96/97: [Стихи]. Рига: Хлопок и синтетика; Casablanca 2000, 1998.

СОДЕРЖАНИЕ

ДЕНЬ БЫСТРОЙ ВЕСНЫ

Когда ты уже достал куртку и кроссовки,
внезапно наступают холода,
и полы твоего огромного коричневого пальто,
которое ты надел сегодня с утра,
раздувает жестокий ветер,
разбрасывая тени под огромными фонарями.
Чего не жалко ветру – так это теней,
никакой жалости к сумраку.

Сегодня днем ты был
в трамвайном депо. Вы забрели туда
с фотографом-любителем и девушкой в красных
колготках. Снимали что-то на тему
"взрослые дети бедных кварталов". Вчера
фотограф говорил: "Девушка должна выглядеть так,
как будто ей хочется немедленно убежать, ужасно хочется
знаться со взрослыми и богатыми мужчинами, персонажами
другой, шикарной жизни". Это достигается быстро.
Мы встречаем ее после школы. В сумке – красные
колготки, серая юбка. Джинсы прочь. Она переодевается в
туалете знакомого рекламного агентства. Потом
покупаем самую дешевую ярко-красную помаду
за сорок пять сантимов. Красные губы, красные
колготки, высветленные волосы, черная курточка
с капюшоном. "Эй, взрослая жизнь, ты готова
ко мне, ты приготовила мне свои плечистые лимузины,
воздвигнутые отели, пленные пляжи, белоснежные простыни
счетов и неоновые обертки сумасшедших конфет?"

"Я иду совершенно злой в коричневом пальто.
Совершенно взбешенный, с сигарой, сутулый, с бритым
черепом, хозяин здешних мест, глухой медведь
провинциального шика, жареная курица на шпиле Петровской
церкви". Вот твоя роль. И тут эта девушка. Зачем она тебе?
Просто так. Когда-нибудь она найдет себе кого-нибудь
побогаче, а пока вы вместе делите эту территорию. Подъезды,
исписанные признаниями, что такой-то обкурился вчерняк.
Да, теперь на подъездах ни слова о сексе. Дует ветер, бросая
рухлую весеннюю пыль. Холодно, чтобы согреться покупаем
бутылку дешевого скотча у рассудительного продавца,
сказавшего про бутылку соседнего бренди: "Редкостное дерьмо.
Не советую, ребята." Конечно, он продал нам товар подороже,
но, похоже, сделал это вполне честно. Смешанный скотч
на холоде пьется просто. Из проезжающего троллейбуса
смотрят двадцать пять круглых физиономий.

Фотограф, молодой отточенный человек
с узким лицом, в стильном черном пальто, с огромным
незабываемым портфелем, зовет проехать несколько
остановок на троллейбусе, чтобы выйти у
железной дороги и посниматься на каком-то
мосту через пути. Ты возражаешь: "Послушай, ВСЕ уже
снимали ВСЕХ на железной дороге". Фотограф невозмутимо
соглашается и предлагает немедленно вылезти (вы уже
катите в пятнадцатом номере). Выходите. Ты чувствуешь себя
неудобно: "обломал лебединую песню". "Да, нет, все в порядке", –
говорит фотограф. Тем более, что вы выходите у трамвайного
депо. В стылом воздухе полно застывших желто-красных трамваев.
"Куда вы?" – строго окликает сторож. Приходится идти
к начальнице, милой куда-то спешащей даме. Она разрешает
все. Теперь сторож выступает проводником. Вереница трамваев,
выстроенная в одну линию. Девушку усаживают в качестве
вагоновожатой в передний. Ты садишься в самый конец вагона
с огромной ароматизированной сигарой, оставляющей сладкий
дымный привкус во рту. О, бэйби, бэйби. Don`t say "may be".
Сторож стоит в синем плаще, ему заметно холодно. Мы дарим ему
сигару и предлагаем потом плеснуть в его сторожке виски. Но он
заявляет, что на работе никогда не пьет. И ведет нас в ремонтный
и моечный цеха. Там пустынно, редкие люди заняты своим делом в
ангарах за огромными деревянными дверями (в которых открываются
двери поменьше – для людей). Потом мы прощаемся со сторожем
крепчайшим рукопожатьем, но без сантиментов.

