ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Свет в комнате был выключен, только фонари слабо заглядывали казенными фиолетовыми глазами в зашторенные окна. Медведьев сидел, откинувшись в широких мягких креслах. Был он совершенно недвижим, только мерцали из-под полуопущенных век голубые зрачки. Какое-то бледное сияние исходило от остановившегося его лица, но сияние это не рассеивало тьму, а, наоборот, усугубляло ее.
В промежутках между полосами фонарного света, упавшего на стены и на пол, тьма была еще глубже, страшнее и, главное, не находилась на месте, а ползла куда-то. Но ползла не так, как может ползти живое существо, а мертво, как ползет покойник - без цели и смысла, так только, чтобы ужаснуть все живое и теплое, чтобы напомнить миру, что кроме света и жизни еще есть и другое, что даже и тьмой не назовешь, а что приходит против света, чтобы не уйти никогда.
Во тьме этой четко различалась голова Медведьева, лежавшая на подушках кресел. Был виден профиль его, словно вырубленный из скалы, вздыбленные волосы и смертельная бледность кожи. Вокруг этой головы как будто вращалась вся комната и все предметы, которые были тут и прятались до поры в темноте.
В самом дальнем углу, накрытый гробовой парчой, стоял огромный старый сундук. В нем, согнутое в три погибели, холодное и недвижимое, лежало тело бывшего главного редактора "Всемирного обозрения". Был он смят, как древесная кора, какой-то неведомой силой и дважды сложен вокруг себя. Безжизненные его кости, переломанные во многих местах, не сопротивлялись этому страшному состоянию. Мертвее мертвого были остановленные смертью глаза, бледные руки лежали плетьми.
В соседней комнате, подвешенный на вывернутых плечах, как на дыбе, с опрокинутой на грудь головой висел Аркадий. Комната была пуста какой-то гулкой пустотой, как пыточная камера, ни единого стула не стояло здесь. Вокруг было тихо и прохладно, только, если приглядеться получше, становилась видна какая-то суета по углам, и постепенно из суеты этой вырисовывалась как будто небольшая хвостатая тень. Тень стелилась по полу кругами, стремясь добраться до центра, где висел мальчик, но что-то мешало ей попасть за пределы невидимого круга. Наконец тень остановилась, зашипела и растворилась в воздухе.
В ту же секунду какой-то легкий звук раздался совсем неподалеку, какое-то неясное бормотание и повизгивание, очень похожее на человеческую речь, но все же не человеческое. Медленно и гулко открылись глаза Медведьева, и была в них сначала одна только великая пустота. Но тут звук повторился, и глаза колдуна ожили.
Оглушительно брызнуло разбитое стекло и вместе с колючими брызгами в комнату влетел маленький хвостатый бес. Ударившись о стену, бес шмыгнул в сторону, с необыкновенной ловкостью взобрался на шкаф, сделал еще два прыжка, заверещал, повис на люстре, спрыгнул на пол, прокатился по нему и наконец замер на всех четырех ногах. На миг в комнате стало совершенно тихо. Бесенок с любопытством вытянул голову, стараясь рассмотреть, кто это там прячется в кресле.
В кресле никого не было.
В тот же миг как-то оглушительно зажегся свет, и все кругом озарилось голубым сиянием из-под синего абажура. Стало видно, что у самой дальней стены стоит, словно выросшая из-под земли статуя, Медведьев. Волосы его поднялись дыбом и мерцали, по лицу стекал ледяной пот, зубы были оскалены в нечеловеческой улыбке. В руке он сжимал чудовищных размеров тесак, грудь его защищена была золотым с чернью амулетом: двумя скрещенными руками, повернутыми ладонями внутрь.
Он весь дрожал и дымился, черная и страшная сила исходила от него. Секунду он стоял так, вращая глазами, потом из груди его вырвался дикий крик.
Обезьянку, в которую при полном освещении превратился бес, от испуга подбросило вверх. Она упала на пол, защелкала челюстями, застонала тонко, хватая себя за голову неровными тощими пальцами, заскребла по ковру когтями и скончалась на месте.
