ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Еще только подойдя к двери кулебяковской квартиры, мы почувствовали беду. Выражаясь поэтически, рок дышал из каждой щели смутно и страшно.
Но, войдя в комнату, я забыл о всякой поэзии. Старики бессильно сидели на диване, опустив руки и уставившись в одну точку. Все в квартире застыло в непрерывном ужасе, даже, казалось, отражение в зеркале потускнело и замерло, один только бубретэкс, нарушая страшную гармонию, визжал и катался по полу, пьяный от горя. На нем налипли какие-то гнусные перья, пыль, кусочки ниток - он был похож сейчас на гнилого кота, только убогого роста.
При нашем появлении старик как-то встрепенулся и бросился на Кулебякина - душить. В его маленьком теле обнаружилась вдруг такая неимоверная сила, что мы вдвоем не могли его одолеть. Еще немного - и старик придушил бы нас обоих, как котят. Но в тот момент, когда я уже мысленно начал прощаться с жизнью, готовясь предстать перед взыскательными взорами ангелов, Кулебякин дотянулся рукою до какой-то палки, лежавшей в углу, и изо всей силы огрел ею старика по голове. Тот мгновенно успокоился и обмяк.
Выбравшись из-под него, Кулебякин злобно поглядел на старуху:
- Что тут у вас за представление?
- Ой, ой, ой, ой, - монотонно запричитала старуха, качаясь на месте и заламывая руки, - беда, беда, горе!
- Пришла беда - открывай ворота, - поделился я жизненным опытом, но, перехвативши бешеный взгляд Кулебякина, мгновенно стушевался.
- Какая беда? - тихим голосом спросил Кулебякин.
- Сыночек наш пропал, - отвечала старуха вне себя, указывая почему-то на бубретэкса, - похитили нашего сыночка! Проклятый Медведьев его похитил!
Бубретэкс при этих словах вскинулся, как пружина, развернул короткий свой хвост, и боевой огонь зажегся в его глазах.
- Откуда знаете? - бледнея, как смерть, спросил Кулебякин.
Она молча протянула ему листок бумаги. Он потянул листок за край, но не мог вытащить из пальцев старухи - руку ее словно свело судорогой, пальцы мелко дрожали и не разжимались. Он посмотрел на нее - в глазах старухи что-то мерцало и плыло, что-то собиралось там в огненные круги и тут же расходилось. Внезапно Кулебякин дернул листок, и он оказался у него в руке. Старуха с ужасом посмотрела на свою руку и, скуля, поползла в угол.
Через плечо Кулебякина я заглянул в бумажку. Написано там было совсем немного.
"Ваш сын у меня, - гласила записка. - Хотите получить его назад, присылайте Кулебякина. Да пусть приходит один".
И, чуть ниже: "А Верховного я убил, так ему и передайте! Медведьев".
- Ложь! - прохрипел Кулебякин. Лицо его сделалось страшным, что-то жуткое, нечеловеческое поперло наружу из самых его глубин. Я почувствовал, что еще несколько секунд буду я смотреть на него и сам превращусь во что-то страшное, и в испуге закрыл глаза. - Врет, не мог он убить Верховного! Кишка у него тонка, - оскалившись, взвизгивал Кулебякин.
- Сына, сына верни! - вдруг, очнувшись, с пола заблажил старик. -Сына верни, пожалей нас, убогих!
Он тянул к Кулебякину корявые, мозолистые свои руки, и в глазах его мерцал такой ужас, что впервые я подумал, что вся история эта может иметь гораздо более печальный конец, чем мне когда-либо представлялось. История эта может иметь такой конец, о котором даже и подумать страшно, конец кровавый и несправедливый.
- Не мог, - изнемогая, шептал Кулебякин, - не мог он убить Вер-ховного.
В этот миг бубретэкс поднялся на задние лапы, закрутился волчком и упал без сознания на пол. И от этого сделалось мне вдруг так страшно, что я готов был уже бежать отсюда на все четыре стороны, бежать, не останавливаясь, - но куда теперь можно было бежать?