Потом мы приезжаем в столовую университета. В общем-то обедаем.
Потом расстаемся. Весной быстро устаешь, хотя жизнь становится
интенсивней. Потом весь день приходится методично докуривать
купленную коробку сигар. Словно доигрывать надоевшую роль
в быстро обветшавшем костюме. Через пару дней вообще начинает
валить совершенный снег. С утра необходимо сделать несколько
упражнений. Когда весна начинается холодами, все население
нашего дома собирается в подвальном тире и стреляет по
молочным бутылкам. Задумчивые кошки отчаянно греются у
радиаторов. Впрочем, солнце тоже опасно: с 8-го марта
над Ригой – озоновая дыра. Поэтому все рыжеволосые и бледные
люди носят маски из розовых лепестков. И выглядят при этом
загадочно. Как будто крадутся на свидание с кем-то совсем чужим.




NEWS FROM ВИЛЬНЮС

I

Вереница шоу. Ты просыпаешься
в городе, где центральная улица
оставлена в виде тени. Главная
достопримечательность – кафе
с механическим пианино. Маленький
журналист в коротком пальто
обладает быстрым рассерженным
выговором. Он ведет тебя в секонд-хэнд,
где обычно покупает себе пиджаки
лучших фирм. Он – властелин
подкладок с вышитыми вензелями.
Еще его интересуют потерянные джазисты,
медленно поднимающие золотые трубы
на окраинах центра, развалившегося
сонным царством зимы с редкими
холмами. В деревянном пабе
не закрывается дверь туалета,
и сумрачные девушки в свитерах
гасят сигареты об стол. Играют
в карты коротко стриженые худые
ребята. Пиво тяжелого цвета.

II

А в здании Дворца спорта –
конкурс моделей. Теплые торопливые
девушки бегут по коридорам, медленно
показывая улыбки. Режиссер, окруженный
их стайкой, разводит руками и говорит
что-то в бороду. В гримерной примеряют
непомерные сплетенные из расхристанной
соломы шляпы. Ведущий пробует микрофон,
стоя за кулисами. Девушек в коридорах
становится все больше. Жюри занимает
места за круглыми столиками. Полупьяные
фотографы хвалят буфетчицу и требуют местного
брэнди. Одна из моделей, некогда
бывавшая в твоем городе, смотрит на тебя.
Узнает? Впрочем, вы незнакомы. Когда
кончается шоу, ты ищешь ее, но не находишь.
На банкете дама с голыми плечами падает,
не прекращая разговор. Старый подводник
мысленно нажимает кнопку пуска. Торпеды
ищут любви. Уже на границе компания парней
бросает в воздух своего приятеля. В эту ночь
ему двадцать два. Открывают шампанское.
Пограничник прохаживается вдалеке
у шлагбаума. На заправке с той стороны
покупаем марокканские апельсины. Завтракаем.
Вечером снова шоу. В модном клубе, где
будут все ласточки лунного неба.




СОБЕСЕДНИК

Теплое искусство нашептывать звездам
утешающие известия. Он изучал его
долго, окончил два университета.
Стажировался в лаборатории на
Килиманджаро. Было холодно, замерзали
губы. Он носил в кармане оранжевый тюбик
гигиенической помады. Доставал его по утрам.
К концу практики помада кончилась. Но сам
футлярчик позже он забросил в один из ящиков
письменного стола. Он давал звездам
имена собственные, он беседовал
с избранными из них, и со всеми вместе.
Некоторые звезды отвечали ему, те, что
уже привыкли к людям. Светили ярче или
чуть меняли траекторию. Он рассказывал им
о себе, о своих планах, о том, как он
хочет обставить квартиру, или что ему
нравятся старые шведские машины. В городе
он поднимался на последние этажи домов,
вылезал на крыши. Познакомился с портье
в самом высоком отеле. Иногда в парке
он чувствовал необходимость разговора и
залезал на скамейки. Расшагивал по ним,
говорил, а потом газеткой смахивал пыль
с сиденья. Ему предложили работать в местном
лицее, преподавать любимый предмет. На первом
уроке оказалось, что класс состоит из одних
шестнадцатилетних девушек. Он смутился,
но попытался рассказать им о звездах. И
они поняли его. Но ему казалось, что все
не так, что он не умеет рассказать, как
того требует предмет. И он ушел из лицея.

Прошло три месяца, было лето, школьные
и вступительные экзамены. В библиотеке
он встретил одну из своих учениц.
Обрадовался, стал расспрашивать.
Она очень смутилась, а потом рассказала,
что пять девочек из ее класса,
в том числе и она, поступили на его
бывший факультет. Они поговорили об учебе,
об университете, о преподавателях,
учебниках, дружеских пирушках, ранних лекциях.
Потом они распрощались. Он шел домой
и думал: завтра надо будет обязательно снова
зайти в библиотеку.




