- Полетим в мир людей.
          Вергилий прыгнул ко мне из темноты на свет моей лампы - зеленый с длинными (коленками назад) задними ногами, сел на подоконник - и смотрел на меня темными глазами поэта. Не будем говорить здесь о метемпсихозе, метаморфозах и прочей мистике. Просто будем принимать все, как оно есть.
          Вот он прыгнул на окно из вечерней темноты сада и пригласил меня в путешествие. Действительно, давно пора было посмотреть, каков этот мир людей, о котором я столько читал и слышал.
          Не двигаясь с места, я ощутил, что, кувыркаясь, перелетел над столом и опустился на хитиновую спину моего коня и проводника.
          Как за поводья, ухватился за его длинные усы. Вергилий, шурша, перелетел на куст сирени. Куст сирени, встряхнув всеми своими ветвями и гроздьями, перемахнул на голубой месяц. Месяц заскользил по небу. И мы отправились в мир людей.
          Сначала внизу было темно, только редкие огоньки. Потом возникла жемчужная россыпь огней. Мы стали резко снижаться.
          - Это город людей, - объявил Вергилий.
          - Красиво, - сказал я.
          - Давай посмотрим квартиру человека, - предложил Вергилий.
          - Где она?
          - А вон - любой из огоньков.
          Мы устремились вниз к огоньку - я, Вергилий, куст сирени и месяц. Опустились и стали возле освещенного окна. Месяц и куст остались снаружи, где им и подобает быть. А мы вошли. Вернее, Вергилий влетел и сел на потолок.
          В квартире человека были: человек, его жена, его ребенок. Они двигались и трогали разные вещи. Сверху нам было видно, как двигались их головы и руки, башмаки и туфли, ноги как-то скрадывались.
          Сначала женщина - топ-топ-топ - достала из буфета тарелки, поставила их на стол, то же проделала с вилками и ложками. Ножом нарезала хлеб. Почему все это не падает мне на голову? Я был вверху, но я был в опрокинутом виде, значит, я был внизу, и все это происходило над нами. И все-таки я крепко держался за шею моего спутника-коня, потому что боялся упасть - вверх?
          Если посмотреть посторонним глазом - странная картина. Одни вещи люди доставали из разных ящиков и домиков, другие вещи делили на части. Потом принесли откуда-то третью вещь, которая дымилась - так была раскалена, наверно. Третью вещь разложили комьями на расставленные полукругом круглые вещи. А затем люди благополучно уничтожили и горячие комья, и нарезанные холодные пластины, при этом они размахивали ножами и вилками так, будто хотели зарезать друг друга.
          - Люди ужинают, - сказал Вергилий.
          Я забыл. А может быть, не знал, как это происходит.
          От удивления я перестал держаться - и упал (снизу вверх или сверху вниз - не знаю) прямо в тарелку с кашей.
          Сын человека выловил меня ложкой и хотел этой ложкой раздавить, как насекомое. Но ложка была в каше - и я все время выскальзывал из-под ложки. Я кричал, молил, но он меня не слышал. Он хотел меня раздавить. Поневоле вспомнил я Гулливера в стране великанов. Нет, люди с тех пор совсем не изменились. Я видел его страшный разинутый рот с частоколом зубов и огромные зрачки. Из множества его пор - дырок в грубой коже - выделялись испарения, просто нечем было дышать.
          Липкий, весь заклеенный кашей, я полз, весь извивался на клеенке, а массивная громада, похожая на блестящий корабль инопланетян, меня настигала...
          И тут послышался шелест крыльев. Ловкие лапки подхватили меня и вынесли в окно. Вверх, вверх и поставили на краю крыши - ошеломленного, не успевшего даже испугаться. Чувства, которые охватили меня, были разноречивы. Но, чтобы пережить их, потребно было время. И, когда некоторое время прошло, я сказал своему спасителю:
          - Спасибо. Человек жесток, и у него слишком много вещей. Как он в них во всех разбирается?
          - Я и сам до сих пор удивляюсь, - согласился Вергилий. - Почему кашу надо есть из тарелки, а шляпу носить на голове? Почему не наоборот?
          - А почему меня надо давить ложкой, а не башмаком? Или грузовиком? Или автокатком?
          - Ну, это что под руку попалось... - пробормотал Вергилий.
          - Меня вообще не надо давить, - говорил я, яростно счищая с себя лохмотья приставшей каши.
          И тут я увидел: далеко внизу огоньки светятся, муравьишки ползают и жуки бегут в разные стороны.
          - Что это за муравейник? - спрашиваю я.
          - Это город людей, он всегда кажется муравейником с такой высоты, - охотно разъяснил мне Вергилий.
          - А почему люди такие крошки?
          - Это они в перспективе нам такими представляются.
          - Значит, в обратной перспективе мы для них - гиганты, - медленно произнес я. И во мне ощутимо шевельнулось мстительное чувство.
