ВАВИЛОН: Тексты и авторы: Сергей ТИМОФЕЕВ: "Воспоминания диск-жокея"

Куда я уйду
по черной тропинке любви.
Колечко заклеено пластырем
на твоем животе.
Итальянский фотограф
делает быстрые снимки.
На них видно:
ты вновь красива.
Вот ты замираешь в воздухе
в белых перчатках зимы,
вот в чем-то красном
дрожишь у отеля.
И я не понимаю,
где найти тебя,
даже когда ты рядом,
на полу в твоей комнате.

* * *

Ей скучно в гоpоде.
Ей не нpавится жаpа.
Пpиходит полковник
и ежедневно стучится в двеpь номеpа,
пpиглашая гулять, обещая
золотые гоpы. Она pассеянно
целует себя в зекpале и
пеpечитывает истоpию об остpове,
на котоpом озеpо, на котоpом еще
остpов и так до бесконечности.
Поpядок уже не восстановить,
на полках несколько увядших букетов.
Только вид выглаженного и тщательно
сложенного на стуле кухонного
полотенца вызывает пpиятное. Она
будет тепеpь звонить по команде
pаз-два-тpи одновpеменно с одним
молодым человеком по номеpу телефона
их знакомой. Кто пpоpвется к ней пеpвым –
выигpает, дpугой получит сеpию
коpотких гудков. Так они договоpились
тоже по телефону. Она пpоигpывает,
потому что живет слишком далеко или
пpосто не тоpопится. Молодой человек
pадостно pазговаpивает с их общей
пpиятельницей, пеpесказывая условия
состязания: на счет pаз-два-тpи мы
даем отбой и потом сpазу набиpаем
твой... Одна знакомая вчеpа выехала
в Беpлин, пеpед этим выспpашивая адpеса
клубов и популяpных мест. Кто-то лениво
pассказывал ей. Девушка в сеpом платье с
бpетельками и на пуговках. Ее ленивый pот
с вывеpнутыми губами иногда пpоизносил
слова, упиваясь. Все это один кpуг.
Кто-то отдыхает на маяке. Их повезли туда,
и они забpались на камни, скpытые под
водой, и стояли, как апостолы, с лодыжками
в пене. Ей жаpко, и она выбpила подмышки,
и надела платье без pукавов. Завтpа вечеpом
можно поехать купаться, если собеpется компания,
человек пять-шесть. Но многие заняты
неизвестным и не откликаются. Жаpа.

* * *

Теперь уже осень, и все пластинки
получили новую жизнь, мы слушаем выпуски
"Кругозора" на аппарате Technics, предназначенном
для микширования горячего техно. Голос говорит:
"Уренгойская нефть пошла!" Мы слышим безумный шум
нефтяного водоворота. Маленькие перепады давления,
и все это на 120 ударах в минуту. Мне сложно
разобраться в композиции, и я отбиваю такт ногой.
Один из наших ди-джеев любит раскачиваться
в специальном огромном кресле перед пультом. Он
качается так сильно, что кресло уже пару раз разваливалось
под другими. Дирекция обещает взыскать его стоимость
со всех сразу. Мягкое звучание далекого радио,
все время сползающее с волны,
порой милее мне, чем волнующая четкость FM.

* * *

Мы ничего не делали в Саулкрасты.
Болтали и занимались любовью на чердаке,
ты капризничала, а твоя бабушка
каждое утро жарила нам оладьи.
Мы выставляли шезлонги и грелись
на солнце. Я читал толстую "Повесть о Ходже
Насреддине", а потом мы чинили
велосипедную камеру, заклеивали ее кусочком
резины, а сверху придавливали тяжеленными
"Поджигателями" Николая Шпанова. "Раньше
и книжки писали лучше", – говорила твоя бабушка,
Нина Александровна. Напротив жил сосед Димка
(сейчас в сентябре он уже уехал в город).
Вы знакомы с ним с самого детства, и на
стенах его комнаты много грустных, мрачноватых
четверостиший. Он устраивал у себя праздник,
повесил объявление в университете, и к нему
съехался никому не известный народ.
На поляне перед домом развесили елочные лампочки,
Димкин приятель расставил доморощенную
дискотечную аппаратуру (какие-то мигающие
огнями коробочки из-под "Баунти").
Была цветомузыка: несколько высоких прямоугольников,
обклеенных цветной бумагой. Разные
юноши пили водку и жарили колбаски
своим приятельницам. Потом все ушли на море,
а мы потихоньку побрели домой. Ты все еще
потирала нос (это я так неудачно навернулся с качелей).
Ночью мы запирали на всякий случай
бабушкину дверь на гвоздь и опять любили
друг друга. Июль-июль-август.

