Однажды женились три пары. И пришли к Верховному Существу, потому что это были не совсем обычные пары - у каждой были свои проблемы.
          Юноша-магометанин женился на своем отражении в зеркале.
          Мышонок женился на норке, в которой жил.
          Жизнь женилась на Смерти.
          Прежде чем записать их в книгу браков, которые заключаются на небесах, Верховное Существо спросило юношу:
          - Почему ты берешь замуж за себя свое отражение?
          - Потому что я вижу совершенство, и мне бы хотелось быть с ним вечно рядом, - скромно потупив глаза, отвечал юноша. - Но по закону шариата я должен иметь еще две жены, а мне вовсе не хотелось бы видеть в своем доме посторонние лица.
          - Поставь три зеркала, и у тебя будут три жены, какие тебе надо, - посоветовало Верховное Существо.
          - А почему ты, мышонок, женишься на своей норке? - спросило Оно мышонка.
          - Я хотел бы всю жизнь бегать в норку - и обратно, в норку - и обратно! - пылко воскликнул мышонок.
          - Шалун, - погрозило ему Верховным Пальцем Верховное Существо.
          - Мы будем плодиться и размножаться, плодиться и размножаться... Но на что будут похожи наши дети? - озабоченно сказал мышонок.
          - На меховые перчатки, - мгновенно решило Существо своим Верховным Разумом. - Каждый палец - норка и мышонок навыворот одновременно, как и предусмотрено природой.
          - А почему вы вступаете в брак? - спросило Оно третью пару. - Вы такие разные, можно сказать, вы полностью противоположны. И что за жизнь у вас будет! Когда один будет гулять, другой будет лежать. Когда один будет цвести, другой будет разлагаться. И как можно нежными розовыми губами целовать свой собственный череп?
          - Я иду замуж по расчету, - призналась Жизнь. - Нет мне жизни без Смерти. Кто будет мной любоваться и ценить мои мгновения? Без Смерти мне просто грош цена. Я могу надоесть, в конце концов, самой себе до смерти. А ее не будет.
          - А ты, Смерть?
          - Я давно люблю Жизнь, - вздохнула Смерть. - Но иногда мне нравится делать ей больно.
          - Тогда я кричу как сумасшедшая, - засмеялась Жизнь. - Да и что я за Жизнь без боли!
          - Вы настоящая пара, - усмехнулось Верховное Существо. - Шерочка с машерочкой. Садистка и мазохистка.
          - Но, боюсь, союз наш будет бесплоден, - затуманилась Жизнь. - Что может родиться от нашего брака?
          - Мысль, - сказало Верховное Существо.

          В интеллигентном светлом доме, в семье порядочных людей родился гнусный очернитель. Еще в пеленках, не умея говорить, он очернил родную мать - и черным молоком она его вскормила.
          Ребенком проказничал, как сущая проказа, - и все чернил подряд: вот черный кот - и черный пес - и черный дом - и туча черная, которая над домом - всегда.
          В школе бессовестно чернил своих друзей - и все они попали в черный список.
          Он очернил родных перед отцом, он очернил отца перед родными - всех перессорил... И до сих пор они друг друга с великим удовольствием чернят.
          Студентом он очернить профессора хотел, но второпях попались красные чернила - профессор лишился кафедры, друзей, жены - и стал чернорабочим. А все кругом кричали: "Красный! красный!"
          Сам очернитель в партию вступил синдикалистов-анархистов, с тех пор и знамя черное у них.
          Женился - очернил жену.
          Развелся - очернил вторично.
          В городе, где он живет, на улицах теперь сплошные негры, но это не африканцы - люди, которых он очернил.
          Был казус: местная газета его пыталась тоже очернить, не в бровь, а в глаз - был напечатан фельетон "ПРОФЕССИЯ ТАКАЯ - ОЧЕРНИТЕЛЬ". В отместку очернил газету так, что шрифт нельзя было прочесть и разлепить. Газету перестали покупать. Редактор взял черный пистолет и застрелился. (Вариант.) Редактор насыпал черный яд в свой черный кофе, упал со стула - сразу почернел.
