* * *

С воздуха небесного грудного
Воротились летчики младые.
Под руки ведут они больного,
Их встречают матери родные.

Малым шагом, нехотя уходят,
Сожалея молодость свою.

* * *

Где в белое, белое небо
Пространство холодное бьет,
Замучен тяжелой неволей,
Бродяга судьбу продает:

Возьмите, кому ее надо,
И средства вложите свои
В дырявые, словно ограда,
Недавние руки мои.

Я тела уже не имею
И косо стою, как печать,
И можно сквозь эти лопатки и шею
Пустые холмы различать.

Я шел от Одессы к Херсону,
Как ветер в безлюдной степи.
Я брел по степям Забайкалья,
Как лодка на черной цепи.

Я град; я катящийся топот,
Движенье без ног и копыт:
Купите мой жизненный опыт,
Верните прижизненный быт.

И эту посмертную славу,
Вспухающую, как вода,
Отдам без раздумья за "явскую" Яву,
Какую курили тогда.

* * *

Мать-отец не узнали,
Не узнала жена молода,
Как вернулся полковник
Из-под черного синего льда.

Где-то пьют за победу,
Фортепьяно считает шаги.
По январскому следу
Он прошел, оставляя круги.

Свет горит в жилконторе,
Нету записей в книге жильцов.
На гремучем просторе
Расширяется строй мертвецов.

Там горит и дымится,
Где прошел я, откуда пришел,
Там кипит чечевица
И варится слепой корешок.

Корабли не причалят.
До земли добирается свист,
Но подводник печален
И не дует на пальцы связист.

Я тяжелый и страшен,
В животе ледяная вода.
Сколько танковых башен
Задевают весной невода!

Я поставил запаску,
Сжег бумаги, замел уголья –
Допустите прописку,
Пропустите на место жилья.

Но молчит выездная,
Документы закатаны в лед,
И уже не узнаю,
Как жена его не узнаёт.

* * *

– Ах, мама, что у нас за дворник
Живет в подвальном этаже?
Его рассыпчатое имя
Не вспоминается уже.

Уже нечасто он, проклятый,
Выходит на горючий лед,
Железной шаркает лопатой,
Метлою острою скребет.

Когда я утром одеваюсь
И на работу ухожу,
Или когда я раздеваюсь
И в ящик туфли уложу,

В утробе тесного подвала
При свете ночи или дня
Он все лежит, как покрывало,
И бездна смотрит на меня.

– Ах, дочка, мы с тобой не знали,
Что наш пропавший Алексей
Живет в нетопленном подвале,
Полузабытый от людей.

А что сама ты не узнала,
Что это твой жених и муж,
Так эта жизнь большая зала,
По ней гуляет много душ.

А что желтее апельсина
Его нерусские черты,
Так это тоже объяснимо:
И мы с тобой давно не те.

Мы устарели, как трамваи,
Мы дотянулись до седин.
А он, как лампа восковая,
В подвале светится один.

* * *

Едет поезд по целой России
Вдоль какой-то великой реки.
Пассажиры в плацкарте босые,
Полупьяные проводники.

В сладкой корочке жира и неги
Перед лицами близких людей
Проплывают куриные ноги,
Как деревья в дрожащей воде.

По его населенным вагонам,
Как спасенные души в раю,
Я хожу в одеяле казенном
И взволнованно песни пою.

Это дело гораздо опасней,
Чем считает отец-проводник,
Потому что хорошая песня
Неизменно восходит на крик.

Голым горлом под женские ахи
И негромкий убористый мат
Я пою про дорожные маки
И что гибнет батяня-комбат.

Тонкий голос как острое шило
Протыкает вагонный уют,
И становится людям паршиво,
И они меня в тамбуре бьют.

В честном пенье такая свирепость,
Что оно возмущает сердца,
И стоит пассажирская крепость,
Как слеза в середине лица.

* * *

Зачем вы напоили почву
Противочувствием своим?
Зачем, как донорскую почку,
От нас вы отделили Крым?

Кочует облачная масса
Вдоль государственных границ,
Но тени молока и мяса
Не помнят дедовских криниц.

Когда на полные могилы
Ложится утра полоса,
Певец неведомый и милый
Поет, что Хлоя холоса,

И над теснинами Урала,
Как тромб, блуждающий в крови,
Плывут Аляска и Курилы,
Не испытавшие любви.

* * *

В чистом поле плакали орудья
Потому, что ранило бойца.
Он лежал с полуоткрытой грудью
В ожиданье скорого конца.

Бой-прибой накатывал на уши,
Извинялся: медленно куем.
Установка женская "катюша"
Кашею кормила окоем.

И пока она по ближним била
И полировала берега
За того, которого любила,
За того, что не уберегла,

Пух и перья смахивая с кителя,
Подставляя детские крыла,
В темном небе охранял родителя
Сын степного сизого орла.

* * *

Остывают пустые перины
Под влиянием сквозняка
В час, когда по стране балерины
Равнодушно встают у станка,

Разминают свои шестеренки,
Тянут ножку на шесть пятьдесят.
На столах отдыхают гребенки.
Фонари, догорая, висят.

И в больничные коридоры,
Разгоняя рассветную муть,
Медсестрички несут разговоры
И в стекло заключенную ртуть.