* * *

Я возвращаюсь в эту теплую ночь,
доверчиво прижатую к губам.
Все было обито бархатом,
даже облака. И звезды,
как бутылочки лимонада
падали в залив. С рослой
негритянкой мы бродили
под одним зонтиком. Она негромко
выговаривала слова, словно
устав от растянувшегося перечисления
любимых музыкантов. Мы во многом
соглашались. Ее подруги
были тоже где-то здесь:
Джозефина и Саломея. Они
танцевали у радиоприемника,
в эфире был мой приятель, который
тоже что-то коротко говорил про ночь
и ставил соул. О слепой Рэй Чарльз,
о грустный Отис Рединг. Девушки прилетели сюда
из Майами вместе с фотографом Беппе,
чтобы снять какую-то безумную зимнюю серию
в конце здешнего лета. Сегодня они
работали на фоне слегка обшарпанных пансионатов
в Юрмале. Империя кончилась, остались
одинокие курорты. My baby just cares for me...
Вездесущий Беппе появляется
из-за угла, что-то кричит и грозит мне пальцем.
Я целую их троих одну за одной
в большие теплые губы. Беппе фотографирует,
не переставая что-то грозно лопотать.
Мой приятель ди-джей говорит, что уже
полночь, и советует веселиться.
Их обратный рейс – в понедельник утром,
моя девушка уже спит, и хорошо,
что она не знает о моих приключениях.
Впрочем, я думаю, она не очень бы рассердились,
ведь мы целуемся так мимолетно,
словно извиняясь, что между нами
ничего не будет.

* * *

Они бродили по Старому Таллинну,
поднимались в его Верхнюю часть,
там где художники продают свои
оригинальные сюжеты, всегда одни и те же.
Пили пиво "Saku" то здесь, то там,
плотно обедали, легко завтракали.
Их друзья, не обремененные невзгодами,
встречали их повсюду и отправлялись вместе.
В те дни в городе был большой рок-фестиваль,
но их он интересовал мало. Впрочем, в центре
было полно знакомцев, которые прибыли туда
по зову события. Он перестал курить трубку,
но от его кожаной папки все так же сладко пахло
табаком. Она опять стала носить на голове
шелковые платки неясных тонов. Их развлекал
город, в котором все казалось чуть
закругленным, как те комнаты в старых домах,
всегда со столиком посередине.
Обычно там играла музыка и пили чай.
Теперь было лето, славные друзья
делали все легко. Никто не становился мудрее,
но они ходили по магазинам вместе.

* * *

Как смешно. Уже не-любовь. Мы
встречаемся, бродим по улицам и затеваем
смешные беседы. Присаживаемся за столики
к другим парочкам (незнакомым) и мрачно советуем
друг другу заниматься любовью
с помощью кроликов (они такие теплые,
а у тебя опять отключили отопление).
Ты обещаешь выйти за меня замуж
лет через пять, когда перебесишься.
Падает мокрый снег и блестит мостовая,
всюду лужи и потепление после ранней
зимы. Ты ходишь в смешной, защитного
цвета толстой куртке, которую выменяла
у того, кто был с тобой раньше,
за подаренный им же жилет. Ты практична.
И все, кто был с тобой, – интересные люди.
А мне нравится девушка в очках, которая
сидит напротив нас за столиком,
и поэтому я совсем не смотрю на нее.
Мы опять беседуем о кроликах, какие они...
И все-таки ты связала мне шикарный свитер
с воротником на молнии, по эскизу,
который долго выбирала в модном журнале.
Там в нем был молодой длинноволосый
парень скандинавского типа.
А я теперь коротко стрижен
приятелем-парикмахером. Когда
стригся, думал, помнится, что с короткой
агрессивной стрижкой легче
перенесу разлуку. Видимо, был прав.
И теперь рижский вечерний воздух
хорош. Встретимся через пять лет,
как ты сказала в платке, заправленном
под берет, над рюмкой "Carolines"
в баре при гостинице "Родственники и друзья".