ДОМ ТУРКА

Странности любви. Никто не остался
равнодушен. Мы все побывали в этом
доме, где на подушках радостно умирают
желания, а медленный сонный турок
выдает ключи под маслянистой лампой.
Ты впивалась ногтями в мою ладонь,
ты утверждала, что пьешь мою душу, и
коверкала слова. Теперь ты гуляешь одна
под зеленой луной и не отбрасываешь
ни тени, ни сомнения. Мы все переплетены
в одну пластиковую игру, коридоры любви
видны на мониторах, никто не поставит на нас
и цента. Мы вываливаем цемент и складываем
стены, по которым карабкаются наши сестры
и братья. Они царапают ногтями черные
фотографии былых улыбок, никто не остается
одиноким, для всех играет замедленный
издерганный джаз. Странности любви.

Ты собираешься замуж за человека
с нестабильной психикой. Я выслушиваю
рассказы о счастливой, полной скрытого смысла
жизни от брюнетки в прозрачном зеленом
платье. У нее черное белье и голые
прохладные ноги. Ты слишком красивая,
как будто оловянная, зачем ты говоришь
глупости. Это непростительно. Да, ты в
одном из коридоров. И ты бредешь, теряя
босоножки, бумажки, теряя остатки само-
обладания, не обладая ничем, кроме карты,
на которой издевательски оставлены зияющие
пустоты. Гуляй, куда хочешь. Теплая кровь
равнодушно стремится дать нам продление
вечно немеющей страсти. Где твое белье,
самолетная красотка с заполненным
ежедневником? Где письма и мазь от
простуды? Рассерженный барабанщик
стучит по бонгам, как будто выбивает
дробь удачи. Здесь можно купить
лимузин и кататься, протяжно вскрикивая
на поворотах. Можно отдаваться целиком
и полностью чему угодно. Но когда за
одной из деверей оказывается магнитофон,
говорящий твоим голосом по-французски,
я сминаю в кулаке бумажные цветы и,
переталкивая зубочистку из одного угла
рта в другой, выхожу на охоту, вооруженный
подержанным портсигаром. Здесь не ценится
золото. Здесь ценится частота пульса.

Здесь мы остаемся навсегда, даже когда
уходим, превращаясь в цемент, из которого
строят этот дом одинокие холодные сестры
с прохладными ногами и выпирающей
грудью. А братья ходят в атлетический
зал и вливают в себя виски, прямо под
шляпы. Но когда ты выйдешь замуж, кто
будет читать мне по телефону Бодлера,
моя маленькая зависть, кто рассерженно
поднимется по лестнице и зазвонит в мою
дверь. Ту, на которой теперь табличка
"Бюро неосновательных подозрений". Я
затравленно оглядываюсь. Лампа качается
над турком. Он протягивает ключи. Моя
комната на шестнадцатом этаже. Коридоры
поворачивают не спеша. Где-то включают
стиральную машину. В телевизоре
итальянский детектив гладит своего
кота Гомера. Это ничего. Бэйби.




БАЛЛАДА ДРУЗЕЙ

I.

Приходит чиновник один в ресторан,
но другой. Его голубые очки навечно
показаны мне. Серебристые пряди
в волосах его кажутся гневным росчерком
карандаша. Свинцовый наконечник
портит плечо любви. Он входит в дом
и забывает корзинку. В ней маленький щенок,
уверенный покоритель новостей. И там же
(вокруг) живет географический невежда.
Я пишу это тебе, Василий, заметно играя
на гитаре. На коленях у меня весна,
в душе у меня бухарский халат. По-прежнему
зеленый автомобиль уменьшается в размерах.
Теперь его можно брать и носить по комнате,
приговаривая:

"Легче быть послушником,
уверенным садоводом". Незаметные порции воздуха
попадают к нам через окна. И тогда в маршрутных
автобусах нам встречаются подвыпившие добряки
и женщина Евгения Николаевна. Все обмениваются
визитками, и я достаю тоже, но отдаю чужую.
Один из добряков предлагает заплатить шоферу
и никогда не оканчивать маршрут, лишь изредка
притормаживая у гостеприимных магазинов.
Но мы вылезаем в новом районе, где квартира
друга, который любит носить джинсы Marlboro.
Чтобы в конце концов расставить кресло-кровать
и убедиться: я не устал тебя обнимать.

II.