          Покойный был глуп и одинок... На кладбище за гробом шагал один печальный очернитель. Навстречу - свадьба: белые цветы, невеста с женихом, оркестр, веселье. Всех очернил и повернул за гробом.
          Спокойна эта черная душа. Живет на черной лестнице, спит с негритянкой и читает Блейка перед сном. И ночи черные - не снится ничего.
          Рассказывают, черный человек, который явился к Моцарту в тот черный понедельник (ну кто теперь возьмется отрицать?), был родственник его, возможно, прадед.
          А черный рынок? А чернуха нашей жизни? А Чернобыль?.. Ну это, брат, ты чересчур, перехватил, такое не под силу человеку. Сам Черный этот морок заварил - всех очернителей высокий покровитель - козел и чемпион по шахматам, где все фигуры черные, все клетки черные - и некуда ходить.

          Приехали турусы на колесах. Но мы этого, конечно, не заметили - замечать еще трудиться.
          Соскочили турусы с колес, стали на ходули. Заходили турусы на ходулях - выше иного начальника ходят. Да мы головы так высоко не поднимаем, потому и не увидели.
          Поломали турусы свои ходули, стали на лыжи и покатили - туда, где прошлогодний снег навалом лежит, мы о нем и думать забыли - не то что за ними следить, как там турусы за торосами в одних трусах - телеса на солнце - катаются.
          Обиделись турусы - навострили лыжи в другую сторону, а там лето. Составили свои лыжи рядком, как елочки, скинули трусы - и в речку. Купаются турусы в речке Тарусе без трусов - русы глядят, суруты глядят, туртуры тоже любопытствуют, а нам ни к чему.
          Стали турусы в трубы трубить, в тулумбасы бить:
          - Мы, турусы, к вам прикатили!
          - Какие же вы турусы? Где ваши колеса?
          - Мы их на ходули обменяли.
          - Где же ваши ходули?
          - Мы их на лыжи поломали.
          - Где ваши лыжи?
          - Елочками составили, из них давно лес вырос.
          - Идите в лес колеса покупать.
          Пошли турусы в лес, колеса покупать. Торговались, по рукам били (больно), купили собаке пятую ногу, лысому купили гребешок (дешево), безрукому - гармонь, лишь колеса не купили - купилку потеряли.
          Стали турусы плакать, горевать - горе веревочкой завивать. Такое веселье пошло: собака пляшет - пятой ногой машет, лысый бежит - гребешком причесывается, а безрукий на гармони "Яблочко" наяривает - огурцом закусывает.
          Да не видим мы всего этого безобразия - и видеть не хотим!
          В кухне у нас - холодильник, на тумбочке - будильник, в животе - напильник, в голове - рубильник, не включай - убьет.
          Потеряли турусы колеса, мы и знать не хотим какие. Может быть, целый век на этих самых колесах катаемся, может быть, сами их и украли - смазали, покрасили и выбросили, все равно ничего не ведаем. Какие колеса? Какие колоссы? какие барбосы? какие колосья? Ни одного колоска в поле зрения, одни всемирные подозрения.
          Стали у нас кол на голове тесать: обухом по макушке попадает, щепки в ушах застревают, в глаза опилки летят, на носу стружки повисли, а нам хоть бы хны.
          Стали нас в капусту шинковать. Как запустили в машину, только ошметки летят да кочерыжки хрустят, крупной солью нас переложили - уминали, уминали в бочках, закрыли да гнетом придавили, а нам хоть бы что.
          Ничего не ведаем, ничего и знать не хотим - какие это турусы, откуда явились, кто у них колеса реквизировал, куда их потом упрятали и на сколько - да и были ли все эти чудеса с электрификацией в собственном соку? Плюс-минус советская власть.
          Сидим, как сычи на именинах, вокруг - одни пеньки и опенки, над нами одноглазые вороны летают (у нас ворон ворону давно глаз выклевал), головы сняли и по волосам плачем.

          Приморский поселок плыл в желтом предвечерье.
          Старушка, которая возилась в саду, зорко глянула на меня и выпустила большеголовую розовую рыбу.
          Рыба поплыла, колеблясь неким лилово-розовым призраком над знойным шоссе...