* * *

И все мы пойдем туда, размахивая бутылками коньяка,
как Гомеры, которые любили сидеть в плетеных креслах,
и все разобьемся о водопады и скалы, счастливчики, тени
своей удачи, и новые богачи повезут нас в новый Париж и
покажут нам, как все это было и могло бы быть, и как стало,
и девушки будут с нами с заколками в волосах, и мы будем падать
и подниматься, падать и подниматься. С утра мы будем скакать на
лошадях, вечером – отправляться в бассейн, и надев черные купальные
шапочки, пить его хлористые волны, ныряя и слыша шум насосов
где-то вокруг, о леса и леса, и толпы нимф, изваяний из бронзы
и мраморных фавнов пересекут все тропинки, и я пройду через
ряды этих кресел и разбросанных выпусков вечерних газет, и
тоннель приведет нас к комнате в гостинице, где толстяк в пижаме
будет тихо говорить, внимательно глядя на диктофон, отчаянно
просто, беззастенчиво высокомерно: Полина Хюбли, Максим Зорькин.
Рельсы и водопады лягут к нам в изголовье, когда мы будем читать
"Приключения капитана Врунгеля" и танцовщицы будут виться в дымке
и прожекторах, и на минарете кто-то будет читать вечное.
О темные, темные воды, в которых ты уже не увидишь смеющихся
божков, о табак, пропитанный ирландским виски, о коварная земля,
любовница полудня и полуночи, о горькие ангелы с деревянными
мечами. Вы уже прибыли ночным экспрессом, и на вокзале вас
встречали и бросались к вам, влекомые хохотом и бурным
недоразумением, с сорванными погонами, русские офицеры
со стамбульскими паспортами, забытыми в шанхайских ночлежках,
шулера в исподнем, кровавые красавицы, и никто не мог
остановиться и дать всем вздохнуть, и только знакомый журналист в
воскресенье, когда библиотеки закрыты, пришел ко мне домой, чтобы
проверить для рекламного текста фразу, которая была у него
переведена на латышский, фразу из "Гамлета", о всех мудрецах
и о Горацио, который мало выпил снотоворного минувшей ночью, и
меня не было дома, и мой отец, заваленный техническими переводами
с немецкого, выставил ему оба варианта, и он, войдя, подарил три
маленьких розы моей матери, а потом исчез, и я так его и не
увидел.

* * *

Когда огромная река покрывается туманом,
я занят обманом и иду по мосту без тебя
и без кого бы то ни было, уверяя себя,
что так лучше. Машин очень мало, вода
не видна. Только что с приятелем
мы перекусили в ночном кафе на окраине,
взяв по крабовому салату и кофе.
Перед этим в клубе за рекой выступал Африка
Бамбаата, необъятных размеров рэппер,
в сером спортивном костюме. Люди танцевали,
а мы сидели с одной профессиональной
танцовщицей, коротко стриженной блондинкой в черных
мешковатых джинсах, и я сказал: "Они все танцуют,
как плывут стометровку". Она улыбнулась
и предложила мне сигарету. Взяв зажигалку,
я дал прикурить ей, а потом затянулся сам,
потому что это был добрый жест. Мы выходили
из клуба и пили токайское, купленное в киоске
по соседству. Потом мы прятали бутылку в кустах
и возвращались в клуб, где все отчаянно веселились.
В конце концов мы вышли в туман и пошли по каким-то
паркам, рядом с которыми часто проезжали, но где
никогда не были. Так мы дошли до поставленного на попа
трамвая (специальной скульптуры из серии "Памятники").
Он был на крепком стальном остновании, строго перпендикулярно
небу, с выбитыми окнами, рваным стеклом, гордая бесполезная
ракета. Потом было кафе, мост и много знакомых в пустом на
самом деле городе, все они возвращались с большой рэйв-вечеринки,
которую вел питерский ди-джей Грув. Кто-то брал такси, кто-то
шел дальше. Твои окна были темными, и Слава Богу.

