воз
ду
сям
дед-отец дед-сын
сам выкидывай коленца
чтоб сошелся псалм

5

там
с рувимами сидит
новой
кожею
скрипит
папа
мой урод военный
русской группы инвалид

6

там
орлы курлы
там
волы рычат
там
от звонов бивуачных
мерзнут
душки арапчат

7

там наискосок со мной
как на карте козырной
наш Ерусалим наземный
весь почти что неземной
вам
Ерусалим наземный
нам
почти что неземной

8

там
на бреющем когда
хвост горит пропеллер блещет
там
на дне
она трепещет
дне
Султанова Пруда

9

посмотрите я о ком
говорю
в углу фигурка
белым
гляньте на придурка
белым дразнится платком
или белым флагом плещет
пред архангельским полком

10

а
на
искосок со мной
а вернее за спиной
наш Ерусалим наземный
весь почти что неземной
он такой у нас наземный
что почти что неземной.

Иерусалим
январь 1998 – апрель 2004

САЛЮТ

1

Умру поеду поживать
где
тетка все еще жива

где
после дождичка в четверг
пускают фейерверк

где
вверх стоит вода Нева
оправив руки в кружева

а за
спиною рукова
на бантик или два

где
город с мясом
как пирог

пусть
на
застеленном столе

и
чем сочельник не предлог
чтобы домой навеселе

себе
родному существу
подарок к рождеству

обертку
от медали
которую не дали

фольгу
от шоколада
привет из Ленинграда

2

и то
поеду помирать
где мамы с папою кровать

где
в алом венчики из роз
как Сталин Дед Мороз

и звон стоит от голова
круженья
света белова

и
вся хула и похвала
халва и пахлава

где
из
бенгальского огня

(Господь
не
смей перебивать)

с улыбкой
словно
у меня

(умру
поеду
заживать)

где
улыбаясь словно я
как будто улыбаюсь я

ребенок
смотрит люто
с букетом из салюта

на плитке
шоколада
привет из Ленинграда

3

умру
поеду
поиграть

в
на белых водах
в Ленинград

где я
на эти торжества
сам вроде божества

и я
не отверну лица
в лицо поцеловать отца

вот батюшке награда
а
много и не надо

а
много и не буду
туда смотреть отсюда

сюда
на лилипута
с букетом из салюта

на плитке шоколада
привет
из Ленинграда!

Иерусалим, январь 1998
Куршавель, декабрь 2003

ВАЛЬС "РОССИЯ"

Глина да снег
именуемый крошево
хлебушко небушко все по-хорошему
пес был цепной был да цепь уворована
что ты смеешься мудак это родина
что ты хихикаешь мой отмороженный
в склянке метил матерком припорошенный
и
областною газетой оклеено
небо над ясеневыми аллеями

а
под триумфатором конь
он только что не поет
над триумфатором бурные хлещут знамёна
лев
двойной его герб
на задние ноги встает
и
орел его гриф
и сам его профиль орлёный

под радиатором ржа это кисло железо гниет
битый бетон Мустафа дохлый паук арматуры
хлеб
потому он и хлеб
что его Мустафа не взахлеб
угол бульвара Политкаторжан и проезда Культуры
солнышко в дождик а частик в томате а ситчик в горошины
в царских султанах двуглавые лошади
Барух Ата Адонай Элоhэйну и охрани Троеручица
угол Пелевина имени Ленина если получится

раз-два-три
под императром зверь
он только что не поет
его багряный чепрак из стихов в государственном гимне
а в свите его человек
он
вообще
огнями блюет
что ты смеешься мудак
они все погибли.

Иерусалим, май 1996
Иерусалим, декабрь 2003

К АРАБСКОЙ РЕЧИ

1.

По-русски вся любовь - ямбы лицейских фрикций
по-русски как война
иваны гасят фрицев
а
что
по-русски смерть

а
следствие она она же и причина
переживаний интересного мужчины
на улице давно в живых Елены нет моей царицы
гороха паники просыпанного
средь.

2.

Мне так хотелось бы уйти из нашей речи
уйти мучительно и не по-человечьи
а
взять горючую автопокрышку под язык
таблетку к въезду в астму Газы негасимой

когда как резаные воют муэдзины
когда так хочется убить нельзя ничем и нечем
а из-под солнца комендантского
навстречу
им
вой фрезы.

3.

И
так
горюет это сучье мясо
в зенит
закатываясь в ритме перепляса
в пелёнах с куколкой убийцы на плечах

что
ясно
куколка проклюнет покрывала
и стрекозиные разинет жвалы
йельский выученик мученик Аль-Аксы
на двух прожекторах стоять в лучах

4.

Поучимся ж у чуждого семейства
зоологической любви без фарисейства
а
чтоб
в упор
взаимности вполне

бог-Мандельштам
уже неможно обознаться
в Любви
как судорогой сводит М-16
иль выдай мне свисток в разгар судейства
иль вырви мне язык последний мне.

5.

Мне
смерть как нужно на крыльцо из нашей речи
хоть по нужде хоть блеяньем овечьим
зубами
выговорить в кислород
желание Война!

на языке не что висит из горла
и был раздвоен был глаголом горним
но
языке на том
чья тишина во рту у смерча
или пред музыкою будто не она.

6.

И я
живой в виду теракта на базаре
еще в своем уме как в стеклотаре
из речи выхожу
не возвратиться
чтоб

о да:
"Адам, я вижу твой заросший шерсткой лобик твари,
и Еву, из числа пятнистых антилоп", –
ау! мой страшный брат Абу-ль-Ала слепец был Аль-Маари
и
мизантроп.

7.

А вот и я у рынка на коленях
и
пар шахида пар
до уровня еврейских выделений
тел не осел
на пузыри наши и слизь

я на карачках выхожу из перевода
куда
"... поплыл в разрывах ветра воздух имбиря и меда,
и ливня жемчуга вниз ниспадают с небосвода", –
как написал
тысячелетний гений Ибн Хамдис.

8.

Но
Смерть
припрыгав
как бессмысленная птица
в последний раз в последний разум мой глядится
и выводок ее пускай щебечет там

я ухожу из нашей речи не проснуться
бог-Мандельштам!
куда же мне вернуться
"звук сузился, слова шипят"
куда мне возвратиться
бог-Мандельштам.

9-10.

Так вот
поэзия:
"на русском языке последнем мне
я думаю
(я так писал)
что по себе есть сами

любовь война и смерть
как
не
предлог
для простодушных описаний
в повествовании о тьме и тишине", –

так вот
я
думаю
что
стоя перед псами
в молчаньи тигра есть ответ брехне

и
предвкушение
клыки разводит сладко мне
не
трудной
крови под усами.

Иерусалим, май 2004