          Что-то подсказало мне: не оглядываться. Конечно, оглянулся - рыба стояла в воздухе в пяти-шести шагах.
          Я затряс головой: рыба исчезла, старушка - нет, она зорко смотрела над кустами вянущих роз.
          Я уверил себя, что почудилось, и пошел дальше в горку - обернулся: рыба следовала за мной, чуть поотстав.
          Я быстро свернул за угол и притаился в кустах акации. Рыба важно проплыла мимо - я обрадовался. Рыба вернулась и рыскала, как собака, потерявшая след. Она была явно растеряна.
          Мне стало жалко рыбу. Может быть, она долго томилась в голове у старушки - некое неосуществленное желание. И вот счастливый случай, или, может быть, пахло от меня особенно для нее привлекательно (бывает) - рыба вынырнула на свободу и овеществилась.
          Я выступил из кустов, показался рыбе - не оглядываясь, пошел вниз по узкому проулку к своей калитке.
          Дома я выпил чаю, рыбе дал, что у меня было - холодных котлет целую тарелку, все сожрала.
          Ночью спал плохо, мешала рыба - то и дело тычется своими костистыми плавниками (или что там еще у нее) в плечо, царапает.
          Утром бросил ей полбуханки - испугался - чуть по локоть руку не отхватила, с хрустом стала перемалывать сухой хлеб своей костяной броней.
          Задумался я: чем буду кормить чужое желание? Своей плотью? И на что оно мне?
          Было бы это желание юной девушки с едва наметившимися сосцами, а то старуха в блеклой кофте, загорелая, как солдат, - шея и кисти рук.
          Решил я отвести рыбу обратно.
          Не оглядываясь, я поднимался по извилистому проулку, был уверен: рыба следует за мной.
          Вот и белая стена дома, розы за ребристым штакетником. Хозяйка, как и вчера, мутно смотрит на меня - сквозь.
          Рыба подплыла к ней, обернулась своей тупой мордой. Теперь они обе - рыба и хозяйка - смотрят на меня. Да полноте, так ли уж стара и непривлекательна эта пожилая женщина?
          Во мне поднималось что-то, не больно ломая мои ребра и сжимая внутренности - вдруг серо-серебристая длинная рыба выскочила из меня - и я ощутил себя пустым, как пакет.
          Она вращала моими зеленоватыми глазами, во рту ее двигался мой язык - я узнал свой недостающий зуб, она что-то говорила - какие-то пустяки... Я чувствовал себя совсем сплющенным - без содержания, как консервная банка на трамвайном рельсе.
          Хозяйкина рыба обрадовалась моей - карие с желтизной очи удивленно остановились, по извилистой губе скользнула улыбка. Обе рыбы как-то противоестественно прыгнули навстречу друг другу - и с яростью стали пожирать друг друга, давясь, обжигаясь, со свистом всасывая мозги и потроха.
          Ни обо мне, ни о какой женщине - молодой или старой - уже не было и речи, мы просто могли не существовать.

          Купили Кукле куклу.
          Обрадовалась Кукла, что куклу ей купили: большая, розовая - больше самой Куклы, больше ее мамы - та тоже розовая и большая, но не такая большая и розовая. Как же Кукле с куклой играть? - тяжелая, не поднимешь.
          Вызвала мама по телефону подъемный кран. Приехал подъемный кран под окна - майна! - подняли куклу, поставили.
          Поздоровалась с ней Кукла, показала кукле двор, песчаный откос за двором, где бездна начинается. Буквы М и Ж на соседнем доме. А подругу свою Катю показывать не стала - Катя в это время замуж выходила за Клоуна, а Куклу не позвала. Нашла за кого выходить! Ее Клоун все игрушки на соседней улице перепортил - и не мужчина вовсе.
          Стала Кукла с куклой играть, будто кукла - ее дочка и не слушается, а она ее по розовой попке ремнем - ата-та, ата-та! Тогда кукла говорит: "Ах ты так!", села и съела девочку, прямо всю в себя запихала, с ногами.
          Как село солнце, снова подъехал подъемный кран - вира! - уложил куклу спать. Уложила мама и Куклу на правый бочок (ту Куклу, которая была мамой и которую съела кукла-дочка, которую подъемный кран спать уложил).