* * *

Однажды я видел девушку
в больших черных туфлях.
Она шла по улице
и торопилась.
Я сказал ей что-то вслед,
и она улыбнулась.
Зачем вокруг столько машин?
Зачем памятник Свободы
такой высокий?
Куда отплывает белый паром?
Моя девушка лучше всех,
и она это знает.
Она красит губы
яркой помадой.
Но почему фонтаны
постоянно бьют вверх
и достигают предела?
И где купить почтовую марку
с велосипедом?

Приключения сыщика-лилипута

Я маленького роста, и у меня смешной голос.
Поэтому я надеваю шляпу и выхожу в город.
Большие мужчины проходят с огоньками сигарет.
Редкие женщины торопятся или ведут глаза.
Я знаю, мой клиент – ветер, он шепчет
о преследовании и умоляет о защите.
Мой миниатюрный револьвер стреляет
бутонами гвоздик. Преступники втыкают их
в петлицы своих итальянских пиджаков и носят,
не теряя при этом безмолвия и отрешенности.
Нет причин быть обиженным. Кошки – как полупантеры
и фонари высоко-высоко, а лужи отражают меня всего,
им это легко. Мой приятель – маленький клоун в цирке,
выступает как Пьеро и часто плачет фальшивыми слезами.
Его набеленное лицо не знает гримас. Потом в задней
комнате мы с ним часто смеемся и вздыхаем о нашей жизни.
У него славная подруга, она продает цветы в киоске
у городского театра. У нас свой бомонд, и мы втроем часто
ходим в клубы, где нам отводят столики в темноте,
зная наш характер, далеких хохотунов.
В принципе я играю то на той, то на другой
стороне. Некоторые считают меня тайным повелителем
"дна". Я вполне благосклонен к этой легенде,
но втайне знаю: мои манжеты скроены в мастерской
по специальному заказу. Судорожность секрета
неописуема.

Июнь

Сонные приятели
ушли с вечеринки.
Деликатная девушка
моет посуду.
Скоро все проснутся,
скоро проснутся,
а мы ляжем спать.
В комнате наверху
включили радио.
Прогноз погоды
благоприятный.
После обеда можно будет
поехать на море.
А пока домыты последние тарелки,
я целую ее,
и мы идем в душ.
Внимательно моем
друг другу спины,
целуемся, поддерживаем
друг друга, смеемся.
Большие полотенца,
мы закутываемся в них
и идем в спальню,
свежее белье пахнет
Антарктидой. Мы согреваем его
легкой любовью.
Никакого будильника,
мы проснемся сами,
только надо встать
и задернуть шторы.
И мы укладываемся
как две раковины.
Шум моря.

* * *

Я верю в дельфинов,
в зеленые волны, улыбки
и умные глаза. Эти мудрые
рыбы-старички, всегда наивные.
Кажется, действительно
некогда они отказались
стать царями планеты,
потому что хотели резвиться в глубинах
и петь свои песни, когда
захотят. Теперь им немного
жалко людей, которые
вынуждены верховодить,
и они не обижаются на неразумные
поступки человеческой расы.
Они всегда приплывают
и попадают в наши ловушки.
У Аксенова был дельфин
Чабби Чакер, который сбежал
из американских ВМС, где
его учили войне. Дельфины,
прекрасные братья, всегда в поисках
своей потерявшейся сестры.
Они мягко журят волны,
когда те преграждают им путь,
и прорезают воду, гладкие
и довольные. Они крепко сбиты
и уверенно фыркают. А зубастые акулы,
несчастные в своей неугомонной
прожорливости, завидуют им,
как неуклюжие ботинки
могут завидовать астролябии,
меряющей звезды, очень точно.

