Стихотворения. М.: Журнал поэзии "Арион", 2002. Обложка Вячеслава Серебрякова. ISBN 5-901820-02-9 96 с. "Голоса" (Книжная серия журнала поэзии "Арион")

ПОЭМА БЕЗ ПОЭТА

1

Стеклянный чертик в рдяной сигнатурке,
Притертой пробочки залысины.
На декадентской штукатурке
Глаза нездешние актрисины.

Где коньячок нетвердой марки,
Презрев облатки и микстурки,
Играл с дрожащим солнцем в жмурки,
А то еще, бывало, в прятки
С самим хозяином каморки,
В его надышанной конурке,
В трансцендентальной табакерке
Под лампой цвета дынной корки
Желтели смятые окурки,
Желтились розовые пятки
Той, что носила чернобурки
И уходила без оглядки...
. . . . . . . . . . . . . .

(эфирных зорь багряных бредов
прости промерзлая моржовина
чье обольстительное credo
ходячей челюстью зажевано

и черт ли в горлышке притертом
в том пузырьке коричневатом
в обнимку с фаустовским чертом
кого б еще уврачевать им)

2

мне ненавистен бег картинок
как бы сорвавшихся с обложки
сходить на рынок
купить картошки

она отварится в мундире
и свой мундир не опозорит
а тот кто предрассудков шире
пускай ей мо́зги не мозолит

о этот юг о эта ницца
не то одесса
надо б влюбиться
для интереса

что может быть смешней смешений
мы улыбнемся ли с мишеней
или иных дойдем вершин
всеобщий проглотнув аршин

3

Ты скажешь: кто б извлек
из пен, из влаг
затерянный мирок,
блаженный островок,
где, страшно одинок,
линялый флаг
обвил флагшток,

где остовы фелук
и голоса медуз
плывут на юг,

где ликовал француз,

где резвый виноград
сух, розоват,
дичает вдоль оград,
чей камень ноздреват,

под пение цикад
над пеной бухт,
в тени аркад.

4

золотая сердцевина   выдуваемой зари
стеклодувная машина   выдувает пузыри

апельсинов оболочки   грозди елочных шаров
раскаленные сорочки   выдуваемых миров

пузырьковая лавина   хрупких колбочек прибой
карусельная машина   с полированной губой

выдувает чьи-то лица   чьи-то кости из песка
где стеклянная синица   ест стеклянного жука

во всевышних дом небесный   шаловливые огни
над неряшливою бездной   хоть веревку протяни

пляшут мамонты живые   ходят рыжие бока
вьются тучи боевые   числовые облака

пусто место тем и свято   ни зерна не утаи
дышат влажные ягнята   кажут зубыньки свои

(зубыньки стеклянные
рожки оловянные
ножки деревянные)

вот и нет заботы кроме   как в кошевке ледяной
спать в сверкающей соломе   под стеклянною звездой

5

Я заговариваюсь, значит
я говорю, и, значит, я
есть средоточие задачи,
неявный корень бытия,

тот, кто учился понемногу,
переходил из класса в класс,
переходил дорогу,
не поднимая глаз.

(Дуб-береза-ель-сосна –
солнце, звезды и луна.
Дуб-сосна-береза-ель –
ветер, облако, метель.)

. . . . . . . . . . . .

Ничейная родная речь,
лежит раскрытая, ничейная,
как арифметика ничейная,
и ведь не то чтобы пособие учебное,
а именно что вот: родная, речь,
та самая, которую нам велено беречь,
ревнительствовать, ревновать –
нет бы родимую и в хвост,
и в гриву перерифмовать,

извлечь
единый корень
ее гвоздей и звезд,
как в горне греют шкворень,
как россыпь жирных зерен
охлестывает клест.

Ведь нету слов прекрасней, чем ничьи.
Они текут, как чисел гибкие ручьи.

6

осень лето ли весна тем смущенней улыбнись что тебе давно ясна цепь загадочных убийств что какой на этот раз из безглазых январей точно пьяный фортинбрас колобродит у дверей так закручен детектив что лишь дело за зимой прокряхтеть свое ахти над тобою надо мной что в каких бы тайниках с кем бы мыслью ни слюбись не разымется никак цепь загадочных убийств что травы косую плеть нипочем не прополоть и бессмысленно жалеть оплетаемую плоть дуб береза ель сосна государева казна дуб сосна береза ель нашу козу волк заел

(ли зима) (улыбнись) (как хурма) (оглянись) (не про нас) (январей) (лоботряс) (фонарей) (не до чтив) (за хурмой) (прокатив) (не впервой) (двойниках) (хоть на бис) (в облаках) (цепь убийств) (козью снедь) (протоптать) (лепетать) (что и впредь)

7

                    в логове гиперборейца
                    в голове мамонта
                    в ноздре комара
слышно как
                    алюминиевая ложка
                    скребется
                    по дну алюминиевой миски

в раю комар жирен
туда берут курс
птицы: алконост сирин
птица птурс

8

пролистаешь ненароком
томик доктора живаго
что как ты и вправду кокон
предлежащего имаго

знать бы что густеет в лоне
что еще таит природа
в тесном тетраграмматоне
генетического кода

что не старческие брылья
не худых волос осечки
может впрямь какие крылья
вдруг затеплятся как свечки

встречу ль милую подружку
все ж припомнится едва ли
как въезжали мы друг в дружку
так что разве не визжали

где та прыть и где тот порох
нос собачий шоколадкой
да и толку ли в повторах
подворовывать украдкой

все равно собьет с полслова
трусоватая оглядца
если не было былого
что уж думам изгаляться

для того ль мы увядали
проклинали стужу вьюгу
чтоб измыслить в идеале
круг катящийся по кругу

9

Где краешком Луны
до точки обмозгован –
в тумане подмосковном
восходят гороскопом
фонарные нули.