          Стала Кукла сны смотреть. Один посмотрела: неинтересно, на второй билеты купила, а смотреть не стала: повтор, только название другое, а третий - ничего. Смотрела, смотрела - дошло до самого интересного места, где голову рубят, отрубили голову, крови! - целый таз, как от свиньи - и ей несут: пожалуйста, это вашей куклы кровь. Страшно стало - проснулась: "Не хочу сны смотреть, хочу кошмары наяву".
          А давно уже день стоит - просто ночь для удобства днем считать стали, все равно светло. Мама по улицам бегает - большая, розовая - и хлеба нет, то есть он есть - вот, в булочной продается, на полках белые булки и кирпичики черного лежат, а купишь - ничего в руках: ни белого, ни черного - ужас, настоящий кошмар наяву. А кукла стоит у стены, усмехается алыми губками.
          "Вот ты какая! - схватила ее Кукла-хозяйка и стала трясти. - Мало того, что свою мамочку съела. Отдавай хлеб в ладони. Не то вызову по телефону бульдозер, он тебе голову отрежет".
          Стала кукла расти, расти. Как большая розовая башня телевидения стала. Полетели с башни булки и кирпичи - все бегут, ловят, радуются. А Кукла ловить не стала и своей маме строго-настрого запретила: нечего перед этой куклой-башней унижаться.
          Тут несчастье случилось: упал кирпичик на симпатичного щенка, отдавил ему хвостик. Заскулил, заплакал щенок. Бросилась к нему Кукла, подхватила на руки: "Лучше бы мне тебя купили вместо этой вредной куклы, которая свою мамочку съела, которую подъемный кран спать уложил, которой во сне голову отрубили, которая сделала так, чтобы хлеба не стало, и которая теперь розовая башня, она нам всем хлеб дарит, а мы его брать не будем!"
          И пошли они вместе: Кукла-девочка и щенок, не оборачиваясь.
          Правда, после этого, говорят, щенка хулиганы утопили - вот беда-то, горе! - а Кукла тоже выросла, но это уже потом - после сказки. Выросла девочка, большая, розовая, мамочке своей на несчастье.
          А телевизионная башня до сих пор стоит - некому ей голову отрезать. Где же такой выше неба бульдозер найдешь?

          Это еще в прошлую войну было. Или в позапрошлую. Лежали наши солдаты в окопе - или в чем там они еще лежали, защищали солдаты родину - или, может быть, чужую родину завоевывали - не знаю, но было, зашел между ними спор, кто какой подвиг может совершить.
          Один уже бывалый солдат, бывало усмехнувшись в бывалые усы, сказал: "Была бы баба подходящая, я бы не один подвиг сейчас совершил".
          Спорить с ним не стали, только молоденький такой с ясным взором солдат-подросток, какие бывают из деревенских, произнес: "Если на спор, я сейчас два языка возьму".
          И пополз, а может, побежал, а может, запрыгал во тьму ночи, а может быть, в ясный день. Все тихо тогда на фронте было, слышно было, как кузнечики стрекочут, а может, цикады, а может, пулеметы вдали - все равно приятно...
          Ждут, покуривают. Возвращается, однако.
          "Где же твои языки?" - спрашивают.
          "А вот", - говорит. И показывает: действительно, в солдатском зеленом котелке - два языка свежих да пара глаз, как яйца куриные.
          "А зачем глаза?" - спрашивают.
          "Языки нам про врага все расскажут, а глаза к нему дорогу покажут", - отвечает без запинки смекалистый солдатик.
          "Молодец, совершил свой подвиг, - похвалил его наш лейтенант. - Тогда я сейчас тоже подвиг совершу, всех в атаку подниму".
          Его на смех подняли: "Врешь, не поднимешь".
          "А вот и подниму!" - азартный такой был.
          И подвигнулся. Стал он, бедный, трудиться, солдат в атаку поднимать. А те не поднимаются - кто интересную книжку читает, кто газету на незнакомом языке просматривает (на фронте с чтивом трудно было, вот и читали, что отберут у противника), а кто и вовсе письмо из дома читал-читал и не заметил, как там очутился - под одеялом, жена мягкая, горячая под боком. Кто же это будет из домашней постели прямо в атаку подниматься? "Да иди ты, - говорят, - лейтенант, сам куда-нибудь в атаку". Мягко говоря.