* * *

Мне нравится покупать нецке
в магазинчике внизу. После того,
как этажом выше я приобрел
пластинку Ами Cтюарт, где есть вещь
под названием "Desire".
Летние вечера, ты знаешь
летние вечера, когда редкие прохожие
оглядывают друг друга особенно внимательно.
Воздух, тени, безмолвие, парочки,
кто-то заходит в ночной магазин
за продуктами для позднего ужина
и несет их в двух фирменных пакетах.
Чипсы и пиво, чипсы золотистые, перченые, иногда
с сыром, пиво Aldaris, Zelta ("Золотое").
Или ванильный коктейль через трубочку
в Мак-Дональдсе. Уличные музыканты,
например, аккордеонист, который играет
только "Под крышами Парижа"
как бы с подтекстом. Скамейки и кусты,
деревья в парке, на которые кто-то пытается
влезть в темноте. С недавней поры в центре
появились лошади, на которых катают шумных
глупых русских. Я ношу нецке в кармане рубашки:
это божок плодородия, и улыбчивая полная дама
с веером. Когда я работаю на радио, то выставляю их
на ди-джейском пульте, над компакт-проигрывателями,
когда пишу – ставлю их на компьютер. Когда прихожу
в гости к Валере Черненко, он показывает мне такого же
фаянсового толстячка, но раз в пятьдесят больше.
Я сажаю к нему на колени малышей, и они застывают
в одной беспредельной улыбке.

* * *

Спортивные залы, баскетбол, высокие
кроссовки. Ровные мячи крутятся
в руках у нападающих, защитники медленно
разворачиваются, одно плечо, другое
плечо. Кто-то взмывает к корзине. Двор,
между домами площадка, жарко, без маек,
они беспрерывно кидают мячи. Бутылки с
минералкой, радиоприемник включен на станцию,
передающую в это время техно. Город –
это баскетбол, руки над руками, птицы или
мускулы. Каждую среду ди-джеи собираются
здесь в полдевятого, спортивный зал английской
гимназии. Еще одна атака под MASSIVE ATTACK,
вот так. Один из них присаживается, разочарованно
потирает шею, поднимает бутылку, пьет. Его девушка
придет через час, они поедут домой. Вот их фотографии
в новом журнале, они модная пара, ничего больше.
Она покупает вещи, как атакует. Вчера на дискотеке
в маленьком городке ему не заплатили, было не из чего.
Никто не пришел. Завтра снова один из столичных
клубов. Последнее солнце через окно спортзала на
желтые лакированные доски. В раздевалке и душе
пахнет искусственной кожей. "Я сделаю из тебя
настоящего морского пехотинца", – говорит широко
улыбающийся друг. В автомобильном салоне, бывшем авиационном
ангаре, на фоне двух рядов хонд, БМВ, мерседесов –
хозяин салона, со стойкой микрофона в руках.
Это съемки музыкальной программы, и крепкий человек
поет вживую под музыку с магнитофона, поет рок
на английском. Интересы? Музыка и спорт. Спорт и
музыка. Ему тридцать лет, он садится в джип с двумя
подругами, они бессловесны. Новое силовое поле:
спорт и музыка. Машина срывается с места
на пленке, в телепрограмме, в памяти
зрителя, уехавшего в другой город.

* * *

Одинокий танцор с неподвижным взглядом
расссматривает осень как кубышку денег.
Крайне рациональная девушка уходит
из университета, не предупредив родных.
Я покупаю маленький радиоприемник
и теперь слушаю программу своих друзей даже в ванне.
Много горячей воды нужно нам теперь,
чтобы не болели мускулы сведенных лиц.
Огромные динозавры завязли в городах,
и пейзаж твоего пальца несущественен.
Я представляю ряды и ряды полупроводников,
чипов, мониторов, парфюмерии.
Ты по-прежнему мерзнешь и требуешь
быстрого секса, скажем, на лестнице.
Осенние листья и сброшенное белье,
я иду по парку, и в лицо мне летят
ажурные трусики, листья, сучки,
потому что магнитные бури довлеют.
Нам нужны тщательные приготовления,
чтобы выйти из дому и брести до машины.
Ты улыбаешься при этом, как Барби,
а я улыбаюсь, как Оскар Уайлд.

