Вышедший в конце 2002-го года в Санкт-Петербурге сборник стихов "Перекур" (изд-во "Пушкинский фонд") принадлежит драгоценному перу Кати Капович.
        Катя относится к тем поэтам, которые не обслуживают ни критику, ни теорию литературы, поэтому писать о ней – если вы не принадлежите к цеху литературоведов – легко. (Цех работает, но без "перекуров".)
        Катя не относится к тем поэтам, которые говорят "мы", чтобы в случае группового провала снять с себя ответственность за авангардное неумение писать стихи.
        Поэзия Капович – индивидуальное выражение традиции, а значит – её обновление. По-моему, это и есть искусство.

До встречи, до встречи, до встречи в знакомом дворе,
где девочки вниз головою висят в сентябре
на детской площадке и видят, как по пустырю
проносят кого-то в не очень нарядном гробу.

На детском снаряде висят они вниз головой,
белея трусами среди перекладин стальных,
и что-то, наверное, есть в перспективе такой,
когда сверху вниз как на мертвых, так и на живых.

Сейчас в подворотню свернет небольшая толпа,
соседские тетки отплачут, и я докурю,
прощальную музыку вынесут прочь со двора.
До встречи, до встречи, до встречи, я им говорю.

        Чистый шедевр. Тем страннее, что – с сентиментальным налетом и непрочными рифмами. Но отныне забыть этих девочек, висящих вниз головой, невозможно. И этот гроб, и этих теток. И этот сентябрь. Как вы забудете то, что никогда не забывали, но вспомнили только сейчас?
        "Поэзия – есть чувство собственного существования".

...вышла на санках с утра покататься,
день прогорел вдалеке.
Жаль бутерброда в потерянном ранце,
в белой нарядной фольге.

        Или:

Немного масла в черной сковородке,
и на тарелке масла золотого,
и ржавчины на чешуе селедки –
как на картине Водкина-Петрова...

        Несомненно. Это несомненно так. Вспоминается другое определение: "Поэзия – сознание собственной правоты". Оно тем более уместно, что в предыдущих строках мелькнула тень автора этого определения – Мандельштама ("...немного дыма и немного пепла").
        Книга насыщена замечательными подробностями жизни, банальнейшими (в угоду их мгновенной узнаваемости), но и преображенными (в угоду легкому морозу по коже).

Страшно в голую шахту
заглянуть и увидеть
чью-то грязную шапку
меж стальных перекрытий.

        Каким образом происходит преображение? Читатель, я раскрою тебе величайшую тайну: в любом вопросе содержится ответ. Каким образом происходит преображение? Ответ: образом. Помните, как пишут разгадку? Вверх тормашками. Потому девочки в приведенном стихотворении и висят вниз головой. И фамилия Петрова-Водкина в четверостишии вывернулась так, чтобы оказаться поближе к селедке натюрморта.
        Ни один явленный предмет не совершенен. Ни одна прямая линия не является прямой. Потому идеальная прямая предполагает её совершенное отсутствие. Отсутствие предмета – совершенно, и оно есть "образ мира, в слове явленный".
        Следуя за Катей Капович, мы то и дело попадаем туда, где нас нет. В область слепоты, смерти, другого существования. Стремясь в точку, которая недостижима по определению, потому что стоит нам оказаться в ней – и это будем уже не мы (читай: немы), мы словно бы и пытаемся создать отсутствие своей возлюбленной жизни – ее совершенный образ. Возможно, это подсознательная воля художника: приблизиться к замыслу Создателя.
        Стихотворение, одноименное сборнику, "Перекур". Если я не ошибаюсь, "перекуривают" в нем одновременно трое.

Когда спичкою чиркает в марте гроза
о пустой коробок небоскреба,
на другом берегу закрывает глаза
телебашня, глядящая в оба.

        Обращая твое внимание, читатель, на чистое чирканье звука, указываю на телебашню: вот она закрывает глаза и затягивается (хоть и не Останкинская, – американская).
        "За стеной телебашни простой инженер...", – он тоже закуривает. Ну и поэт, забывающий себя ради грозы и инженера, не иначе как с сигаретой. Огнеопасная ситуация. И все для того, чтобы "воспеть красоту, там, где нету ее, / никогда не бывало в помине". Конечно, конечно. Если бы дело не обстояло так, как я описал выше, это заявление было бы всего лишь поэтическим кокетством.

