Ей тридцать, крупная, русоволосая, она сидит в плетеном кресле, синие васильки разбегаются по ее платью. На коленях раскрытая книга в тяжелом переплете. Она бегло переводит с французского, и в ореховых глазах вспыхивают лукавые огоньки:
        – Что здесь ужасного? Блестящий слог, раскованность. Это мы – страшные, зашоренные, и небо у нас с овчинку.
        Она влюблена, кажется, ее большое тело в васильковом платье парит над землей.
        – Мы гуляем в лесу. – Она встряхивает пышными плечами. – А вечером сидим на веранде, читаем маркиза де Сада.

        Ноябрь. Слякоть. Она стоит на остановке с хозяйственной сумкой, берет съехал набок, руки вылезают из коротких рукавов пальто.
        – Боже, как это скучно! Дети-школьники... проверять уроки, ходить на собранья...
        – Да, все имело продолженье, – погрустневшие глаза загораются летним бесовским пламенем. – Мы встречаемся у его друга, мы читаем маркиза де Сада.

        И в пятьдесят она не утратила статности, почти не располнела. Сквозь плющ, увивающий веранду, я вижу, как она извлекает осу из таза с вареньем.
        – Была на кладбище. Боже, как это скучно – подновлять надпись, красить скамейку. Готовить внуков к школе... Да, он тоже овдовел. Я встречаю его с электрички. Мы завариваем липовый чай, читаем маркиза де Сада.