          Рассердился наш герой. Выскочил из блиндажа или из казармы, или из хода сообщения - ну из чего-нибудь да выскочил. Кричит: "Держитесь, гады!" - и бросает в казарму, в блиндаж, в подвальный этаж или в темную яму - все равно куда - дымовую шашку, гранату или просто забористое татарское слово - и не успело это там разорваться, как весь взвод оттуда выскочил и построился. А того, который дома под периной лежал, прямо за тыщу километров пронесло и босого на снег шлепнуло. Сидит - ничего не понимает, в руках большую соленую рыбу держит, с собой прихватить успел.
          Смотрит противник: рвануло в наших окопах. "Что же, - думает, - у них рвануло, а у нас - нет". Глядим, рвануло и у них.
          Пошли у нас телефонные разговоры по всем проводам.
          "Дайте огоньку!"
          "Даем огоньку!"
          Большую "козью ножку" наши артиллеристы свернули, в небо газетным раструбом уставили. Трещит наша махра, большими красными искрами стреляет.
          Но и они тоже нам прикурить дали. Длинную сигарету "Мальборо" через колючие заграждения и ничейную полосу к нам протянули. А "Мальборо", известно, сильно дымит. Плохо нашим солдатам приходится - особенно некурящим. Кто винтовку выронил, на бруствер сел, откашляться не может. Кто в дыму бродит, как в тумане, командира ищет. А кто кайф ловит раскрытым ртом и глаза закрыл - все плывет и воронкой закручивается.
          А лейтенанту - молоденький был - хуже всех. Затянуло его в затвор орудия и вытянуло через дуло вверх. Висит лейтенант над полем военных действий, как небо. Тут уж что хочешь делай, если ты небо. Подул он - дым развеялся. Приказал - солдаты в атаку пошли.
          Сначала неохотно шли, потом приободрились - побежали. Потому что открыл противник огонь нешуточный. И навстречу ящики полетели. Здоровенные ящики и картонные коробки, только в небе свистят, попадет - сразу убьет. Ударится ящик об мерзлую землю - и разлетаются во все стороны шапки, дубленки, платья, костюмы, парфюмы, цветные зонтики, даже видеомагнитофоны. Всю землю усеяло, давай подбирай. И бутылки виски и банки пива валяются. Сначала боялись, а! была не была, схватил - не заминировано.
          Взяли наши первую линию, вторую взяли, а третью брать не хотят.
          - Возьмите!
          - Не возьмем!
          - Берите, если отдаем!
          - Да, не надо нам! Устали, объелись, обпились, трофеи некуда девать.
          А они навязывают, насильно суют:
          - И город наш самый главный возьмите.
          Вот привязались! Нет, не отстанут, видно. Пришлось главный город брать, да в руках не удержали: слишком большой и тяжелый - все обратно отдали. Хорошо, что не уронили.
          Так всегда у нас в истории. Все подвиги совершаем. Наберем, как на рынке, сгоряча, по дешевке, что набрали, не смотрим - а там одна ерунда, и не нужно это нам, лишнее - все назад отдавать приходится.
          Но это, можно сказать, досужие рассуждения, а лейтенант подвиг совершил. И орден ему дали, а может, ордер на новую квартиру, что тоже неплохо для лейтенанта. Ветераны, правда, до сих пор обижаются: зачем в атаку поднял, книжку или газету там не дал дочитать - на непонятном языке, зато вроде детектива: до последней строки "кто убил" так и не догадаешься, а может, не убил - пошутил только.
          Да, если бы люди так и воевали: "Чего лежишь? - да не убил я тебя, пошутил только". А тот не встает: руки-ноги от смеха скрючило и челюсть вбок вывернуло. "Ну и шутки у тебя, боцман..."
          Кстати, многим может показаться неясным, почему боцман, то есть лейтенант, рыбу в блиндаж бросил? А может, и не бросил, а поймал. Так ведь у любого рыбака спросите - чем рыба больше, тем рыбалка удачнее.

