Александр СКИДАН

КРАСНОЕ СМЕЩЕНИЕ


      М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2005.
      ISBN 5-94128-107-2
      80 с.
      Дизайн обложки Ильи Баранова.
      Проект "Воздух", вып.2.


13.06.2005
TextOnly, вып.13



КРАСНОЕ СМЕЩЕНИЕ


            Эти парадные выглядят как разграбленные гробницы.
            Склепы, подвергшиеся нашествию и поруганию с чёрного входа истории – в эпоху, что сама давно уже отошла в область преданий.
            Иные производят впечатление лабиринтов, уводящих в толщу воспоминаний о ледниковом периоде.
            Двойная экспозиция позволяет обнаружить призрачную, галлюцинаторную природу этих последних.
            Они отслаиваются от сетчатки под стать ветшающей, облезающей штукатурке, за которой проступают всё новые и новые геологические слои.
            Вслед за их чередой, в зыбкой патине оплывающих контуров, не успевающих, неспособных сложиться в образ, взгляд упирается в стигматы лучащейся прозрачности, почти пустоты.
            Так время совершает мёртвую петлю.
            И вместе с медленным просачиванием его вязкой, тягучей субстанции в зрачок история совпадает с собственным истоком: насилием.
            Точка кристаллизации.
            Мессианское застывание хода событий.
            Развоплощение равно здесь обретению зрения.
            Сверкающий магниевый рубец, сшивающий его обезображенные лоскутья.
            Эхо, отпавшее от влажной стихии голоса и блуждающее в стоячей воде амнезии. Реликты повальной экспроприации.
            Очень скоро эти парадные обретут совсем другой вид.
            Скорбь выйдет из моды (уже вышла).
            Мы присутствуем при последних проблесках исторической истины – её руинах. Континуум истории должен быть взорван.

            --------

            Когда G. переходит на английский язык, она словно бы отслаивается, как переводная картинка, от расплывающегося образа себя же самой, с которым, казалось бы, породнилась.
            Речь преображается, становится неуступчивей, суше; в ней пробуждаются властные нотки неуёмности, силы влекущие и отталкивающие, вытесняющие в какой-то вакуум.
            Она словно бы отстраняется и с этой дистанции овладевает собой.
            Рот сведён в самодостаточном плеоназме.
            Замкнут на неприступную идиому.
            Запечатан латиницей.
            Замкнутость, переходящая в безмерную чуждость, пьянит, как иных – крохотная родинка или шрам на лопатке.
            Или лёгкая асимметричность черт.
            Я фетишизирую голос.
            Его ствол уходит корнями вниз, в пучину горла, водоворот пищевода, хлев живота, в вавилонские ясли блуда, где так вольготно тонуть.
            Причём всякий раз я уподобляюсь ему всё больше и больше.
            Завораживающая близость.
            Just say it.
            Она доставляет мне удовольствие – языком, на котором я едва успеваю за ней угнаться, чувствуя, как сам превращаюсь в чужестранца себе самому.
            Переведи.
            Всё чаще и чаще это удовольствие начинает причинять боль.

            --------

            (what a horrifying dream...and yes, very kafkian. it seems to me to have so much to do with the power of language – you pronounce yourself guilty, you are pronounced to be arrested – your confinement is in word only – you can leave but you choose to stay. the source of your guilt (hashish) is simultaneously symbolic of home (the keys). you want to write a novel but remember that you are in russia – you can escape to new york, but you lack the "keys" to get in. and so you live below ground, in a small civilization, a sub(way) culture – where life with its movements and celebrations goes on.
            strange, but not so strange...)