          Я встал, будто хочу ноги поразмять, и стал прохаживаться по краю крыши. А муравьишки внизу бегали, машинки бежали. И тут, будто невзначай, я стал ходить по этим людишкам и машинам. Какой переполох внизу поднялся: запаниковали, заметались, побежали врассыпную, а машинки друг на друга полезли, как жуки-навозники. И под моими сандалиями трещали и лопались.
          - Стой! - закричал мне Вергилий. - Остановись! Ты давишь разумные существа.
          - Нет уж, - говорю. - Ростом не вышли разумными быть. Пусть сперва докажут, что разумные. Муравьишки.
          А сам какого-то юркого большим пальцем ноги догоняю. (Ноги у меня в тесных сандалиях, вот большие пальцы и торчат.) Кричит, да не слышу что, может быть, просто пищит, как таракан. Он - за угол, я - за ним, он - в подъезд, я сунул ногу - не влезает палец в дверь. Повезло человечку.
          - Ладно, может, они и разумные, - согласился я. - Вон как меня перепугались. Послушай, а почему столбы и киоски внизу никуда не побежали? Им что, жизнь не дорога?
          - Вещи живут другой жизнью, как я понимаю, - ответил Вергилий. - Люди их делают, люди их приобретают, люди их теряют, наконец. Но у вещей своя жизнь, отдельная от людей, иногда глубоко чуждая людям.
          - Зачем же людям вещи? - удивился я.
          - Вернее поставить вопрос так: зачем вещам люди? - усмехнулся Вергилий.
          - Действительно, зачем?
          - А это надо у них спросить.
          И мы спустились в мир людей и вещей - по пожарной лестнице. Здесь, в городе, вещи текли блестящим пестрым потоком, иногда ныряя в темноту, как в песок. Люди бежали за вещами, люди несли вещи бережно, как младенцев. Люди гордо выставляли вещи напоказ. А вещи молчали. И вообще, без людей - отдельно - они выглядели сиротливо, вот - костюмы на вешалке в магазине, вот - длинные ряды обуви на распродаже. Продавец где-то, даже не смотрит. А они ждут, что люди их радостно схватят, примерят, притопнут и пойдут куда-то по гладким тротуарам, по мраморным плитам, по лакированным паркетам.
          - Ах, какие замечательные у вас ботинки! туфельки! мордовороты! - скажет что-нибудь.
          Смотрите, как уныло сморщилась, почти рыдает эта забытая сумка на лавке в вагоне. Молния жалостно искривилась и готова расстегнуться. Зачем ей все эти блестящие застежки, все это весомое содержимое, если хозяин оставил ее? Но смотрите, как она оживилась, когда какой-то ловкий и находчивый человек подхватил ее за ручки. Да, она - его, она всегда принадлежала ему, это почти новая, почти кожаная сумка. И я понял: вещи нуждаются в людях так же горячо, как и люди в вещах. Иногда они нравятся друг другу безумно, иногда друг друга недолюбливают, но жить друг без друга не могут...
          - Посмотри сюда, - позвал меня Вергилий.
          В полутемной витрине стояло пирамидой множество телевизоров - и в каждом ярко веселились и говорили люди.
          - Неужели вещи пожирают людей? - поразился я.
          И тут мы стали свидетелями такой возмутительной сцены. На тротуаре неподалеку стояла кучка людей. Подошел пузатый автобус - и всех по очереди проглотил, правда, одного выплюнул. Видимо, не пришелся по вкусу.
          - Он их всех проглотил! Куда смотрит полиция? - воскликнул я.
          Ярко освещенные здания проглатывали людей вереницами. И мы не заметили, как нас проглотило одно милое, уютное заведение.
          Мы сели за столик. Я заказал себе водки, Вергилий - розовый коктейль (какой-то особый) с вишенкой.
          - Если вещи поедают людей, зачем же те их производят? - продолжал возмущаться я, выпив пару рюмок.
          - Люди - непоследовательные существа, - Вергилий с удовольствием потягивал коктейль. - Может быть, они делают вещи специально. Специально, чтобы вещи поглощали их. Представляешь, ты производишь розовый коктейль, который медленно и вдумчиво пожирает тебя начиная с головы.
          - А как же реальность?
          - Время и фабрикует реальность, и уничтожает ее.
          - Где же истина? - недоумевал я.
          - Где ей быть? Истина на дне, как сказал мудрец, - ответил Вергилий, пытаясь выловить вишенку из бокала.
          Все было выпито - и мы нырнули на дно.
          Когда мы выплыли, вокруг была темнота, которая постепенно сгустилась в причудливые облики не то зверей, не то людей. Все мы - не то звери, не то люди - барахтались в каких-то помоях. Но окружающие, пожалуй, чувствовали себя как на всемирно известном пляже в Рио-де-Жанейро. Они обменивались любезностями, ныряли куда-то вместе и появлялись оттуда заметно повеселевшие. Некоторые жадно хлебали помои, видно, не нахлебались вдосталь там, наверху.