          За городом Иваном кладбище было - старое Иваньково, куда ни посмотришь: памятники, кресты - все иваны лежат еще с довойны; за кладбищем речка Иванка - с детства иваны обоих полов голяком купались - холодная.
          Жил Иван в поселке Ивантеевке, в самой середке добротных домов - вся родня кругом - иваны, в случае чего в обиду не дадут. Собак его все ваньками звали, котов - ванюшами, борова звали Иванушкой, знатный хряк.
          Однажды и говорит Иван своей Ивановне:
          - Хочу в хозяйство "оппель-ивана" купить. Все иваны вокруг в "мерседесах" гоняют, одни мы безлошадные.
          - Возьми Ивана-свояка с собой, - забеспокоилась Ивановна. - Ты же у меня, известно, Иванушка-дурачок. Ох, возьми Ивана-свояка, не пожалеешь!
          - Обойдется, - сказал Иван. Упрям был, как все иваны.
          А в городе Иване - на хазе, на малине, в грязи - не на виду золотой человек объявился - Большой Иван. А Большому Ивану большое плаванье полагается. Да и что говорить, крутые иваны были в банде. Взять Ивана на мушку, сесть в его новенький "Иван" и где-нибудь в подпольном гараже разыванить машину на мелкие иванчики было для них одно удовольствие.
          Автобус, битком набитый иванами с Ивантеевки, шел, покачиваясь, по Ивановскому шоссе. Мимо мелькали провинциальные облезлые дома, новые пятиэтажки-неваляшки, храм Ивана Предтечи - под склад занятый. Грел Ивана бумажник в нагрудном кармане пиджака - сорок тысяч иванов до одного иванчика.
          Перед театром имени Ивана Франко стоял памятник Ивану Грозному. По площади имени Ивана Тургенева ходили местные иваны и на памятник Ивану Грозному не смотрели. Здесь за углом и остановился автобус из Ивантеевки.
          Здесь был центр. Кинотеатр, в котором вечно шла картина "Иван Иванович сердится", модный магазин "Иван-царевич", розовая вывеска ИВАН-ЧАЙ (чаю здесь, кстати, никогда не было) и центр по карате "Ванька-встанька".
          Возле загса под черной с золотом вывеской ИВАН ДА МАРЬЯ стояла вереница такси. Мэр города Иванчук выдавал в этот день дочку - красавицу Ваню за грузина-студента Вано. Иваны-водители громко и неодобрительно переговаривались по этому случаю.
          Иван Иванович - инспектор уголовного розыска - тоже переговаривался - в переговорное устройство. Переложил свой шестизарядный "иван" из кобуры в карман и сел в свой старенький "Иван-жигулян". Порядок.
          Между тем Иван с бумажником на груди бродил среди людей и машин и посматривал на них - на машины. Над ним на кирпичной стенке радостно вещал плакат: ИВАН-ДУРАК СЧАСТЬЕ НАШЕЛ - и автомобильчик нарисован. Правильный плакат.
          Тут к нему какой-то иван подкатился, низенький, лысоватый с золотым зубом, и затараторил:
          - Привет, Иван. Что промышляешь - продаешь, покупаешь?
          - Ишь разговорчивый, - подумал вслух Иван. - И откуда имя мое знает?
          - Откуда знаю, там меня уже нет. Да меня самого Иваном кличут, - бойко ответил новый Иван.
          - Не иначе ты моя родня, - решил Иван.
          - Близкая, - подтвердил новый Иван. - Ты Иван, я Иван, надо выпить по сто грамм.
          Это и решило дело. У нового Ивана карман оттопыривался, и выглядывала оттуда бутылка "Ивановской". Отправились иваны вместе в столовую на Ивановский спуск. А за ними уже следили.
          Напротив кафе-столовой "ИВАН ПОДДУБНЫЙ" долго ждали иваны перехода. Свадьба ехала. Следом Иван Иванович - будто ни при чем - в своем "Иване-жигуляне" прошкандыбал. За углом затаился.