        Вот еще стихи:

Я лежала в тагильской больнице и мутно,
отходя от наркоза, смотрела в окно.
В правом верхнем квадрате шло длинное су́дно,
что на местном жаргоне судно́.

Рядом тетка рябая в дверях коридора
на сносях колотилась – да скоро ль обход,
и хоть я не вчера родилась, но сквозь поры
испарялся весь жизненный пот.

Я брала тетку за руку влажной рукою
и сжимала ей пальцы, мол, только держись.
Вот родится ребенок, и вас будет двое,
а меня завтра выпишут в прежнюю жизнь.

И пойду опустевшим двором на поправку
к тополям за оградой, на желтый их свет,
в кулаке зажимая ненужную справку.
И рябая смеялась в ответ.

        Пронзительные строки. И – противореча сказанному в начале статьи – о таких стихах писать совсем не легко, потому что – нечего.
        В другом "больничном" стихотворении:

...Рукавами халата взмахну, что достался мне
от умершего зиму назад дяди Гриши. Бедный,
как он плакал, и как его койка плыла в окне,
над больничным двором поднималась, плыла по ветру.

        Сейчас, в столь безжалостное литературное время, когда девушки из эскорт-сервиса и работницы садо-мазохистских заведений пишут женские романы, воры и убийцы трудятся на ниве детективного жанра, а бизнесмены издают стихи прямо на банкнотах, попробуйте произнести слово "сострадание" или "добродетель", – засмеют. Но скажите что-нибудь невнятное или грубое – и к вам потянутся люди.
        Моя любимая строчка из Высоцкого: "Вот только жаль распятого Христа". Это очень простодушно и совсем по-женски: пожалеть. И эта простодушная жалость, которая есть у Кати Капович, тоже традиция русской поэзии, точнее – традиция душевного опыта человека вообще.
        Название сборника "Перекур" оправдано тем, что на его страницах то и дело вспыхивает спичка. ("И спичка серная меня б согреть могла..." – О.Мандельштам). Даже сей незатейливый предмет становится образом – чистым образом слабой, отсыревшей спички, потому что загорается там, где спичек, судя по всему, не бывает:

Я приду после смерти
в заметаемый листьями вторник,
по которому носится ветер
и с метлой ходит заспанный дворник.

Я окликну его по привычке,
утопая в бесцветной пижаме,
зажигая картонные спички
о стекло между нами.

Между нами, как между чужими,
ничего не сказавшими в пору,
когда оба ходили живыми
по живому листвы коридору.

        Пока поэт жив, он может прийти после смерти, куда угодно. Куда душа пожелает.
        Душа – величина тоскующая и безупречная. И по причине своего материального отсутствия – она есть совершенный образ ее носителя. А это значит – стоит довериться ее выбору. В отличие от физического тела, которое путешествует во времени и в пространстве, душа прикована по сути к одной точке: к той, я думаю, в которой она родилась. Пребывание в этой точке – необходимое условие поэтической истины, к которой Катя Капович несомненно устремлена в своих стихах.
        Что же до прозаических подробностей, то ее перемещения во времени занимают около четырех десятилетий, пространственные координаты: Молдавия, Ленинград, Израиль, Америка. Она автор поэтических книг "День Ангела и Ночь", "Прощание с шестикрылыми", романа в стихах "Суфлер", публикаций в журналах "Знамя", "Новый мир", "Звезда" и многих других. Живет в Кембридже, штат Массачусетс.

Когда придет зима и Кембридж занесет,
я в Армии Спасения куплю
ботинки за гроши и выйду из ворот
навстречу декабрю.

Я выйду из ворот с пакетом голубым
и посмотрю на снег в разрезе дня.
Слепой старик пройдет, и я пойду за ним
туда, где нет меня.

Он тростью тычет в снег, маячит в синеве
сутулая мишень его спины.
Вот так и добредем до ближнего кафе,
друг другу не видны.