Парад светил? патруль
нулей? черпнув из лужи,
помножишь нуль на нуль,
выходит нуль же.

Лунки. Сырой снег.
Уж заюлило с крыш.
Дело к весне.
(Был мамонт рыж.)

Был мамонт рыж.
Месяц плыл Рыб
меж световых ниш,
ледяных глыб.

Вот солнцеворот.
Талая звезда разожглась.
Грустно очерчен рот.
Грустно глядит глаз.

Был мамонт рыж.
Даже оранжев.
Раньше.
Когда был жив.

Где волн топтанье стадово,
где крут горбатый вал,
как я тебя выстрадывал,
как выборматывал!

Гляди ж в окно: угрюм как
заката киловатт,
и золотое в рюмках,
и можно б целовать.

Эти слова ни о
ком. Подкатил трамвай.
– Давай не пойдем в кино.
– Давай.

Пахло ванилью. Несли куличи.
Колокол колол диезы.
Если вдуматься: пойди отличи
Благую Весть от штабной дезы.

Где сходятся столбы
к окрестности Луны,
качаются судьбы
стеклянные нули.

Кто б знал, что те значки –
огни, нули всего лишь –
прозрачные зрачки
мужающих чудовищ.

Рядом с барашком вербным
был мамонт рыж.
. . . . . . . . . . . . . . .
При
        Александре
                              Первом
наши
          вступили
                            в Париж.

10

Выйдя из рук умельца,
вещь становится вещью.
Переживает владельца,
покрывается сетью трещин.

Рано или поздно вещь попадает на свалку.
Почти никогда – в музей.
Даже разбитую чашку бывает жалко,
и в дело идет клей.

(Что касается автора – сразу
можно заметить, что он презирает интеллектуальную прозу
и ему не нравится разбивать фразу
так называемым enjambement'ом;
тем не менее, автор скорее всего еврей,
ибо подвержен самообманам.)

Вещи дорожат обществом привычных вещей.
Это в порядке вещей.

Когда наступают новые времена,
старая вещь выползает на рынок –
от серебряных ложек до горнолыжных ботинок,
гипсовых свинок, переводных картинок...
Я видел старуху, она продавала уздечку и стремена.

Иногда человеку желательно побывать вещью.
Погостить в ее немудрящей шкуре.
Ибо, как сказано, человек есть мера вещей
(в том числе немыслимых, но наличествующих в натуре,
впрочем, это более к литературе,
и вообще).

Звякая инструментальной статью,
привыкай к жестокому объятью
мышцы господина твоего.

Повинись закалу и заклятью.
В чьей руке пребудешь рукоятью?
На́долго ль? И для чего?

11

эту вьющуюся тропу деля
за последней заставой
с тенью женщины призраком пуделя
облаком шерсти ржавой
(на нее напасись веретен)
мамонта попирающего небосклон
ты ли сам или некий заоблачный клон
невесомо сбежит под уклон

и бог с ней бы с державой

(мифом эпосом мосфильмом
шершавой
ресторанной скатертью
официанткой клавой
хоккеистом славой
виолончелистом славой
треснувшей роговой оправой
перехваченной лейкопластырем
поэмой полтавой
молодецкой забавой милицейской облавой
именными наручными часами славой
грустью-растравой пухом ворон
славой славой с четырех сторон

"за ту-ту за тундрами
холодам сторгованы
за-ду-ду-задунуты
одуваньи головы"

"вылетает-тает в дымке
пара истребителей
давай, милка, на простынке
помянем родителей"

"давай давай давай давай
неуж не отоваришь
средь улицы встал трамвай
прощевай товарищ")

разлинованной вдоль-поперек
по квадратам топографическим картам
где отчетливо виден каждый лесок мысок
проступают болотные пятна осок
узкоколейка ускользает наискосок
школяров попарно рассаживают по партам
если глупость бездонна ее называют поп-артом
после все затягивает песок

и море в гаграх
и ветер в жабрах
следы овечьи
ты далече
когда заплачешь
не взять за плечи

12

Всех страстей горящий каталог,
не лови нас на сродстве и родстве:
просто насверлили потолок,
а из дырочек закапал свет.

Из каменноугольных толщ,
точно дождь,
накрапывал свет,
омывал силуэты рощ,
обегал крыш силуэт.

Ни знамений у небес, ни соблазнов,
просто коротают вечера:
перемаргиваются дразнят –
нынче как вчера.

Три прямых проведи наугад:
глядь, взойдет поверх перистых гряд,
меж Гиад и Плеяд
острием упираясь в закат,

ослепительный, беспокровный
золотой треугольник любовный.