- Верни сына, - старик полз к нему по ковру. - Верни... единственного сына.
- Как я вам верну вашего сына? - взвыл Кулебякин. - Вы что же, хотите, чтобы я пошел к Медведьеву прямо в его вонючую пасть? Ведь он убьет меня и сына вашего убьет, и некому вас будет защитить.
- Верни, верни сына, - угрожающе хрипел старик. - Верни сына добром, иначе хуже будет.
- Хуже уже не будет, - устало промолвил Кулебякин. - А, впрочем, вы добьетесь - будет хуже, да не мне одному, а всем.
Он задумался о чем-то очень глубоко, потом сказал с досадою:
- Не хнычьте, верну я вам вашего сына. Но только, старик, тут найдется работа для твоих карликов.
- Для каких карликов? - обмершими губами спросил старик.
- Для твоих цирковых карликов.
Кулебякин подумал еще секунду и потом сказал решительно:
- Да, спасем!
Перепуганные старики смотрели на него снизу вверх преданно, как на Бога...
Внезапно раздался звонок в дверь. Все вздрогнули. Хозяева наши быстро переглянулись.
Бубретэкс тут же подскочил на всех четырех лапах и издал тонкое рычание.
- Кто бы это мог быть? - спросил Кулебякин, испытующе глядя на стариков.
- Не знаем, - загомонили те, - не знаем, мы никого не ждем. Может быть, учительница из школы.
- Сейчас посмотрим, что за учительница, - угрожающе пробормотал Кулебякин. Бесшумною походкой он подошел к двери и выглянул в глазок: там что-то невнятно серелось.
- Кто там? - аккуратнейшим голоском спросил Кулебякин, так, как будто и не был одним из самых опасных карликов на всем белом свете, а был, скажем, обыкновеннейшим инженером.
- Простите, если я правильно понял... - сказали с той стороны двери. - Это Иван Кедров... Меня направил сюда некто Верховный.
Все вздрогнули, бубретэкс жалобно заскулил, прижавшись к полу.
- Вы человек? - с подозрением осведомился Кулебякин.
- Да, кто же еще? - за дверью явно удивились.
- О Господи, - прошептал Кулебякин, - ну, вот и началось. - Он мигнул мне: - Как только войдет, кинешься ему в ноги. Старик, остальное - наше с тобой дело.
- А вдруг он не один? - спросил старик тревожным шепотом.
- Не похоже. Нет, - выглядывая в глазок, отвечал Кулебякин. - Должен быть один.
С этими словами он распахнул двери и прокричал: "Прошу вас!"
Снаружи в квартиру шагнул высокий бородатый человек с очень симпатичным и приятным выражением лица. В ту же секунду я кубарем ударил ему в ноги, и он, сохраняя на лице то же приятное выражение, стал падать вниз, по дороге ударяясь обо что попало всеми частями тела и в особенности головой. Раздался страшный грохот, и в следующий миг Кулебякин и старик с мотком веревки сидели у него на спине и туго перекручивали ему руки.
- Помилуйте, за что?.. - закричал было человек с приятным лицом, но тут же подоспела старуха и забила ему рот подручными средствами. Лицо пришельца при этом сразу потеряло большую часть своей приятности.
Связанного по рукам и ногам извивающегося пленника отнесли на диван и там бросили, где он еще некоторое время продолжал извиваться, но понемногу затих.
- Лазутчик! - ликовали старики. - Попался, лазутчик!
Даже, кажется, безмозглый бубретэкс присоединился к их радости и, распушив хвостик, бегал туда и сюда, тряся упитанными телесами. Только Кулебякин был невесел.
- Напрасно радуетесь, - сказал он. - Если Медведьев сюда стал своих лазутчиков засылать, то, значит, дела наши совсем плохи.
Старики поутихли и со страхом смотрели то на него, то на лазутчика.
- Что же с ним теперь делать? - спросил я.
- Убить! - кровожадно потребовала старуха. При этих словах лазутчик ужасно оживился и что-то заговорил на своем языке. (Язык лазутчиков всегда очень непонятен, особенно, когда рот у них заткнут кляпом.)