Мы слушаем новое диско на площади
перед взмывшей ракетой ратуши. И музыкант
с лицом Арамиса в хорошей кожаной куртке
рассказывает, как к ним ломились в дверь, железную,
омоновцы в день путча. А они жили на квартире
с бандитами, один из них скрывался. И Арамис
глянул в глазок и крикнул: ....! Бандиты
бросились к пистолетам. До глубокой ночи
им крушили железную дверь. Арамис позвонил
приятелю в Таллинн: Меня сейчас убивать будут.
Потом подумал: мама была права. Ночью омоновцы ушли,
и они сбежали. Бандиты остались. Утром всех взяли штурмом
в Москве с помощью пожарных. Теперь они в Таллинне
живут. Где солнце садится в порт. А радио – под землей,
и немножко страшно сидеть и принимать заявки
от людей, которые ночью знают номер телефона.




30 ЛЕТ

Фотограф, которому исполняется тридцать
лет, говорит, что он непризнан, но богат.
Мы сидим в его новой, только что купленной
квартире, где обшарпанные стены с содранными
обоями дают ощущение коммуналки или общежития.
Играем в студентов, говорим о зачетах. Потом
садимся в машину, кто-то спрашивает, какая
модель БМВ лучше, 318-я или 320-я. Фотограф,
который будет вести машину, жует мятную жвачку,
чтобы отбить запах алкоголя. Ставят кассету,
на одной ее стороне альбом Гэбриела, на другой –
Пугачева. Девушки выбирают ее и громким хором
подпевают: "Мэри, это твоя первая потеря..."
Фотограф рассказывает, как он любит ездить
на машине, сам такой длинноволосый, переговариваться
по мобильнику и видеть удивленные взгляды сидящих
в соседних машинах коротко стриженных бизнесменов.
Потом все девушки начинают хором просить найти
какую-то песню, которая должна быть на этой
кассете. Ее прокручивают вперед, на начало
следующей песни, но это не та, и так пока
не кончится кассета. Значит, ее здесь нет.
Сегодня ночью фотографу исполняется тридцать
лет. Все потихоньку вылезают из машины, по мере
того, как добираются по домам. Я и моя девушка
выходим последними и оставляем фотографа вместе
с подругой, которую он должен отвезти в далекий
рижский пригород, куда ходят только электрички,
рассекая туман неземным светом.




ЧЕЛОВЕК И ДЕВУШКА

"Тебе шестнадцать сейчас,
а это значит – покупать свитерки
в United Colours of Benetton
с замечательной скидкой. И ходить
с чуть взлохмаченной короткой
стрижкой светлых волос. И
отпрашиваться на один вечер
с подружкой в Underground,
ночной и не очень приятный клуб,
но где в этом городе есть приятные?
Тогда вы там провели минут тридцать
и убежали домой к подруге болтать
и посмеиваться. А я в тот вечер был
совсем один на улицах, шел мокрый
снег, и я думал, как давно уже
не было этого чувства: иди, куда
хочешь, вокруг никого. Знакомцев
не было, но за стеклом телефонной
будки оказался друг, который
только что набирал мой номер телефона.
Потом мы лениво слонялись по городу
из бара в бар, закусывали в пиццерии,
где вальяжный пьяница оставил свои
очки и мы заметили их на подоконнике.
Подошедшая официантка отнесла их
к поварам, и те один за другим меряли
очки и строили смешные физиономии.
Стеклянная дверь закрывается, мы снова
на воздухе. Идем по криминальной улице.
"Чистилище", – говорит друг. И вот
опять Старая Рига, и внезапно музыка
из-за угла. В окнах знакомые лица, это
поют друзья. На сцене рядом с гитаристом
с заплетенной косичкой – мулатка Моника
в черном свитере и с золотой цепочкой
в вырезе, она держит черную акустическую
гитару и поет что-то из "Роллинг стоунз".
Здесь же коллега ди-джей в ковбойской
рубашке и его приятель, напоминающий
фильмы наподобие "Наш человек в Гаване".
Мы сидим, потягиваем пиво, аплодируем
и подтягиваем Монике, радуясь, что
после долгого вечера нашли-таки место
себе под стать. Потом я говорю с Моникой,
и она удивляется тому, что я работаю в
газете. "Ты печатаешь там стихи?" –
спрашивает она. И потом поет снова:
Love me do, Mother`s Little Helper.
Пиво с лимоном по-мексикански, плюс
текила. Я сплю до позднего полудня,
лениво встаю. В доме нет воды, тру
щетину, вода появляется. Лениво еду
в город, слоняюсь по магазинам, захожу
в музыкальный. Только выбираю диск
послушать, вдруг писк пейджера: "Приходи,
жду в пиццерии "Лулу". Давай скорее".
Что за "давай скорее"? – хмуро размышляю
я, выходя из магазина. Это недалеко.
Ты сидишь со своей подругой, перед вами
тарелки и лимонад. Я не очень-то
приветливо разговариваю с вами. И ухожу
опять в музыкальный, ты подходишь туда.
И долго ждешь пока я не выберу диск
(концертник "Зеленых негритянок"). Потом
мы ругаемся. Потом приезжаем домой.
Потом я вижу тебя в этом новом полосатом
свитерке. Коротко стриженую наивную взрослую
девушку в стиле 60-х. И я понимаю, я понимаю
однозначно: ты нежна, ты нужна мне. Но мы
еще долго переключаем фильмы с программы на
программу, пока не выбираем самый грустный.
И смотрим его, обнявшись. Твое теплое ухо
рядом с моими губами, твои волосы легкие,
это шестнадцатилетие жизни. Плечи, нежные
плечи. И ты засыпаешь, пока я печатаю эти
стихи. Под музыку "Зеленых негритянок", под
быстрый перестук клавиш. Тебе снится метро,
ты перескакиваешь со станции на станцию,
чтобы выйти там, где лучшие магазины, лучшие
клубы, лучшая музыка. Я бужу тебя, когда ты
понимаешь, что попала наконец на правильную
станцию. Но, кажется, ты не сердишься."