Медведьев утер пот, обильно струившийся по лицу, медленным ко-шачьим шагом подкрался к обезьяне и, брезгливо взяв ее за лапку - все тельце, скрючившееся от смерти, стало как-то раскладываться и повисло в воздухе, - выбросил в разбитое окно. Спустя несколько секунд до него донесся слабый шлепок. Потом как будто кто-то зарыдал внизу, еле слышно, но горько и безутешно. Уши Медведьева навострились, и он, держа тесак впереди себя, двинулся к окну.
От сокрушительного удара задрожала дверь. Медведьев мгновенно повернулся на шум и опять исчез из одного места и через секунду вырос прямо у двери. Осторожно он глянул в глазок и ничего не увидел - лампочка на лестничной площадке была выкручена чьей-то заботливой рукой.
Удар повторился еще раз и был он таким, что окованная сталью, трижды укрепленная дверь затрещала в самой своей сути. Третьего удара, очевидно, она бы не выдержала.
И тогда Медведьев распахнул дверь. Из темноты на него рявкнуло и ринулось что-то низкое, большое, тяжело сопящее, хрюкающее, топочущее - и ударило его очень сильно по ногам. Падая, он махнул с небывалой скоростью в воздухе своим тесаком, но тот только свистнул и ничего не встретил на своем пути, кроме вспарываемой пустоты.
В следующий миг он уже катился по полу в самый дальний угол, а тесак его, звеня, отлетел в другую сторону. Неведомое чудовище тем временем бросилось в комнату. Сразу вслед за этим послышался глухой удар по шкафу, потом топот стих, зазвучали какие-то утробные звуки, хлопнула крышка гробового сундука, где таился до поры до времени покойник, - и наступила страшная тишина. В этой тишине почудилось Медведьеву легкое чавканье.
В один миг он был на ногах и, выскочив из квартиры, захлопнул за собой дверь. Тут же из кромешной тьмы, как легион бесов, кинулось на него множество маленьких, но очень мускулистых существ. Они принялись терзать его острыми кулаками, которые совали ему во все места без разбора. От неожиданности он снова рухнул на пол, но тут же губы его извергли страшные слова, и всех чертенят словно ветром сдуло. Он услышал грохот, с которым летели они с лестницы, и жалобные их крики и злобно улыбнулся разбитыми в кровь губами.
В одну секунду он был на ногах. Глаза его уже привыкли к темноте. Он посмотрел по сторонам и, ничего не увидев вокруг, шагнул в свою квартиру, держа наготове, как тесак, страшные заклинания.
Разорение и хаос представились ему в его комнате, словно пронесся там небольших размеров бегемот. Шкафы были повалены, покрывала с кресел сдернуты, диван свалился с подломленных ножек, стол лежал кверху ножками. Сундук был открыт, смятая парча валялась на полу.
Медведьев подошел к сундуку.
Перевернутый покойник глядел на него дерзкими глазами.
В этих глазах ни с того, ни с сего вдруг почудилось Медведьеву какое-то ехидство.
Он заглянул в соседнюю комнату и обмер: там было пусто, только хлопало на ветру распахнутое окно. Веревки, на которых был подвешен мальчишка, теперь одиноко качались между небом и землей, как будто перепиленные острейшим лезвием. Страшно взвыл Медведьев, так что вздрогнули за стенами пораженные соседи, и кое-кто из них даже невольно глянул на телефон - не вызвать ли "скорую" да и милицию заодно - ведь не может же быть, чтобы обыкновенный человек мог спроста издавать такие звуки.
- Будь проклят, будь проклят! - в безумии прокричал Медведьев, поднимая вверх трясущиеся руки.
На миг почудилось, что он призывает в свидетели всех демонов неба и земли, всех стихийных духов, всех богов и божков, всех дьяволов и чертей, когда-либо населявших преисподние бездны. Секунду он стоял, дрожа от ненависти, потом вернулся в гостиную.
Он вернулся назад и снова глянул в глаза покойнику: что видел он, что знает? Но покойник только злобно и вызывающе молчал, и весь его вид являл собою такое торжество, что Медведьев не выдержал и дал ему, мертвецу, пощечину. Что-то дрогнуло и оборвалось под его рукой в холодных тканях и, казалось, все лицо сейчас уползет неведомо куда - но труп устоял. И только душа его, недоступная уже Медведьеву, упрятавшись в адских глубинах - одна, - в этот миг веселилась и радовалась посреди окружающих ее невероятных мук.