- Ва-ва-ва-ва-ва! - бормотал лазутчик.
- Что он говорит? - удивился Кулебякин.
Я, обрадовавшись, что пришел, наконец, и мой черед себя показать, выскочил на авансцену и пнул лазутчика ногой.
- Ты что говоришь? - с пристрастием стал я его допрашивать. - От-вечай, ничего не скрывая, от этого зависит твоя жизнь.
И пнул его в бок еще раз, потому что жизнь его, по моему глубокому убеждению, висела уже на волоске и надо было его несколько поторопить, чтобы волос этот не оборвался раньше времени.
Лазутчик как-то скривился в сторону пострадавшего бока и, вытягивая шею, стал показывать вокруг себя глазами.
- По-моему, ему душно, - предположил старик. - Надо ослабить веревки.
- Надо кляп ослабить! - проворчал Кулебякин. Он наклонился над пойманным и сказал, глядя ему в глаза:
- Сейчас мы тебе освободим рот, но только попробуй хоть раз крикнуть - смерть твоя будет ужасна.
Пленник выразил глазами полную лояльность и был освобожден от кляпа. Несколько секунд он лежал, широко открывая рот, как будто действительно ему было душно, пыхтел, вертел головой, потом вдруг сказал:
- Спасибо!
Кулебякин нахмурился. Поглядевши на него, грозно нахмурился и я, но долго так стоять не смог - устали мышцы лица, и потихонечку я сменил грозный вид на более миролюбивый.
- Спасибо за радушный прием, - продолжал между тем пленник склочным голосом. - За ласку, за хлеб-соль...
- Вы зачем сюда пришли? - проворчал Кулебякин. - Скандалы устраивать? Что вам нужно, отвечайте. И не врать мне! - прикрикнул он, подумав самую малость. Я тоже притопнул для пущего страха ногою.
- И-и-и, касатик, - завизжала вдруг бабка противным голосом, ре-шивши, видимо, внести и свою лепту в допрос, - и-и-и, касатик, что тебе здесь нужно? Лазутничать пришел, разведничать?
- Ты бы, бабка, сначала накормила, напоила и спать уложила, - хамским голосом заговорил пойманный, - а уж потом...
- Вот тебе спать! - взвизгнула бабка и нанесла по его телу такой сокрушительный удар, которого никак нельзя было ожидать от такой субтильной старухи.
- Я бы попросил соблюдать субординацию и не производить самочинных избиений, - неприятным голосом сказал Кулебякин. - Развяжите его.
- Сбежит, - ахнула старуха.
Я тоже ахнул, вспомнив все свои удары, которые мне теперь казались почему-то совершенно неуместными. Дрожащими руками мы принялись распутывать пришельца.
- Иван Кедров, - представился он, оказавшись в освобожденном виде. - У вас тут, я смотрю, конспирация.
- Отвечайте на вопросы, - все тем же неприятным голосом потребовал Кулебякин. - Где вы видели Верховного?
- В лесу.
- Как? Когда?
Тут Кедров поведал о своих отчаянных приключениях. С минуту все молчали, особенно страшно молчал Кулебякин с окаменевшим лицом.
Потом он отошел в сторону, опустился на стул - именно опустился, а не влез, потому что вся мебель у Кулебяковых в доме была сделана по особому заказу, в их рост, и так сидел, закрывши лицо руками. Когда наконец он поднял голову, лицо его было старым и страшным.
- Что ж, - сказал он, - спасибо и на этом.
Мука и боль исказила его лицо такой странной судорогой, что все вздрогнули.
- Может быть, вам помочь чем-нибудь? - спросил расстроенный Кедров.
- Чем же вы еще поможете? А впрочем... - Кулебякин задумался, и Кедров, надо полагать, в этот момент сильно пожалел, что сунулся со своей помощью. Но слов назад уже было не воротить.
- Вы говорили, что работаете во "Всемирном обозрении"?
- Да, говорил, - сокрушенно сознался Кедров.