ИЗ ОТЕЛЯ "ЕВРОПА-ЛЬЕЖ"

В лавках арабов покупали вино,
обледенелый Париж был кино
о там, как люди в зеленых формах
мусорщиков рассыпали песок
по ступенькам ведущим вниз,
в ночную панораму города от церкви
Сакре Кер, город расступался, а
мусорщики летели в ночь, разбрасывая
пригоршнями землю на обледенелые небеса,
и туристы фотографировали друг
друга, и поддерживали женщин за локоток,
а в тупичке показался дом, где однажды
певица Далида ушла из жизни, и сонные
негритянки по утрам разливали нам кофе,
блестя розовыми пятками, и мы ели
каштаны из кульков, свернутых из
парижских газет, и пили вино, самое
дешевое, из пластиковых бутылок, и
кормили голубей восточными сладостями, а
истинные парижане смотрели на нас слегка
осуждающе, а потом мы сидели на мосту,
перед нами освещенным броненосцем расстилался
остров Сите, с его Нотр Дамом и всем остальным,
и девушка Элса в клетчатой юбке показывала нам
старинный еврейский квартал, и ночные бабочки
на Сен-Дениз отворачивались от нас, когда
мы проходили мимо, скромные крестоносцы
в несуразных шапках. Всегда было
морозно и светило солнце, кроме ночи.

И в джаз-клубе сорокалетние парижане
и парижанки чинно танцевали буги-вуги,
постоянно меняя партнеров, без всякого секса,
из чистой любви друг к другу, компанейской
молодости и своей способности чувствовать
ритм и вести партнершу, до конца
ночи, когда погаснут огни на колесе обозрения,
и студентки соберут учебники, и кто-то
будет плакать в метро, а кто-то будет
кричать там же о правде в разноцветном берете
растафари. Париж, ты знамена твоих простыней.
Я покупаю маленький пластмассовый коробок, на
котором фотка твоя вмонтирована в экран, это
телевизор, как бы настроенный всегда на одну
программу, которую ведет бородатый Пьер Ришар
по телефону со своей баржи, пришвартованной
на берегу Сены, там где чаще всего писают,
целуются,
пьют...

Здесь на Рождество все еще плачут в церкви святого Северина,
повторяя про себя: "Время, ты неостановимо".
А малютка с голубыми глазами танцует в кафе
между столиков, подчиняясь солнцу, подчиняясь солнцу,
врывающемуся в широкие окна, и усатый бармен
м-сье Жюль подсчитывает выручку, пока клиенты
застывают с поднятыми чашками кофе в руках
среди ровных вспышек солнечного меда.




ДОКТОР

Этот доктор возвращает мышцам и позвонкам
подвижность внимательными пальцами. И хитрой
улыбкой. Он говорит своей милой матери:
"Не перебивай меня, никогда не перебивай меня."
Любит кататься на лыжах. Иногда словно засыпает
вокруг, оттого что знает, как бы он жил и работал
в другой стране. Он любит ходить на рынок,
рядом с домом, и подолгу разговаривать
с продавцами. У одной женщины он покупает
фрукты постоянно и знает, как ее зовут –
Зина. На 8 марта он купил цветы главврачу
своего центра. И позвонил дочке в Германию.
Из окна его дома на четвертом этаже виден
огромный дом напротив, постройки 1910 года,
похожий на океанский лайнер с большим прошлым.
Между двумя домами – словно ущелье, по самому дну
которого ползет трамвай. Мы как-то пили коньяк
в его кабинете в воскресенье, и он сказал: "Как я лечу?
Это наука и искусство, как всегда." У его пациентов
болит спина, потому что они постоянно сидят.
После визитов к доктору проблем становится меньше.
"Главное – не поставить диагноз, а помочь человеку
чувствовать себя комфортно." Это его любимое
изречение. Полная и часто смущающаяся сестра
сфотографировалась вместе с ним для газеты. Рядом –
скелет (ненастоящий) и маска лица в обнаженных мышцах.