          Вышел Иван из кафе-столовой совсем Иваном-дурачком: Ивановский спуск торчком, каланча-Иванча крючком, да и ноги собственные не слушаются - ваньку валяют. А новый Иван, за которого двух небитых иванов дают в базарный день, не отстает - уговаривает:
          - Пойдем тут рядом к одному - Полтора Ивана зовут. У него бутылка есть.
          Вошли в какой-то двор. Солнце жарит во всю ивановскую. Совсем Ивана развезло: рядом с ним Полтора Ивана... протягивает ему полтора стакана... полтора двора... в голове дыра...
          Вдруг хватают Ивана, шарят, щекотно Ивану. Он и кочевряжится:
          - Зачем вы, иваны, с меня колокола снимаете - с красной девушки?
          Ну ему и дали соответственно: бом! бом! по кумполу. Только звон по храму пошел. Лег Иван и отключился от сознательной жизни. Все прозевал: как стрельба поднялась, как повязали иваны-мильтоны блатных иванов, как везли его в отделение.
          Очнулся Иван на скамейке. Провели куда-то маленького лысенького.
          - Большой Иван, - говорят, - Большой Иван, добро будет и вам.
          Ничего Иван понять не может. В голове гудит, видно, с большого перепоя.
          Стал Иван Иванович его спрашивать. Как зовут, сколько классов, где живет, где работает - ничего Иван не знает, видать, память отшибло. Ни национальности, ни воинского звания, ни сколько иванов в бумажнике было - ничего, как и не было. Не протокол, а сплошной прокол. А может, притворяется.
          Вызвал Иван Иванович врача Иванукяна. Тот только спросил:
          - В какой стране, друг, живешь?
          Поморгал Иван на врача - и отвечает:
          - Извини, друг, забыл.
          Врач Иванукян официально заявил:
          - Если он, в какой стране живет, забыл, его надо лечить.
          - Для чего лечить?
          - Чтобы вспомнил мать родную, вот для чего.
          Стали Ивана лечить. Разными уколами, лекарствами и процедурами. Лежит на кровати Иван иваном, пустыми иванами глядит, слова "иван" не произносит.
          Позвонил как-то Иван Иванович врачу Иванукяну:
          - Ну как наш Иван?
          - Иванезия, дорогой.
          - Ну, хоть мать родную...
          - Никакого родства не помнит.
          - Так, может быть, его помнят? Предлагаю следственно-медицинский эксперимент.
          Договорились. Выставили Ивана на площади для всеобщего узнавания. Глядит Иван: вокруг чужие ходят, незнакомые глазеют. И город какой-то чужой, может быть, зарубежный. Страшно стало. Заплакал Иван:
          - Домой, - говорит, - хочу, в больницу.
          Тут его Иван-свояк увидел и сразу узнал:
          - Да это же наш Иван, пропавший! А мы думали, его инопланетяне забрали!
          - Какие инопланетяне?
          - Обыкновенные, - говорит. - Недавно ночью тарелка на Ивановских лугах села. Сам видел. Такие же иваны, как мы, только зеленые.
          В общем, привезли Ивана домой. Думали, дома вспомнит. Ни своей Ивановны, ни кота Ванюши не узнает. Хрюкал, хрюкал ему на ухо боров Иванушка, все же повеселел Иван - улыбаться стал. Видимо, что-то его туманному уму все же представилось.
          Про этот случай во всех газетах напечатали. Так нашего Ивана и прозвали: Иван, родства не помнящий. И прославился город Иван да и мэр Иванчук, что было ему кстати по многим причинам.
          Ходит Иван по улицам, все иваны кругом озабоченные, а он улыбается, потому не знает, в какой стране живет и как его зовут.
          Вечером взойдет над городом Иваном бледный круглый Иван-царевич, рано ложатся спать иваны - электричество экономят, совсем красиво становится. Спит Ивановская роща. Спит речка Иванка, лишь плеснет-блеснет кто-то спросонья, не иначе Иван-водяной. Спит кладбище Иваньково, поселок Ивантеевка. Спят заливные луга Ивановские. Только длинными, темными силуэтами проносятся многотонные "Иваны-КамАЗы" по Ивановскому шоссе куда-то туда, где вроде брезжит что-то, - из Ивана в Иван.