Елена ШВАРЦ

ЛОЦИЯ НОЧИ

Книга поэм


          СПб.: Советский писатель, 1993.
          ISBN 5-265-01935-9
          Обложка Александра Помпеева.
          С.11-21.


ХЬЮМБИ*

(Практический очерк эволюционного алхимизма)


В тигле ранней весны
Преобразилась.
Пост, Алхимик невидимый,
Кровь подсинил,
Влил в глаза пустоту,
Живой водой покропил
Священную точку меж глаз.
Понимаю старые сны
Жизни своей бесноватой,
Оседаю в кастрюле весны
Порошком красноватым.


1

Мозг (а верное имя – мост) –
Он повсюду. Звезд
Брызготня – это он,
Вплеснутый в темень.
Я чашу протянула к промоклым небесам,
И Он ее наполнил сам
Ореховатой горькой
Кашей знанья.
Подмешан морфий к ней,
Она – водоворот,
Тропический цветок
Там, у глазных ворот.
Когда гроза в мозгу,
Он кружится, плывет.
Беспокойною вдовой
Он трясет свой крепкий терем,
Ливни белые секут
Изнутри свой черный череп.
Нет, он не зеркало для мира –
Я не верю,
А мир есть зеркало
Сему седому зверю.


2. (Алхимик)

Луну впустил он в левый глаз,
А солнце – в правый,
Разум гас.
За переносицей его
Свершилось брака торжество.
Под чаном огнь развел,
Шептал, чего-то сыпал,
Нырнул в кипящее жерло,
С молитвой к небу обратясь:
"За Бога растворюсь сейчас,
Как погибал и Он за нас,
За Бога распадусь тотчас,
Чтоб вырос из земли алмаз".
Пришел нескоро ученик,
Нашел он чан остывший,
В нем – белый порошок,
Как манна.
На дне – большую жабу,
Во мгле ее зеленой чистой
Был человечек с ноготок,
Весь каменистый.
Но взять его он не решился
И бросил в море – видеть сны.


3

Хьюмби чашку протянул к небесам,
И Он ее наполнил сам
Горячей кашей
Синеватой – впрочем, белой.
И Хьюмби, взяв ее несмело, –
На свой двуножник ставит и вари́т,
И сам в себе помешивает ложкой.
Века проходят – каша не кипит
Иль, закипев, сникает.
Но иногда встречаются средь хьюмби –
Как васильки в полях – почти не хьюмби.
Их мозг оранжевый, зеленый или синий,
Они, бывает, видят все ногтями,
Как правило, бесстрашны, нелюдимы,
На вид они – совсем простые хьюмби,
Еще их признак – мяса не едят.
Иные хьюмби любят их смертельно,
Другие ж хьюмби очень их не любят –
Ведь чем хьюмбабистее, тем суровей.
А он, несчастный, смотрит ввысь, коровой,
Он доится, как все, но чем?
Настойкой ядовитою спиртовой.
Но все-таки и он
Немного хьюмбоват,
Глухонемой и прозорливый,
Но он вам – брат.


4

При дневной луне
Хьюмби едет на коне
В розовую тьму,
Ухмыляется весне,
Кланяется соловью –
Радостно ему.
Вдруг голос с неба:
"Хьюмби, дети!
Ради приятности одной разве вы на свете?
Для того вас породил?"
Хьюмби с коня упадает,
Восклицает: "Сила сил!
Этой радостью земной
Я мечтал с Тобой делиться".
Бедный Хьюмби, фарисей.
Тихо, только в черепушку
Бьет крылом большая птица.
Этой птице клетка – ты,
Она выпорхнет
Из тесной темноты.
Хьюмби едет на трамвае
По окраине – барак
За бараком проплывает,
Ноет зуб и жмет башмак.
"Хьюмби, Хьюмби, ты – дурак.
Ум бы –
Разве
Жил бы так?
Я летал бы на такси
В облаках, в небесах..."
В это время
В голове его кружится
Окровавленная спица,
И перо широко машет
И размазывает кашу
По краям,
То попробует, то сплюнет.
Хьюмби же идет на рынок,
Покупает васильки
И себя он дома, плача,
Хлещет по глазам.
Хьюмби,
Ум бы!
И невидимый Алхимик
Подбирает этот веник
И несет за небеса.
Хьюмби – что?
Поест картошки,
С телевизором немножко
Он в гляделки поиграет,
Хлопнет рюмку, да и спать.
Вот тогда перо, и спица,
И сама большая птица
Очищают его зренье,
Как тяжелый апельсин.
И во сне его хоронят.
"Ницше!" – плачет он и стонет,
Нишей видит он себя.
Зверь бестрепетный – судьба,
Сидя в ней, клубок мотает.