ДЛЯ ДВУХ ЕВ

В любимом Гонконге самолеты садятся
между крыш, и двое китайцев смотрят
маленький телевизор. В нем поет
Анна Кларк, вернее, ее голова
с прической в стиле неоромантик.
Я обманываю себя так прилежно,
разбрасываю зеркальную пыль
на трамвайных линиях. Под ровным
ртом полной луны глотаю
ночь как черное мороженое, на
маленьком велосипеде объезжая
примерно Межапарк. Развешиваю
объявления о продаже крошечных
диванов. Меня видят в биллиардной,
где я рассматриваю шары на уровне
стола. Я захожу в самую маленькую
галерею города и упираюсь в нее
плечами, здесь висят на стенах
картины, вырезанные все из одного,
очень давнего полотна. Я не могу
понять, больше я или меньше, в то
время как время лепит меня как
хочет, оставляя отпечатки цифр
на лбу, на руках, во рту. Пятьдесят
тысяч раз я прошел по этой улице.
Улица пятьдесят тысяч раз провела
меня среди безусловно рижского
пейзажа. Датское посольство, балкон
Ромео и Джульетты. Заброшенные кафе
с отяжелевшим швейцаром. Теперь
нам нужен Интернет, чтобы двигаться
со скоростью электронной почты,
не касаясь почвы. Но мы, похожие
на марсиан, все так же виснем
на проводах полной луны. Поколение
минималистов, поразительных знатоков
переулков. Мы не будем строить здания,
мы будем глядеть в окна. Где медленно
движется лимонно желтый диск,
подталкивая трамваи далеко внизу.
Не говорите мне о машинах. Я изучил
простые прелести колес. Скоростное
молчание увеличивает доходы
разделительных линий. Мы застываем,
нас уже можно видеть, вот появляется
лицо. Я машу флажками, передаю
подробности. Кто-то рядом курит.
Как сказала одна старушка: "Послушай,
милок..." Достань мелок и нарисуй
все остальное. И вот в конце концов
две девушки уходят по темной дороге.
Потому что они подруги, потому что
они живут здесь. Потому что над ними
движется местный воздух. Они выпьют кофе
и разойдутся по домам. За ними закроют
двери. И на улицах останутся афиши
с репертуаром кино. Где Брюс Уиллис
сокрушительно ломает стены, всегда
победитель, до следующей серии.




AFTERHOURS

Когда они выходят с вечеринки,
пережившие эту ночь вместе,
кто-то не может унять бешеное
сердце. Они долго сидят
в единственной открытой чайной,
где обыкновенно коротают остатки ночи
разнообразные гуляки и гулены.
Воздух хорош. Вот они уже бредут
в близкий парк. Парень в куртке
с капюшоном выпрашивает мимоходом
у дворничихи метлу и старательно
подметает в течение пары минут окурки,
осколки и листья, оставляя асфальт.
Трамваи, прозрачные и стеклянные,
путешествуют. Драг-дилеры медленно
подсчитывают доходы. Одинокие
проститутки захлопывают сумочки
на скрещенных ногах. Город пуст,
как рыбацкий поселок в сезон ловли.
Церкви приподнимаются и медленно
поворачиваются вокруг оси. Железные
мусорники пусты. Тихо-тихо начинается
дождь. Его можно переждать на почте,
где приятно отправить открытку. "Все мы
живы, в том кафе все та же официантка,
на той улице теперь больше офисов,
и те, кто все еще выходят по утрам
опохмелиться, задумчиво смотрят
в новые витрины, выстраиваясь у них
целыми вереницами. Потом они снова
начинают двигаться, кажется,
за счет сокращения морщин." Вскоре
по улицам промчатся машины тех,
кто гонится за удачей в надежде
ошеломить ее белой рубашкой. В порту
швартуется финский паром. Ленивые стайки
молодых, протанцевавших всю ночь,
выплывают из переулков. Глухие шутки,
какие-то пересказы. "Хорошо бы сейчас
погладить собаку", – думает девочка
с заколками в волосах. Это ее
первая ночь на ногах, и она устала.
Но все равно не идет домой, где ее
и так ждет головомойка. Зато она
познакомилась с ди-джеем, который
обещал ей записать пару кассет
своих миксов. Он уезжает на велосипеде.
А девочка пьет горячий шоколад, зная,
что домой ее повезет троллейбус,
где кондуктором будет неуверенный
мужчина, который только косится
на хулиганов, проезжающих
без билетов. Она ему сочувствует.
Он похож на учителя литературы.
Девочка ставит бумажный стакан
на металлический столик. Ей стало
теплее. Теперь можно выйти на улицу.
Пробежать мимо прохожих.