Вот и я, как она, заключенный,
Вот и я достаю до кишок,
Как запитый водой кипяченой
Неизвестный тебе порошок.

Я придурочек, я окурочек,
Имярек, незнакомый зверек,
Распугавший бройлерных курочек,
Что хозяин не уберег.

Ничего уже не превышаю,
Не решаю и носом клюю,
Вспоминаю про волю большую,
Как про воду сапог на клею.

И чем дальше, тем меньше я знаю
И уже не твержу "отпусти" –
В голенище вода ледяная,
Но нога продолжает идти.

* * *

Где Культура и Отдых в обнимку
На вершинах союзных дерев,
Чей-то мальчик роняет панамку
И оглядывается, присмирев:

Он впервые выходит разутый,
Разделяя вселенский озноб,
Под пузырь, непомерно раздутый,
Под его переливчатый зоб.

От военного папина марша
И от маминых шелковых ног
Он пытается сделаться старше,
Но сегодня пропало, не смог.

Парка отдыха стать бы культурней,
Ближе бронзе, роднее стеклу.
Слышишь, урна ответствует урне
И дупло подтверждает дуплу:

Ты хотел бы понравиться месту
Вместе с выводком пухлых невест?
Ты уверен, что эта невеста
Не лягушка и мошек не ест,

Что ее неестественно синий,
Непомерно раздутый пузырь –
Просто купол для звуков и линий,
Сквозь которые дышит лазурь?

Чпок! Отчаянье: хлопает шарик –
И в резиновых брызгах трава,
Где товарищеский хабарик
С пионером делила вдова.

* * *

Прошел трамвай по кличке Аннушка,
Что нас с тобою подвозил.
Теперь какая-нибудь панночка
Откроет модный магазин.

Разложит белое и черное,
Протрет пустые зеркала,
На мониторы отключенные
Она посмотрит из угла –

Увидит в них не время пятницы,
Не покупающий народ,
Не три-четыре легких платьица,
А что-нибудь наоборот.

Увидит в сутолоке будничной
Походку дедовской весны,
Тебя, стоящую у булочной,
Авоську с воздухом страны.

Но это прошлое плавучее,
Его бессмысленный укор
Слезой затянется до случая
И камнем канет в монитор.

Мы открываемся, как краники,
Туда-сюда, туда-сюда,
И магазинные охранники
На нас не смотрят никогда.

* * *

И не пою я "купите папиросы",
И не веду азартную игру,
А я решаю неотложные вопросы
В расчете, что сегодня не умру.

Уже идет сюда вагон почтовый
И паровоз не тянут за усы,
И то, что я немного не готовый,
Изгладится за первые часы.

В какую хошь из молодых республик
Я голову пустую унесу.
А сердце – бублик, сердце стоит рублик
И сладко остывает на весу.

* * *

Мы бежали бежали,
Как последние ноги,
По лежачей державе,
По широкой дороге –

А тундра все не кончается
Лай собак не кончается
Часовой не кончается
(но все менее замечается)
Перемат не кончается
Переход не кончается
Неземными долинами
Автоматными длинными
Небосвод отмечается
В теле смерть ощущается
Но словно бы измельчается
И как смех ощущается
И щекочет и колется –
Хорошо получается.

И нельзя уж бежание
Отличить от лежания.

* * *

У черной ограды церковной
На офисном стуле простом
Сижу я с улыбкой неровной
Пред самым Великим Постом.

По толстым рукам и коленям
Небесные птицы сидят;
И ходят, и смотрят, и гадят
И кроткое что-то галдят.

Зачем из стекла и металла
В руках я коробку держу?
Чтоб ты туда деньги метала,
Когда на тебя погляжу.

Там в храме младенцы и няни
Таинственный дым разжуют,
И томные, как после бани,
Охотливо мне подают –

На краснокирпичное тело,
На жизни тугую трубу.
И если бы я умереть не хотела,
Давно бы лежала в гробу.

Но голуби махом взлетают
И низко кружат, грохоча,
И, словно кусты вырастают,
Мои покрывают плеча.

И я для прохожего взгляда
Одета и обнажена,
Сама и могила себе и ограда,
Сама себе мать и жена.

* * *

Низко птица неранняя кружится
Над платформою Марк ли, Лука,
Сам-собою качается лужица
На краю твоего сапожка.

За железнодорожною веткою
Разбежался народ как пшено,
Серорозовое, беловетхое
Там исподнее разложено.

И маячат над книгами волглыми,
Над значками со ржавыми иглами,
Покупатели и продавцы,
Пожиратели слезной пыльцы.

Настругавши к останкинской хлебушка,
Записавшись к врачу на прием,
Я и мертвые мама и дедушка
Нашу жизнь по частям продаем:

Продал я и открыточки "К празднику",
И пустой офицерский планшет,
И пластинки, где свернута музыка,
Развернуться же сил уже нет.

В теплом-теплом, на годы наглажено,
Видно, было кому приглядеть,
Жду, когда же откроется скважина,
Без нее себя некуда деть.

И войдет оно, неприятное,
Незаказанное, незакатное,

Опрокинет столы, разольет пивко,
Голубям велит лететь далеко,

Что ж вы сделали, скажет, комики,
Что за стон стоит в моем домике?