Некоторое время Медведьев стоял в тяжелых и страшных раздумьях. Потом вдруг на тонких губах его заиграла жуткая улыбка, даже не улыбка - оскал, в котором, впрочем, зубы не столько виделись, сколько чувствовались.
Идея страшной, жестокой мести пришла ему в голову, и он, не теряя ни минуты, принялся ее осуществлять.
Укротитель Ковров, отчаянный и смелый карлик, плакал над трупом погибшей мартышки, как последнее дитя.
- О Боже, - говорил он и, поднимая глаза к небу, как-то интимно в то же время указывал пальцем на бездыханное тельце, распростертое перед ним на столе, - ты видишь, Господи, что я этого не хотел. Я предупреждал, что у нее больное сердце, она не выдержит этих ужасных картин, она не перенесет грубого с собой обращения. И что же? Кто оказался прав? Я оказался прав, скажу без ложной скромности. Но лучше бы я оказался неправ. Зачем было брать мартышку, разве не довольно было одного бегемота - эту толстокожую скотину можно лупить колокольней и с ним ничего не сделается, а обезьяны - существа деликатные, они могут умереть от любой ерунды, даже от того, что ты просто в лицо им плюнешь без объяснения причин. Что теперь делать, Господи, как я отчитаюсь за утерянную единицу основного фонда? Может быть, прикажете пойти в зоологический магазин и купить там новую мартышку? Но на какие деньги? На мою нищенскую зарплату? Ее не хватит. Я, впрочем, если на то пошло, готов был бы квартиру свою заложить. Но знаю, что ты, милосердный Боже, не примешь такой жертвы, иначе грош была бы цена твоему милосердию.
И Ковров продолжал убиваться в таком же духе еще минут пять, пока наконец председатель профсоюзного комитета Пашаев не подошел к нему и не увел за плечи вон из комнаты. При этом Ковров сопротивлялся, пытался вырваться из рук Пашаева и даже делал попытки бросаться на труп мартышки, словно безутешная вдова.
В это же самое время Кулебякин, Борис Сергеевич и его жена, сгру-дившись над Аркадием, пытались привести его в чувства.
Мальчик, несомненно, был жив, но душа его, ужаснувшаяся столь тесного соприкосновения с воплощенным злом, очевидно, спряталась в такие глубины тела, что вызвать ее оттуда обычными средствами было невозможно.
Не переставая хлопотать над мальчиком, кулебяки вдруг обнаружили, что руки и ноги его стали понемногу холодеть.
Поняв это, старуха издала такой звериный крик, от которого вздрогнули и залаяли в своих клетках королевские пудели, а макаки устроили форменный концерт в духе Моцарта и Сальери. Даже цирковой петух, екнув всеми внутренностями, сдуру закукарекал в неурочный час.
- Тише, тише, - бормотал Кулебякин, суетясь над мальчиком. - Он, видно, заколдовал его. Спасем, спасем!
- Погибнет! - билась старушка. - Погибнет!
Старик держал ее крепко, но у самого у него из горла рвались ры-дающие звуки.
- Тише, тише - не мешайте мне, - Кулебякин морщился болезненно и водил над мальчиком руками. - Сейчас, сейчас я... Вот! - наконец выдохнул он с облегчением - вот оно, нашел.
Старуха сразу же замолчала и только с великой надеждой глядела теперь на него.
- Тебе помочь? - спросил старик.
- Нет, нет, - замотал головой Кулебякин. - Уйдите все, я сам. Уходите, уходите быстрее.
В одно мгновение комната сделалась пуста, и никто уже не видел, как сама собой медленно потухла лампа и все вокруг погрузилось в мягкую полутьму. Затем откуда-то вдруг вынырнули легкие и призрачные, как бабочки, развернувшие свои крылья, руки Кулебякина и полетели медленно над неподвижным телом...