КОНТИНЕНТ В СЕНТЯБРЕ

В порту – пятьдесят кораблей.
На одном из них приплыл Йохан
аф Йохансон – кукольный швед
с глазами продавца мира.

Я бы попросил к телефону Мадлен,
длинноногую девушку, которая всегда
волочит по земле большую
кожаную сумку на ремне, наполненную
поздними персиками. Потом она
ее бросает и покупает новую.

Для этого кафе всегда найдется парочка
людей, готовых лениво сыграть в шахматы
под портретами современников.

И теперь она примыкает к мотоциклистам.
Хромированная сталь и кожаная амуниция
наполняют ее дни. Недавно они неслись
по шоссе без шлемов и она покусывала его
за уши, уверенная, что так и следует.

Тихий студент приезжает в Париж. Он стоит
на вокзале и гулко вздыхает. В карманах его
пальто – документы, письмо, бумажка с адресом,
скомканный билет. И кассета с музыкой исландского
композитора с непроизносимым именем. Ему жарко.
Он мечтает о любви, богатстве и честности.

Недорогой пансион. На столике в ресторане –
бутылка вина. Счастливая девушка из окна
рассматривает близкую реку. Молодой человек,
обмотанный длинным шарфом, подходит к своей
машине, но не садится в нее, медлит, вертит
на пальце ключи, потом быстро оглядывается –
никого. Тогда на лобовом стекле он медленно
выводит имя девушки, отходит на шаг, любуется
сделанной работой. Сует руки в карманы,
поворачивается в сторону пансиона, идет ко входу.
В это время девушка как раз подходит к дверям.
Он резко распахивает их перед ней, придерживает,
пока она выходит. "Мерси". Он склоняет голову
в ответ, мимоходом она запускает руку в перчатке
в его прическу, ворошит волосы, сбегает по ступенькам.
Он поправляет волосы, смотрит ей вслед, хочет что-то
сказать, но она – все дальше. И вдруг девушка
останавливается и оборачивается. В ее глазах –
смех. Он тоже улыбается и рассеянно машет
ей рукой. Они стоят в десяти шагах друг от друга.
Между ними проходит молодая мама с коляской.
Проезжает велосипедист. Теперь ветер ворошит
ей волосы, она поправляет их рукой, он повторяет
ее жест. Далеко в небе перекрещиваются белые следы
от двух реактивных самолетов. Он делает первый шаг,
потом быстро идет в ее сторону, застывает перед ней.
Она берет его под руку. Белые следы на небе ветер
разносит по высокому голубому небу. Месяц? Сентябрь.




ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

"Мои друзья под высокими потолками,
под лампами времени, с бокалами
постоянства"... – она напевает,
лежа на диване, мечтательница.
Но сегодня все словно сговорились.
Это день рождения, но никто не
танцует. В этой огромной мастерской
много комнат и столов. Конечно,
это мансарда. Прямо здесь и пилят
дрова для камина. Вчера кто-то
собирался на подледную рыбалку
с шашлыками, но льда не было, и
прибывшие гости жарили шашлыки
тут же в камине. А сегодня день
рождения Мартыньша, друга Анны,
дочери Ивара и Хелены. Он трогательно
ходит в красном свитере, подаренном
ему мамой. Мы пьем вино из самых
разных бокалов. А она поет:
"Ты говоришь налево, я говорю
направо. Зачем эти значки, эти
восьмерки, символы бесконечности?"
Из динамиков – мягкие, приглушенные
оркестры шестидесятых. Поздняя ночь.
Или как будто дача и все очень
летнее (третью неделю сверху
серое небо). И мы собираемся,
на вино, на обсуждение новостей,
меняемся книгами. Никто не торопится,
нет вызывающих вибраций, может быть,
нет даже секса. Есть звук, дерево
(в стропилах, упирающихся в крышу),
есть девушки тихие. Есть портреты
незнакомцев на стенах. Мартыньш
что-то начинает мне говорить, но
его отзывают. Он успевает произнести
только: "В последнее время я все
чаще замечаю, что..." И что же? Вот
отец Анны ставит давние любимые
латышские эстрадные ансамбли. Звук
неимоверно глухой, как на кассете
МК-60. Что-то звякает, и женские
голоса. Много пространства.
Приходят еще гости. Она поет:
"Легче легкого домашние задания..."
Я беру ее желтую куртку и помогаю
одеться. Мы выходим с Каспаром,
отметившим Новый год в Италии.
"Хорошая, прекрасная вечеринка", –
говорит он. Мы подвозим его на такси.
А там, под крышей мансарды –
все еще голоса, позвякивание, открытые
бутылки, наполовину полные вина.
И новые ночные гости прибывают
сквозь воздух теплой зимы.