Кулебякин посмотрел на него печально.
- Никто ведь вас за язык не тянул.
- Нет, нет, никто не тянул, - поспешил сказать Кедров. - Это я сам, сдуру...
- У меня к вам будет небольшая просьба.
- Небольшая - конечно, - уныло сказал Кедров, обводя глазами присутствующих. Это место начинало нравиться ему все меньше и меньше. - Небольшую просьбу, я думаю, исполнить можно. Небольшие просьбы не требуют много времени и затраченных усилий. Небольшие просьбы, в конце концов, можно даже не исполнять...
Тут он спохватился и замолк, поняв, что произнес вслух ту мысль, которую хотел оставить только для внутреннего употребления. Но все сделали вид, как будто ничего не заметили.
- Вот сейчас я напишу письмо, - сказал Кулебякин, подходя к столу, и, действительно, взял в руки бумагу и ручку, - а вы, будьте добры, отнесите его и бросьте под дверь вашего главного редактора. И тут же, вы слышите, тут же уходите из редакции. И сегодня уже там не появляйтесь и даже постарайтесь не появляться дома. У вас есть какой-нибудь друг, у которого вы можете провести ночь?
- В каком смысле друг? - спросил Кедров.
- Ну, чтобы не появляться вам сегодня дома.
- Вообще-то я женат, - многозначительно сказал Кедров. - Но если подумать как следует...
- Вот и переночуйте у него.
- Гм... А в редакции не появляться?
- После того, как оставите письмо - ни в коем случае.
- А до этого?
- А до этого можно.
- А после, значит, нельзя?
- После - нельзя.
Кедров задумался на минутку, потом сказал:
- Интересно. После - нельзя, а до - можно.
- Именно так, - подтвердил Кулебякин.
- Но мне, позвольте, мне надо работать.
- Придется сегодня не работать. Впрочем, это не такая уж страшная беда.
- Да, вы правы, - согласился Кедров.
Кулебякин очень быстро черкнул несколько слов, засунул листок в конверт, запечатал его, надписал и отдал в руки Кедрова.
- Главному редактору "Всемирного обозрения" господину Медведьеву, - с удивлением прочитал Кедров. - Позвольте, какой Медведьев? У нас главный редактор не Медведьев, а Минский...
- Вы так думаете? - устало спросил Кулебякин. - А вы приглядитесь получше.
И тут Кедров с ужасом вспомнил, что да, действительно, главного редактора в последнее время как будто подменили. Может быть, с ним что-нибудь этакое сделали в милиции, после того, как пропал Медведьев? Ну, словом, это был уже совсем другой человек. И даже внешне... как будто он был не очень похож на прежнего. Но хуже всего, конечно, дело обстояло с характером: вместо интеллигентного, гм... хама перед ними был хам уже вовсе неинтеллигентный. И, вдобавок, коммерческий директор при этом главном вел себя тише воды, ниже травы. Все это было довольно странно, у Кедрова даже закружилась голова.
- Что же это такое происходит? - жалобно спросил он. - Кто мне объяснит, что творится?
- Не напрягайте понапрасну своих умственных извилин, они вам еще пригодятся, - отечески посоветовал ему Кулебякин. - Сейчас идите и сделайте, что я вам сказал. Впрочем, вот еще что... Оставьте-ка все телефоны, по которым вас можно будет найти. И запишите на всякий случай наш телефон. Мало ли что, раз уж вы ввязались в это дело.
- Прощу прощения, я никуда не ввязывался, - торопливо сказал Кедров. - Я ничего не знаю и понятия ни о чем не имею.
- Эх, молодость, молодость, - вздохнул Кулебякин. - Отчаянная юность, отвага, переходящая в безрассудство. Позвольте вам сказать, молодой человек, что вы сорви-голова. Надо вести себя аккуратно, спокойно, не бросаться на амбразуру.
- Какая амбразура?! - Кедров едва не плакал. - Что вы это со мной делаете?