Мы с Лидочкой сидели в коридоре на скамейке. Издалека доносился рев разбуженного павиана. Нас клонило в сон. Как-то незаметно Лидочка положила свою голову мне на плечо, я обнял ее рукой и вокруг сделалась глубочайшая, как в первый день творения, тишина. Где-то вдалеке, в немыслимой высоте летели за куполом цирка огромные звезды, мерцала и текла ночь, приближаясь к западу, а со стороны Японии выползало, как огромный жаркий дракон, пылающее солнце. Еще оно было далеко, еще можно было только слабую полоску видеть на востоке, но пройдет полчаса, час, и уже покажется оно во всем своем великолепии. И день, немыслимо прекрасный, освобождающий, поднимется над просыпающимся городом, и повеет отовсюду свежестью, изо всех подвалов полезут коты и бездомные собаки, зазвенят трамваи, зашелестят легкими шинами автомобили, солидно покачиваясь, понесутся троллейбусы, ворвется в метро первая порция осатаневших от раннего утра людей, и все снова станет как было. Так думал я, обнимая Лидочку...
Разбудил меня Кулебякин.
- Вставай! - говорил он, тряся меня за плечо. - Вставай, пора уходить. Это еще не все! Если ты думаешь, что все неприятности уже позади, то ты глубоко ошибаешься. Это были только цветочки. Ягодок жди в ближайшее же время.
- Что еще будут за ягодки? - спросонья бормотал я, щупая вокруг себя руками и не находя рядом собственного тела. - Какие там еще цветочки?
- О, - говорил Кулебякин, подтягивая меня за воротник, чтобы я быстрее шевелился, - самые разнообразные цветочки: кактусы, желтофиоли, куриная слепота, беладонна. Все, все, что только можно себе представить. Если повезет, мы увидим, как на нас падают столетние дубы...
- И что? - с ужасом спросил я, переставая шарить руками.
- И припечатывают нас прямо к земле, - невозмутимо закончил Кулебякин. - Да ты проснешься ли сегодня?
- Почем ты знаешь, что за цветочки нам выпадут? - я уже полностью пришел в себя и, зевая и щурясь на яркий дневной свет, выходил за ним следом из цирка.
- Я заглянул сегодня в будущее, - отвечал мне Кулебякин. - Вот так, ни больше, ни меньше.
- И что ж ты там увидел? - спросил я, наполовину еще только ему веря, скорее даже - на четверть. - Что нас ждет?
- Кого что, кого что, - скороговоркой отвечал Кулебякин, но что-то печальное послышалось мне в его словах. Я пригляделся к нему повнимательнее и заметил, что уши его словно несколько заострились. Какая-то несуразная полосатая кепка, с которой могли бы взлетать самолеты, сидела на нем, и из-под нее выглядывали черные с проседью волосы. Я взглянул на него в профиль и ужаснулся - за эту ночь Кулебякин постарел на два десятка лет. Даже нос его как будто сделался меньше, да и весь он как-то усох с головы до ног. Мне стало по-настоящему страшно, но он поглядел на меня и улыбнулся. И тут я, может быть, впервые почувствовал по-настоящему, что передо мной действительно добрый человек. То есть, не совсем человек, конечно, ну, да это ведь не важно...
- Не бойся, - сказал он. - Ты ничего не бойся. В конце концов, это ведь наша битва. И даже если мы все уничтожим друг друга, то ты всегда можешь сказать, что ты - человек.
- Ваша битва? - сказал я. - А как же в эту битву попал этот, как его, главный редактор?
- Так же, как и ты, - он нахмурился. - Судьба не выбирает, а бросает под свои колеса всех, кто идет против нее.
- Что же, выходит, что я и этот главный редактор - самые большие негодяи на свете? - возмутился я и даже обогнал его и шел теперь спиной вперед, лицом к нему. Но он не ускорил шага.