ЯНВАРСКИЕ ПЛЯЖИ

Море отступает от берегов
в сторону горизонта, оставляя белое
поле. Девочка, которая собирает
флаконы из-под духов, выстраивает
их на столе в жарко натопленной комнате.
Она играет ими как шахматист, как
придворный хореограф, выдумывая балы
стеклянного торжества. По соседству в баре,
претенциозно названном в честь столицы Кубы,
человек в черной шляпе настраивает
свой синтезатор на джазовую гармонию.
Он поет из-под надвинутой черной шляпы
для компании, остановившейся на выходные
в отеле неподалеку. Свирепый
ветер рвется по улицам, пустым как
горлышко брошенной бутылки, магазины,
заставленные пыльным товаром, – темны.
А в маленьком баре без названия
интеллигентный мужчина в зеленом свитере,
стоя за стойкой, наливает кофе
полной даме, не снявшей пальто.
Заброшенные дома окружают более-менее
обжитые улицы. В освещенном ресторане
на втором этаже – детский праздник,
там разгадывают загадки. С сумерками
ветер крепчает и не пускает к морю. Но
если выйти на вымерзший пляж – небо,
оно разворачивается. Ночь и ветер,
тысячи пустых домов. Побережье играет
в свои игры, в свои стеклянные фигуры.
Человек в черной шляпе начинает
новую мелодию.




ПЕСНЯ ИЗ МУЗЫКАЛЬНОГО МЕДАЛЬОНА

Если бы я был моряком,
уплывал бы на полгода отсюда,
дорогой друг. А то вот
постоянно живу здесь,
хранитель, что ли.

А что хранить –
пару-другую спальных
районов, автостоянку?
Ночной киоск, в котором
небритый мужик продает
сигареты и пиво?

Впрочем, есть еще
центр с неожиданными
бюро. В которых молодые
самоуверенные люди занимаются
каким-то дизайном в хороших креслах.

А есть еще девушки, которые
запираются в туалетах клубов
и выходят с ошалевшими скрытными
лицами, переполненные горячим
золотом. Потом они превращаются
в садовые скамейки.

Я люблю этот город,
такой же как все. Здесь
можно найти сливочные ликеры
и виртуальные игрушки
местного производства.
Есть прогрессивные
ди-джеи и есть коммерческие
ди-джеи. Есть остановки троллейбусов
с рекламой жевательной резинки.

И мы в нем тратим свои дни, как
сигареты, как бумагу для писем, как
леденцы. Задумчивые стеклодувы, мы
выдуваем лампочки с затуманенным
стеклом. Мы улыбаемся и передвигаемся,
как мишки, как мальчишки, как вспышки.
Впереди нас ведет Микки-маус, он слушает
эйсид-хаус. Но школьники готовы начать
игру. У них есть все для любви: троллейбусы
и дни рожденья. Так подожди. Телецентр
на острове, остров на реке. После ночных
программ нас всегда поджидает маршрутка.
Усатые водители помнят времена рок-н-ролла.
Пустой снежный воздух стоит высоко. Мы
отправляемся. По домам, где надо залезть
под горячий душ. По домам, где мы живем.
Где надо выспаться, позавтракать под
бормотанье новостей, сделать пару звонков.
Глоток кофе, звон ключей, мы уже далеко.
Мы стартуем в новые дни, новые серьезные
дни. И если кто-то не прав, мы расскажем ему
об этом позже. Когда все соберемся и сядем
за одним столом. Впрочем, и тогда мы будем
говорить о другом: о теннисных ракетках,
американских университетах, значении слова
"джаз". И кто-то будет танцевать, свернув ковры,
на блестящем полу. Еще раз.