5

Мне все виднее, все видней,
Ау-ау – о ангел мой!
Я становлюсь глухонемой.
Но что же этого честней?
Я слишком долго много знаю,
Я задыхаюсь – пузырями
Прольется только лепет злой.
Тебя – и то, о ангел мой, –
Дозваться ли глухонемой?
Хотела я достать руками
Ту точку – там, где вокализ
Хватает ангела босого
За пятку – то ль он тянет вниз,
То ль ангел вверх его – не знаю.
Меня не слышал ангел мой,
И полетела вверх ногами,
И становлюсь глухонемой,
И с духом говорю глазами –
Меня ты слышишь, ангел мой?


6. Достоевский и Плещеев в Павловском парке

"Пора идти, мне надо в город.
Ну я пошел, пойду, иду". –
"Я провожу вас". – "Как угодно". –
"Мы через парк здесь прямиком". –
"Мне нездоровится немного,
Припадок может вдруг случиться". –
"Так заночуйте, ведь дорога..." –
"Нет, нет, мне надобно домой".
Через синий парк тревожный, вечереющий, шуршащий.
Вот кузнечиком вдали показался Павел...
Обойдется, обойдется – мимо, мимо пронесется,
Может, в памятник ударит.
К этим сумеркам лиловым
Кровь подмешана легавой,
Той, которую жестоко злой солдат трубой ударил.
Как она скулила, выла.
Бессильно плакал Павел,
Князь великий.
Горло, горло
Расширяется трубою –
Вот сейчас и я завою,
Или ангел воет мною?
Вот уж под руки схватили
Меня Павел и собака
И зовут: "Пойдем, писака,
Поплясать".
С ними трубы, и лопаты, и корона, и порфира...
"Этот парк, он парк ужасный,
Здесь Конец ведь где-то мира?" –
"Да, вон там". –
"Да, близко, близко".
Римских цезарей печальных жирный мрамор представляет.
Как пионы, они дремлют,
Когда ночь повеет тенью,
В их пустых глазницах зренье
Туман вечерний обретает.
"Вот Нерон. Я был Нероном.
И еще я буду, буду". –
"Вы не бредите ли, Федор?" –
"Да, как будто. Извините.
В голове немного... Одурь".
Вот сейчас оно начнется.
Деревянными шагами он к скамейке.
"Федор, плохо?"
Ах, скамейка-зеленушка,
Твое тело деревянно,
Вдруг ты стала осиянна.
Он вцепился, задохнулся, мягко полуповалился –
И скамейка вся в припадке,
По морю плывет вся в пене.
Ночной грозой расколот череп,
Молнии, ножи сверкают.
И ливень хлынул вдруг на мозг,
На скорчившийся, пестрый, голый.
Он расцветает, вырастает,
В нем небу тесно,
И тюленем
Оно шеве́лится в мешке
Худом телесном.
Здесь – таинство:
Случается со всеми нами что-то в миг,
Когда надрывно эпилептик бьется.
К нам кто-то исподволь приник,
И нерожденный закричит, и мертвый тихо повернется.
Здесь операция, быть может.
И кто умело надрезает
И зелье едкое вливает?
Ужели я – марионетка
И мастер нитки подправляет?
Все под наркозом, под наркозом.
И сад из роз шумит, гиганты розы.
(Я прислонился головой к стеблю,
И лепестки высо́ко так, высо́ко.)
Блаженство
Задувается, как свечка,
И он встает,
Тупой остриженной овечкой
К вокзалу шумному бредет.
(A боль и брага заперты в висках –
"Спасу, кого могу, от этой фляги".
Он будет убивать по голове
Всех тех, кого убьет, – хоть на бумаге.)
Фиалки запахом визжат
Ночные – о, как жалки. Жалко.
Захлопнут череп. Статуй ряд,
Как лошадь под уздцы, ведет аллею парка.
"Постойте, я вам воротник поправлю.
Вам, правда, лучше? Как я рад".
И с плеч, шепча, сползает Павловск,
Как нашкодивший леопард.


7

Вот алхимический процесс:
В мозгу у Хьюмби созревает
Волшебный камень.
Но это очень долго длится,
Уже и крылья прорастают,
Уж хьюмби полуптицы,
Кентаврики с другим лицом.
Вопрос лишь в том:
Сначала мир захочет провалиться,
Иль Хьюмби раньше высидит яйцо?
Еще есть вариант – что он когда-то
Уже разбил его случайно, равнодушно.
Метались ангелы, оплакивая брата,
Как будто бы горел их дом воздушный.

1982


* Хьюмби – от human being – человеческое существо (англ.).



Продолжение книги            
"Лоция ночи"            



Вернуться
на главную страницу
Вернуться на страницу
"Тексты и авторы"
Елена Шварц Лоция ночи

Copyright © 1993 Елена Андреевна Шварц
Публикация в Интернете © 2006 Проект Арго
E-mail: info@vavilon.ru