- Не бойтесь, старушка-мать не заплачет над вашим гробом раньше времени, - пообещал Кулебякин. - У вас есть дети?
- Есть... трое, - пробормотал Кедров, и ему стало стыдно, зачем он соврал. Впрочем, ему тут же вспомнились кое-какие дополнительные дети на стороне и даже, может быть, дети, о которых он ничего не знал. Так что, если смотреть с этой стороны, он, может, даже еще и уменьшил реальное количество своих детей.
- Трое? - удивился Кулебякин.
- Двое, - сознался Кедров.
- Вы еще такой молодой человек, а уже у вас куча детей, - осуждающе покачал головой Кулебякин. - Чем вы будете их кормить, если, не дай Бог, с вами что-то случится?
- Что же со мной может случиться? - обозлился Кедров.
- Ну, это я так, в теоретическом аспекте, - Кулебякин пошел на попятную. - В сущности, вы правы. Хотя вот я, например, гораздо старше вас и у меня нет никаких детей. Тем не менее образ моей жизни безупречен и никто не посмеет меня ни в чем упрекнуть.
Наконец совершенно ошеломленного Кедрова выпроводили вон.
- Ну-с, пришло время действовать! - Кулебякин потер руки. - Мое письмо даст нам некоторую отсрочку, а мы пока, я надеюсь, многое успеем.
Острое ощущение опасности и в то же время надежды пронзило меня при этих словах. Старики как-то подобрались по-военному и даже бубретэкс подвыл хрипло, словно давая сигнал к наступлению.
- Да ты что... ты смеешься надо мной, что ли? - Иван Иванович Козельский, бессменный директор театра лилипутов, повернулся на каблуках на сто восемьдесят градусов вокруг себя и раздраженно зашагал в другой угол своего огромного кабинета. Кабинет казался еще огромнее, чем был на самом деле, потому что в нем стояла мебель лилипутских размеров.
Перед ним с надеждой во взгляде переминался старик Кулебяков. Одет он был богато, как на похоронах: в лучшем своем шевиотовом сером костюме, белой сорочке и сером в крапинку галстуке. Черные лаковые ботинки, в которых отражалось солнце, слепили глаза.
- Выручать надо, - сказал он сдавленно. - Беда.
- Борис Сергеевич, ты пойми, ведь это не наше дело. Украли у тебя внука - очень хорошо... То есть, что я - хорошо! Очень плохо. Но на это есть милиция, прокуратура, следователи, суд, тюрьма и зона особого режима.
- Мы, маленькие, друг другу должны помогать, - голос Кулебякова дрогнул. - Если мы друг друга бросим, то кто нам поможет и кто нас защитит?
- О Боже, - застонал Козельский, хватаясь за голову, - при чем же тут это?
- При том, - с ненавистью сказал Кулебяков, - что когда ты падал на своем коронном номере с трапеции, а я успел тебя отбить и жизнь тебе спас, я не говорил, что это дело милиции и прокуратуры. И когда бандиты стали тебя шантажировать и денег требовать, никто не сказал, что это дело суда и следователей. Все, как один... а нынче ты, я вижу, все забыл?
- Да ничего я не забыл! - остервенившись, выкрикнул Козельский и упал в креслице. - Ничего не забыл, все помню. Но как я буду рисковать людьми, ведь мы даже не знаем, что это за место, может, у него там на каждом углу по пулемету стоит? Может, там охрана такая, через которую и танк не пройдет - что тогда?
- Нет там никакой охраны, - упрямо проговорил Кулебяков. - Ты, главное, не препятствуй людям. Кто не хочет - не пойдет. Я сам с каждым поговорю.
- О, господи, да ты меня прикончишь сегодня!
- Авось не прикончу. Совесть твоя не будет спокойной, подумай, Иван. Ведь не простишь себе никогда.
- Я себе никогда не прощу, если у меня там всех перестреляют, - оскалился директор.
- Совесть тебя замучает, - упорно стоял на своем Кулебяков.
- Пусть замучает, - раздраженно сказал директор. - Пускай! Да зато я буду спокоен, что все живы и здоровы. А ты, Борис... ты лучше не доводи до греха, ступай в милицию. Там тебе помогут.