- Как же, - отвечал он, - есть и больше. Да только видишь ли, большие негодяи как бы с самого начала в другом пространстве находятся. С ними все ясно, им многое дозволено. Вот, к примеру, если грабитель тихо украдет у кого-нибудь из кармана кошелек, ему, скорее всего, за это вообще ничего не будет. В общей куче его злодеяний такую мелочь даже никто не заметит. А вот если то же сделает человек, который до этого момента ничего подобного не делал и даже не думал об этом, - кара будет страшной. Его не только в тюрьму посадят, а может, он заболеет неизлечимой болезнью, или умрет, или погибнут его близкие. Кара будет страшной, - повторил он. - Потому что если человек решил жить хотя бы прилично, не говоря уже о том, чтобы жить честно и справедливо, - он не имеет права нарушать этих приличий. Иначе кара настигнет его очень скоро. Ты это, наверное, уже и сам понял. А если не понял до сих пор, то и никогда не поймешь.
И он ускорил шаг. А я шел за ним, напыжась, и шептал про себя, как обиженный ребенок: "Я пойму! Пойму!" И верил, что действительно очень скоро я постигну и эту житейскую премудрость, и многие другие. Верил...
Спустя несколько часов город был потрясен слухом: в Москве начала орудовать банда карликов. Об этом со ссылкой на достоверные источники сообщила телевизионная служба новостей. На следующий день многие газеты вышли с подробностями этой жуткой истории.
Первой жертвой новой преступной группировки оказался главный редактор "Нового всемирного обозрения" господин Минский. Он поведал журналистам, что в тот вечер возвратился с работы несколько позже обычного, потому что как раз был день верстки журнала. У него дома в это время гостили родственники из Житомира - его брат и племянник. Банда похитила племянника и убила брата, изуродовав труп до неузнаваемости. После себя бандиты оставили листок с требованиями, по которому выходило, что на территории квартиры главного редактора действовала террористическая группировка "Карлики за мир и созидание". Группировка эта, похитив племянника Аркадия, выдвинула уголовные требования, которые главный редактор отказался удовлетворить, и решил после этого обратиться к властям с просьбой защитить его от наглых притязаний бандитов.
Главный редактор указал также адрес, по которому банда ждала удовлетворения своих требований. Спустя несколько минут туда выехали три наряда милиции, поддержанные группой спецназа, но на квартире, естественно, никого уже не нашли. Однако, судя по всему, карлики покинули квартиру незадолго перед этим.
Еще главный редактор сообщил, что, по некоторым признакам, в нападении участвовали какие-то экзотические звери. Подозрение сразу же естественным образом пало на цирк лилипутов, который как раз собирался уезжать на гастроли в Саратов. Гастроли пришлось отменить, а артистов цирка стали допрашивать следователи прокуратуры. И хотя сами артисты и их директор отрицали какую бы то ни было причастность к этой террористической акции, благодаря одному из работников цирка удалось выяснить, что, действительно, нападение имело место. Организовал его бывший артист этого же цирка, ныне вышедший на пенсию, под видом якобы освобождения своего внука. Были названы имена участников налета, и те довольно скоро во всем сознались на очной ставке друг с другом. Стало известно, что в эту ночь погибла ученая обезьянка из цирка, а также куда-то исчезла воздушная гимнастка Лидия Пух, находившаяся, по слухам, в преступной связи с одним из лидеров террористической группировки. После этого главный редактор "Всемирного обозрения" выразил надежду на то, что террористов теперь удастся довольно быстро схватить, поскольку их очень легко распознать среди остальных граждан.
В тот же день в городе началось настоящее безумие. Добропорядочные граждане, бросив все свои дела, принялись ловить карликов. Надо сказать, что тут, как во всяком хорошем деле, были свои перегибы. Охота на карликов оказалась удобным способом сведения счетов. Многие сообщали в милицию о своих соседях, как о замаскировавшихся или даже потенциальных карликах. При ближайшем разбирательстве выяснялось, что вся вина новоявленных карликов заключалась в том, что они слишком громко включали магнитофон по вечерам. Наиболее вопиющим оказался случай, когда за карлика пытались выдать двухметрового строительного рабочего, у которого перед этим случился крупный скандал с соседями на почве регулярного заливания их водой.