* * *

Зеленая бронза на куполах,
как полинявшие доллары. Банковский кризис,
девальвация, пара негров в белых
спортивных куртках. Я расширяю сознание
как легкие, чтобы принять очередной
день. Много электроники умерло.
Глядя на мост, на машины, на песок,
на эстонских манекенщиц. Возвращаясь
к встрече в Вальпургиеву ночь, Таллинн,
в забавных розовых шапках мы входим в паб,
ночь расставлена как шахматная партия для
толстых черных пальцев, на площади – рок
для всех, в пабе официантки с зелеными лицами,
как всплывшие ведьмы передают пиво. Она стоит
передо мной, женщина для меня, она – это глаза и
губы, короткая прическа, белый свитер, черное платье.
Потом я говорю по-английски. Потом: Excuse me.
Кто-то зевает. С половинкой гамбургера в руке
и стаканом кока-колы в другой, через улицы.
В Верхнем городе никого. Окно: Ангелы в масках
слушают джаз сквозь комнату, в дверном проеме
стол, их тени. Мы спускаемся к машинам, долгая
дорога: деревья, деревья, деревья.
Теперь можно признаться. Точно так же, как и
всегда.

* * *

Туманные эстонские инженеры,
они едут в серых пиджаках
и не очень хороших туфлях
договариваться о несущественном.
Их высокие лысеющие лбы
обрамлены длинными седыми прядями.
О Пенджаб! О Лхасса! О Тимбукту!
Лассо истории сдавило их
большие национальные шеи.
Их заводы никому не нужны.
О сестра! Загляни в это купе
и познакомься с их ходом мышления.
Они никогда не положат подушку
под окном, ибо оттуда дует.
Им не нужны лампочки над головой,
ведь газеты они прочитывают при общем свете,
а книг не берут с собой, ибо
не нуждаются в книгах.
Знание их совершенней, они помнят,
как класть трубы и устанавливать
станки. Они понимают толк в пряже
и в гранитных разработках.
О ленивая лисица подсознания,
ты крадешься за ними,
пораженная их совершенством.
Их мысли спокойны,
и их отчаяние беспредельно.

* * *

Белый кот пришел к нам.
Он был глухой.
Когда он спал на картонной коробке
на моем этаже,
можно было кричать и топать,
он лишь сладко дремал.
Конечно, он гулял,
часто можно было видеть,
как он вылезает из
подвального окошка
и вслед за ним – еще коты,
как игроки после карточной партии.
Иногда он гулял допоздна,
примерно тем же занимался и я.
Когда я подходил к подъезду,
он тихонечко ждал на ступеньках,
я открывал дверь, и мы входили
вместе. В лифт он всегда вступал
первым. Спокойно мы доезжали
до седьмого этажа, выходили друг за другом,
я шел к своей двери, а он иногда
гулял по этажу, а иногда
шел за мной. Но я легонечко
отпихивал его от двери,
а потом выносил ему мясо или сыр
в ответ на его возмущенное мяуканье.
Утром я шел на работу и видел,
как он спит на коробке,
свернувшись клубком.
Его отравили сегодня в полдень.
Какая-то женщина пыталась отпоить
его молоком, но было поздно.
Я только отнес его под дерево
с асфальтовой дорожки.

* * *

Он встал слишком поздно, чтобы
чувствовать, что все в порядке.
Такси проезжают внизу, везут
бледнолицых женщин, их сумочки
на коленях. Теперь, приведя себя
в порядок, он надевает мягкий
кашемировый пиджак и спускается вниз,
где жизнь прохладна без кофе.
Старик в ярко-оранжевой робе
продает газеты, в которых нет ничего.
Уже спустившись, он вспоминает, что приятель
просил его занести ему саксофон на запчасти,
старый, разбитый саксофон, который стоит в углу
его комнаты как скульптура надежд.
"В другой раз", – думает он и шагает
мимо магазинчиков овощей и сэконд-хэнда,
откуда выходят люди, неуверенные в рациональности
существующего. Все дети в школах
учат, как писать и читать: "Я люблю тебя".
У его девушки что-то не в порядке со спиной,
и она ходит на массаж, а еще на компьютерные курсы.
Вчера они были в кино, где одну юную особу долго
обманывали, но потом она разобралась, что
к чему. Все осложнялось и тем, что ее мама
ничего не помнила. Потом они вместе
сажали цветы, в летних платьях.
А теперь прохладно и в его любимом кафе
бармен читает английскую газету.
Он идет на работу с черной папкой
на молнии, которая открывается и
закрывается так легко. Там лежат
кое-какие документы и письмо, в котором
написано: "Солнце, это шипящее,
вздрагивающее облако..." Вперед и вперед,
мимо вывесок, подъездов, лиц, окон.
А сегодня вечером, подняв стакан "гиннеса",
он будет смотреть на его сливочную пену,
в который раз.