            --------

            Телефон-автомат. Звонок G.
            Несколько раз подряд путаю девятку с шестёркой, в конце концов попадаю.
            Я дома, перезвони.
            Через полтора часа на "Восстания".
            Пешком по перерытому Невскому.
            У Казанского Собора троллейбус.
            Схожу на Пушкинской.
            Пока сижу на ступеньках и читаю старый номер ХЖ (из тех, что сподобился мне наконец-то вернуть Денис) со статьёй Бретона о Троцком, дважды подходят с предложением купить травы и один раз – две проститутки.
            Ничего не нужно?
            Сквозь зубы, походя, тотчас направляясь к следующему клиенту.
            Одна – полноватая, страшненькая, с заплывшим скуластым лицом, в сарафане с голыми плечами и уродливых белых туфлях на платформе; другая – стройная, в джинсах в обтяжку и майке, чьи тесёмки крест-накрест полосуют обнажённую спину.
            Огромные бордовые губы первой; и красивые злые глаза второй.
            Последний "в очереди" высказывает уклончивый интерес.
            Они останавливают свой обход, начинается торг; отходят за газетную палатку, что-то озабоченно обсуждают, потом возвращаются к нему. В этот момент краем глаза я вижу, как приближается G.
            За эспрессо с мороженым в "Сладкоежке" спрашиваю, насколько серьёзен её роман с К. (Две его фотографии из альбома вперемежку с городскими пейзажами и моими портретами, сделанными в предыдущий приезд, из-за которых я наговорил в гостинице кучу глупостей.)
            Чем он занимается?
            Музыкант, пишет для денег женские романы под псевдонимом.
            После паузы: мы познакомились на презентации Боулза.
            (Я достаю сигареты, перед глазами – две этих фотографии; я хочу их забыть, хочу их видеть, но чтобы забыть, нужно о них написать, а чтобы видеть – наоборот, нужно быть с G.)
            Она тоже берёт сигарету и закуривает.
            Он хороший.
            Да, соглашаюсь я.
            (Ведь фотографию невозможно уничтожить, невозможно порвать; это многоголовая гидра имени рождённого под знаком Сатурна Б., близорукого, страдающего одышкой еврея, эякулирующего в гроте на Капри в ладошку Аси Лацис.)
            He is homosexual, isn't he?
            (Стряхивает пепел.)
            Он мне помог. А я помогла ему.
            (Выпускает дым.)
            I think, you understand.

            --------

            Свидригайлов уезжает в Америку.
            Об этом его "отъезде" я делал доклад в 1994 году в университете Айовы.
            После доклада один чилийский писатель
            с начинающей входить в моду эспаньолкой
            попросил меня написать для него фамилию Свидригайлов латиницей.
            Он читал "Преступление и наказание", но не помнил, чтобы там был такой персонаж.
            Эй, вы, Svidrigaylov.
            Что вы думаете об удовольствии?
            Оно – то, что каждый сам себе представляет.
            А о боли?
            Боль – это нечто иное, нежели удовольствие, но не настолько, чтобы являться его противоположностью. В некоторых случаях удовольствие возникает при условии определённого ритмического чередования болевых ощущений.
            Вы полетите на воздушном шаре с Бергом?
            Возможно.
            Вы боитесь смерти?
            Когда я фотографирую себя одного на вокзалах или в аэропортах, я выбрасываю или разрываю фотографию на маленькие кусочки, которые я позволяю себе выбросить через окно, если это поезд, или оставляю их в пепельнице или журнале, если это самолёт.
            (Пауза.)
            Страх перед смертью лишён собственного содержания, это аналог страха перед кастрацией.
            .............................................................
            Присутствовала ли на этом докладе Г.? Не помню.
            В любом случае, она отредактировала мой текст, более того, переписала его набело. Мне хватило бесстыдства сделать это её руками (рукой).