Карликов ловили и прямо на улицах. Тут выяснилось, что у всех свое представление о карликах. Пострадало огромное количество просто низкорослых людей, которым инкриминировалось сочувствие преступным группировкам или родственные связи с ними. В милицейских протоколах появился даже неологизм - полукарлик. Таковыми назывались все сомнительные в смысле роста люди, чью личность требовалось установить впредь до особого распоряжения. Национальная баскетбольная сборная, проигравшая на выезде очередной матч в Кубке чемпионов, рада была реабилитироваться в глазах разочарованных сограждан и в короткое время наловила такую кучу карликов, что их не знали, куда девать. Нужно ли говорить, что карлики, пойманные при посредстве баскетболистов, оказались людьми вполне среднего роста. Как говорится, у каждого свой аршин.
В результате развернувшейся охоты пострадали даже несколько должностных лиц. Впрочем, как полагали многие, этих как раз не жалко, и ради такого дела неплохо было бы устраивать подобные мероприятия не реже, чем раз в месяц.
При всеобщем избиении карликов досталось заодно и инвалидам. И действительно, чего бы им было не пострадать? Известно, что инвалиды, благодаря неполному комплекту конечностей, занимают на Земле гораздо меньше места, чем положено на душу населения. За это и поплатились бедные инвалиды. А еще, чтоб не кидались в глаза честным гражданам своим инвалидством, не портили нам обедню и праздник жизни.
В результате союзной деятельности законопослушных граждан и карательных органов, начальник московской милиции сообщил, что им наконец-то удалось выйти на след преступников. Трудно передать то разочарование, которое вызвало в гражданах это опрометчивое сообщение. Напомним, что каждый второй приложил свою руку к поимке карликов и вправе был полагать, что уж пойманный им карлик как раз и есть террорист. И тут же милиция говорит о каких-то расплывчатых следах - не издевательство ли это?
Подозреваемых, после тщательной проверки документов, распустили по домам. Но тут, однако, случился рецидив. Оклеветанные безвинно граждане, чувствуя себя ущемленными и пострадавшими ни за грош, решили восстановить справедливость. И в свою очередь стали ловить карликов. Из всего этого произошла ужасная смута. Парламент, взволнованный происходящим, обвинил во всем исполнительную власть и потребовал выдать ему премьер-министра головою. В это же самое время спикер парламента, у которого к президенту были свои счеты, произвел в его адрес множество особенно гнусных намеков, среди которых был, например, такой: президент распустил карликов по причине неутихающего пьянства. Эта ошибочная и насквозь лживая концепция тут же была радостно подхвачена и растиражирована на весь мир российскими телевизионщиками.
Президент, всегда демократически переносивший личные выпады в адрес своих присных, посчитал, что в его лице оскорблен народ и Конституция. Он опроверг все, что когда бы то ни было говорили в его адрес частные лица, организации и политические партии, и объявил парламент распущенным. Парламент, в котором тоже, надо признать, сидели не дураки, в ответ распустил президента. Исполняющим обязанности президента сам себя назначил вице-президент. Страшно поводя усами, он вышел на главный парламентский балкон и призвал широкие демократические массы зевак свергнуть нынешнего, никуда не годного президента и избрать нового, хорошего, честного и компетентного, настоящего отца народа. Словом, усатый вице предлагал избрать себя.
Народ, как обычно, разделился на две враждующие группировки. Первая, наиболее крупная, выступала за то, чтобы сидеть по домам и не лезть без нужды под пули. "Паны дерутся - у холопей зады трещат", - так, несколько вольно, толковали они старую пословицу. Вторая группа, поменьше, но гораздо ужаснее по настроениям, полагала, что нужно вмешаться в ход событий самым решительным образом. Эта группа тоже разделилась на две части: одна была за мятежный парламент, другая - против. Справедливости ради заметим, что за президента по-настоящему, не щадя себя, выступили только работники его аппарата, что делало его фигуру несколько сиротливой и пробуждало к нему в народе некоторую жалость. Как известно, жалость к президентам в России - обычное дело. Из нее со временем вырастает любовь, а когда спохватятся, то и ненависть.