* * *

Мне никогда не приходилось так много говорить.
Пузырьки шампанского поднимаются, как десантники наоборот,
ровными рядами. Мне никогда не приходилась бывать там,
где были вы. Мне было бы странно там оказаться. Ее маленькая
шейка, ее улыбка, ей жарко. Мне не хотелось бы вас
разочаровывать, или грозить вам здесь, сейчас. Расписание
авиарейсов, несколько игрушек, маленький медвежонок. "Что нужно,
чтобы заниматься любовью? Все еще два человека", – сказал
руководитель рекламной ассоциации. Что нужно, чтобы почувствовать
боль, потерю сознания, печаль, необыкновенный прилив сил,
невероятную радость? Все еще хаотичное движение автомашин,
особенно в зимнее время. Исподтишка он снимает кино. У него
актеры: ведерко и летчица. Что нужно, чтобы подытожить итоги?
Надо ли выйти голой в сад и лениво клонить голову, ощущая аромат
осени? Я спрошу тебя, если ты спросишь меня. Ровными, ровными
движениями он наносит краску на холст, потом снимает ее оттуда.
Ящики с песком, многоточия в текстах, все это настраивает на свой
лад. Так или иначе с этим сталкиваешься. Девушка в костюме и
девушка без костюма. Пленный офицер спит, прикрыв лицо фуражкой.
Крепость на склоне горы, вокруг симпатичные кусты, доверчивые
овраги. Все эти документы, все эти факты. Я не культурный атташе
России, у меня нет деревянных крыльев, розового плюмажа. Любая
другая держава выдала бы его кому-нибудь другому. Он хочет
сказать о сексе, но говорит всегда об учебниках. Или взять
власть, много ли за нее дашь. Пятьдесят мужчин хлопают друг друга
по плечам, заглядывают друг другу в глаза, грозно хмурятся. Нет,
никогда я не спою вам песен, суровых. Точно наметить цель, точно
описать ее прохожим, подождать, скрыться. Никто не поблагодарит
тебя вслух. Небо дает нам мокрые, счастливые лица. Без
противоречий.

* * *

Мы ходим на тренажеры, посещаем бассейн.
Я говорю на радио спокойным голосом.
Рано просыпаюсь и еду в город. До
назначенной встречи еще остается время,
и я захожу в кафе, где выпиваю стакан
горячего вина, потому что до этого сидел на
холодных камнях набережной.
Твои густые шелковистые волосы
превратили все в какой-то туман,
каждый день кто-то напоминает мне о
тебе. "Я впервые разобралась,
что та модель в итальянском
каталоге и девушка, которая
появлялась вместе с тобой, –
на самом деле одна и та же..."
Твой фотограф бросает твои деньги
на кровать и кричит по-английски:
"Ты должна научиться шутить со мной,
тогда ты научишься шутить перед
камерой." Я уже злюсь на него,
хотя понимаю, что все твои надежды
на интересную самостоятельную жизнь
связаны с ним и его делом.
А я торможу. И делаю все старательно,
на сто процентов, чтобы не думать
ни о чем другом, не загадывать.
Твоя бабушка после бассейна
поит меня чаем из трав и ставит
на стол банку с медом. Твои
губы теперь снова как будто
совсем незнакомые, привычка пропала,
появилось ощущение, что это
может не повториться. И я целую
тебя медленно. На завтра у тебя
новая съемка, и ты думаешь,
во сколько тебе вставать. На
прощание я советую тебе держать
себя молодцом. Уже на лестнице мы
обмениваемся воздушными поцелуями.
А в осеннем городе сухо и холодно,
хотя днем – пронзительное солнце.

Вернуться на главную страницу

Вернуться на страницу
"Тексты и авторы"

Сергей Тимофеев