            --------

            Цапля, музей Блока, Пряжка.
            Но сначала бесконечные телефонные переговоры.
            В. после амфетамина валится спать.
            Цапля собирается, даже, кажется, выходит из дома, но в последний момент передумывает.
            С третьей попытки Кирилл всё же её уламывает.
            "Определение Блоковского числа".
            Экскурсию ведёт увядшая дама в светлых брюках и бирюзового цвета блузке. Говорит еле слышно, как в церкви. В спальне, потупив глаза и выдержав паузу, сообщает, что об отношениях Блока с Любовью Дмитриевной "написано много вздора".
            Лиловые миры обоев.
            Роза и крест.
            В окне – верфи.
            Кирилл не выдерживает и спускается вниз.
            (В 81-ом году (музей только-только открылся) экскурсовод тоже была в чём-то бирюзовом, по-моему, в приталенном платье. Но она была гораздо моложе и выше ростом: небесное создание, с кожей, сквозь которую просвечивала венозная кровь.)
            На улице вновь ослепляет солнце.
            Они как будто дают здесь что-то вроде обета девственности. На более высокой ступени посвящения у некоторых прекращаются месячные. Только после этого можно приступать к истинному служению. Постепенно их учат левитировать. С закрытыми глазами входить в тёмные храмы его души. Всего ступеней – двенадцать. На десятой они уже умеют останавливать дыхание, и им присваивается имя Софии. На одиннадцатой он приходит и пьёт их кровь.
            Нет, это они делают ему переливание крови.
            И похмелья как ни бывало.
            Андрей Белый рассказывает, как Блок возвращался с Островов и заблёвывал весь коридор, чем ужасно, конечно, мешал его, Белого, решительному объяснению с Любовью Дмитриевной. Я ему в чём-то даже сочувствую. В самом деле, стоит только приступить к решительному объяснению, а тут Блок с Островов – просто ужас какой-то...
            А на двенадцатой?
            Что на двенадцатой?
            Ступени. После переливания крови.
            Отправляется пешком в Шувалово.
            Почему в Шувалово?
            Потому что там особенно чувствуется таинственная пошлость мира, которую он так любил.
            Любил?
            Примерно так же, как французский каблук. Непременно острый.
            В музеях всегда есть что-то от склепа.
            А от чего он умер?
            От нервного истощения.
            Бедный.
            Позднее, в маленьком кафе на Галерной, мы сталкиваемся с Андреем Клюкановым, читающим "Под покровом небес".

            --------

            Сон накануне приезда G.
            В аэропорту я встречаю А., мы едем в город.
            Беззаботность, граничащая с безумием.
            Потом на скамейке около пруда или какой-то ложбины в парке и в то же время как будто в крохотном скверике на углу Достоевского и Разъезжей. Слева от меня А., справа – Вася Кондратьев в чёрных косухе, брюках и башмаках, а за ним – кто-то ещё. И Вася почему-то поминутно заваливается вперёд, "клюёт носом", перегибаясь при этом пополам, как гуттаперчевый мальчик, и нам приходится прислонять его тело к спинке скамьи, точно он пьяный или заснул.
            Непонятно, как мы вообще пришли с ним сюда.
            Затылком ощущается соседство улицы, отделённой от нас зарослями (вполне иллюзорными): так ведь не может долго продолжаться, надо что-то делать (в смысле, с телом).
            В какой-то момент я замечаю, что впереди маячит стена. Мало-помалу она вырисовывается, точно вплотную надвигается сама реальность. Это стена телефонной станции. Место вдруг начинает ощущаться как знакомое (до этого мы были "нигде").
            Словно объектив, через который я смотрю, навели на резкость.
            Ужаса я не чувствую, просто В. надо время от времени "выпрямлять".
            Теперь А.
            Как всегда, её появление – непереносимое счастье. Я думал (все мы думали), что ты умерла, а ты, оказывается, просто отсутствовала. Долго-долго. Почему? Так было надо. Но это без слов, одними взглядами.
            Любованье.
            Точно в самом прикосновении сокрыта преграда.
            Опять-таки, как если бы сон использовал моё знание себе во благо, ведь моё знание в том и состоит, что прикоснуться – нельзя.
            На руках у меня два мертвеца.
            Хочу ли я воскресения А.?
            Судя по навязчивости, с какой она возвращается ко мне, – абсолютно.
            Стало быть, я хочу чуда?
            Безумие.
            Однако у этого безумия, у этого чуда есть "прототип".
            Ночной звонок А. из Америки.


            "Ничего другого не остаётся, кроме желания организма умереть на свой лад. И не частично на свой, частично на чужой лад: только по-своему".
            Мысль, которую я не в силах оказался произнести вслух.
            (На миг мне показалось, что я коснулся её.)


          2002-2003


Следующий текст                




Вернуться на главную страницу Вернуться на страницу "Тексты и авторы" Поэтическая серия
"Воздух"
Александр Скидан "Красное смещение"

Copyright © 2005 Александр Скидан
Публикация в Интернете © 2006 Проект Арго
E-mail: info@vavilon.ru