Народные избранники заперлись в своем парламенте и отказались выходить оттуда. Их окружили постами милиции и стали думать, что делать с ними дальше. Наконец президент, отличавшийся всегда практическим подходом к жизни, отключил им электроэнергию. Это не помогло, тогда президент проявил гуманность особого рода: включил электричество, но отключил унитазы и прочую сантехнику. Всю Думу начал косить понос и следствие его - дизентерия, но парламентарии не сдавались. Президент был ими проклят и поставлен вне закона, однако в туалет приходилось бегать все равно к ближайшему кустику. Народ, видя своих избранников в таком двусмысленном положении, преисполнился гнева и пошел на их защиту.
Весь мир с замиранием сердца следил за тем, как происходило про-тивостояние мятежного парламента и незаконного президента. Страны Большой семерки, европейские демократии и латиноамериканские диктатуры, Организация Объединенных Наций и лично Соединенные Штаты Америки желали, естественно, поражения обеим сторонам, но притворялись, что желают и тем, и другим победы. Один только Фидель Кастро Рус остался верен самому себе и, выходя на аудиторию, пушил бороду и говорил на чистейшем испанском языке мудрости в духе Мао Цзэдуна. "Сколько дурака ни бей, он умнее не станет!" - говорил пламенный Фидель, и весь кубинский народ соглашался с ним. "Пусть они там хоть все друг друга перебьют - не видать им нашего сахара, как своих ушей!" - и весь кубинский народ поддерживал своего мужественного президента. И заключал Фидель свои речи неизменным обращением: "Боже, покарай Америку в общем и ее президента в частности!" - и весь кубинский народ, как один, гневно требовал от Господа того же самого.
Между тем народ скапливался вокруг парламента все более жирными кучами и все больше волновался. Уже были отмечены случаи избиения воинственными старухами отдельных милиционеров и даже целых отделений милиции. Милиция защищалась отчаянно, отлавливала и била всех попадавшихся старух, справедливо рассчитывая, что среди избитых найдутся и виновные. Для пенсионеров наступили черные дни. Большинство из них, как и карлики, боялись выходить из дому, но некоторые, напротив, чуя конец света, выползли на улицу и приняли участие в разворачивающемся шабаше.
Гнев старух и народных масс был ловко подхвачен коммунистами и фашистами. Две эти крайние политические партии объединились в гармоничную толпу и с пением народных русских песен, а также и гимна чилийских патриотов маршировали вокруг парламента, наводя ужас как на сторонников президента, так и на самих парламентариев. Лидер коммунистов, оказавшийся более образованным, чем даже сам от себя ожидал, неосторожно прочитал на одном из митингов стихи Маяковского: "Ловите жирных в домах-скорлупах и в бубен брюха веселье бейте..." Стихи по русскому обычаю были поняты буквально, и вместо ловли капиталистов, бандитов, президентов и прочих по-настоящему жирных тяжелую руку пролетариата почувствовали на своем горле все тучные люди города. Народ, к тому времени озверевший, вел себя не хуже дикарей из какого-нибудь Тимбукту. Зверства, чинимые при этом, усугублялись еще и тем, что среди толстых людей много было больных и не способных защищаться. Беззащитность как-то особенно воодушевляла толпу.
Количество жертв многократно увеличилось благодаря тому, что у побиваемых толстяков имелись родственники, вступавшиеся за них. Родственники были также сметены.
Внезапным и роковым образом под удар попал и сам коммунистический лидер - дочка его, страдавшая диабетом, выдернута была из больницы и подвергнута голодной смерти. "Попостись, корова!" - злобно говорили ей тощие старухи, укалывая ее клюками в мягкое, творожистое тело, на потеху мужикам вынутое изо всякой одежды. Девушка, лишенная еды, через несколько часов умерла от приступа. Обнаженное тело ее с торжеством протащили по центральному проспекту, прямо перед глазами отца, который, выступая с речью на митинге, не узнал ее.
Позже ему рассказали о том, что случилось с его дочерью. Через день пламенного коммуниста и безбожника нашли повесившимся в собственной кухне с табличкой на груди: "В руки Твои отдаю себя, Господи!" Висел он вытянувшись во весь рост, изо рта его высовывался синий, пухлый и нечеловечески длинный язык. Но это уже не могло остановить дубину народной войны, которая косила налево и направо. Упавшее знамя подняли новые люди...