- Не помогут там.
- Ну, уж если там не помогут, чем мы-то, бедные маленькие, сможем помочь?
- Значит, не дашь людей? - спросил Кулебяков и скрипнул зубами так страшно, что Козельский поежился.
- Да ты пойми меня, Борис...
- Значит, не дашь?
- Не дам, - отрезал Козельский, словно в холодную воду нырнул. - Не дам, и не проси даже. Все, что угодно, а об этом даже и не заикайся!
- Ладно, - недобро сказал Кулебяков. - Посмотрим, чья возьмет. Пожалеешь еще, смотри!
- Но-но, ты мне тут без угроз, - прикрикнул Козельский. - Тоже нашелся, Шварценеггер!
- Плохо на тебя начальническое кресло подействовало, - покачал головой Кулебяков. - Раньше ты человек был, а теперь - какое-то кувшинное рыло.
- Ну ладно, ладно - будет тут рассуждать еще! - директор разозлился и лицо его сделалось все красным, как томат. - Я вот сейчас вызову охрану - и того...
- Не трудись, - пробормотал Кулебяков, - сам уйду. Только вот кое-что скажу тебе перед уходом.
И он подошел вплотную к столу, за которым сидел директор. Козельский отпрянул и вдруг увидел, как сжался стариковский жилистый кулак, как, показалось ему с трусливых глаз, зашевелились под широким пиджаком мускулы, вспомнил, что всю свою жизнь был Кулебяков гимнастом и силовым атлетом и легко поднимал двумя руками крупных пони и даже, когда был в ударе, осликов. Вспомнил все это директор и сделалось ему как-то тошно, и, сам того не желая, он закрыл глаза на мгновение, как бы надеясь таким образом отвести беду.
Так, зажмурившись и молясь всем демонам, сидел он несколько секунд в своем кресле.
Потом словно ветер повеял перед его лицом, а когда открыл глаза Козельский, никого не было в кабинете.
Он облегченно вздохнул, выбежал в приемную и велел секретарше никого больше не пускать сегодня.
- Хотя, оно, конечно, дважды в одну воронку не падает, да кто его знает, - пробормотал он про себя...
Спустя полчаса в одном из подсобных помещений цирка собралась почти вся труппа.
Стоявший перед собранием Кулебяков что-то горячо говорил. Лилипуты, многие из которых пришли прямо с репетиции, собравшись вокруг него, слушали молча и с серьезными лицами. Но вот он кончил говорить, и воцарилось молчание. Все теперь глядели на Кулебякова с самым сочувствующим видом, и вдруг он почувствовал непонятное волнение.
- Ну что ж, товарищи, подведем итоги, - вперед выступил председатель профкома иллюзионист Пашаев, маленький тучный карлик турецкого происхождения. Глаза его, вечно вытаращенные, как будто он сам удивлялся собственным фокусам, глядели теперь серьезно и невесело. - Все мы тут выслушали нашего старого коллегу, Бориса Сергеевича Кулебякова, и... какие же будут мнения?
Все же Пашаев был не настоящим председателем профкома, а лилипутским, точно так же, как и фокусы его были простенькие, лилипутские.
Но сердце у него было настоящее, человеческое, и потому он не мог, как полагалось ему по чину, произносить долгих речей, а, волнуясь, всегда переходил сразу к сути дела.
- Да чего там, Сергеич! - высунулся вперед крупный, атлетически сложенный лилипут Саня, силовой гимнаст, ученик Кулебякова. - О чем говорить - поможем!
- Да, да, - сочувственно загомонили лилипуты. - Поможем, конечно, поможем...
Борис Сергеевич хотел было сказать "спасибо", но вдруг голос ему изменил, и он только пошевелил беззвучно губами, чувствуя, как что-то накатывает изнутри ему под самое горло, и глаза застилает какая-то пелена.
Он подумал, что не зря все-таки шестьдесят лет тому назад появились они с женой в этом городе.