          - Привет, старик, - обратился ко мне, да, это был он, конечно, он - известный теперь скульптор, он всегда был похож на жабу - теперь в особенности.
          - А я думал, ты в Нью-Йорке, - не подумав, сказал я, тут же пожалев об этом.
          - А где же я, по-твоему? - в свою очередь удивился он. - Я в своей мастерской на Пятой авеню - на тридцатом этаже. Сейчас я тебе приготовлю томат-водку. Я слышал, у тебя неприятности. У меня все о'кей.
          - У меня все о'кей, - повторял он вверх, по-жабьи улыбаясь, погружаясь в густые помои.
          Боже мой! из темных волн на меня смотрело оплывшее лицо моей давней приятельницы. Как она постарела! Она была похожа на утопленницу. Да и я, наверное, выглядел здесь не лучшим образом.
          - А ты настоящий толстяк, - обратилась ко мне толстуха. - Потолстел, брюхо наел, по-дружески тебе скажу. Не правда ли, я совсем не изменилась? Приятно тебя видеть. Слушай, только тебе, по секрету, это клубок змей, никому здесь не доверяй. Этот давно в погонах, этот - полковник, а помнишь этого? - не меньше чем генерал, да он у них тайный мафиози! Вот и делай им добро... Нет, здесь жить можно... Я еще держусь... А вот Сонька...
          Она еще продолжала говорить, цепляясь за меня своими маленькими скользкими ручками, я, выдираясь, выбираясь, с ужасом думал: "Они же совершенно не понимают, где находятся".
          - Люди постоянно обманывают сами себя, - будто подслушав мои мысли, заметил Вергилий, купаясь рядом в помоях. - Ничего другого им не остается.
          - Так вот какая истина пребывает на дне! - воскликнул я.
          - Истина на дне! Истина на дне! - подхватили вокруг истошные пропитые голоса. - Выпьем за. Выпьем против. Выпьем, потому что. Выпьем, несмотря...
          - Вытащи меня отсюда! - взмолился я.
          И во мгновение ока мы вылетели из этого живого супа, как пробка из бутылки.
          Бесконечно вверх уходила, смутно поблескивая, металлическая, слегка вогнутая стена...
          И вдруг мы оказались на вершине, блестящей и гладкой, под совершенно голубым небом.
          Внизу, насколько хватал взгляд, к нам ползли люди - на животе, раскорячившись, как лягушки, они делали невероятные усилия, чтобы удержаться на полированной поверхности. Некоторым это удавалось, и они, извиваясь всем телом, как змеи, старались продвинуться дальше сантиметр за сантиметром. Но не удержавшись - еще не понимая, что они скользят вниз, с безумной надеждой в расширенных зрачках уходили вниз, как иные уходят из жизни, и летели стремглав все быстрее и быстрее при общем хохоте. Снизу они грозили кулаками недосягаемой спокойной вершине и, мне казалось, нам, стоящим на ней.
          - Мы на самом верху, - торжественно объявил Вергилий.
          Я даже почувствовал некоторую гордость, что вот, мол, мы здесь, куда многие... и так сказать... да и что говорить... Я окинул широким взором наши владения - и онемел: мы стояли на самой пупочке блестящей крышки гигантской кастрюли. Крышка была выше Арарата, но это ее не спасало. Даже библейская крышка все равно крышка, и накрывала она пусть тоже библейскую, но кастрюлю.
          - Не может быть, - прошептал я. - Мир похож на кастрюлю!
          - Ошибаешься, он похож на чайник, - спокойно возразил мне Вергилий, любуясь картиной, открывавшейся внизу.
          Я снова посмотрел вниз - нет, этого быть не может! Теперь мы стояли на крышке планетарного фаянсового чайника в голубой цветочек. Вокруг сияли шесть чашек на своих блюдцах - это были другие миры в своих орбитах. А дальше светилось множество сервизов с различными узорами. Вселенная.
          - Врете вы все, достопочтенные, мир похож на мою лысину, - не понял я, сказала или подумала подозрительная личность в простыне без штанов. "Забираются сюда всякие! И как только их пускают"! - возмутился я про себя.
          А Вергилий склонил голову и с уважением произнес:
          - Вы правы, уважаемый Сократ, мир похож на вашу божественную лысину и так же рождает множество идей.
          - А сообщество лысых - наша Галактика, молодой человек, - сказал Сократ, лукаво глянув на меня.
          Я не нашелся, что ответить, потому что, еще посмотрев вокруг, увидел: действительно, мы стоим на лысине Сократа, и сам Сократ преспокойно стоит на своей лысине и разговаривает с толпой лысых античных мудрецов, которые и есть наша Галактика.
          - ...и еще мир похож на множество различных вещей, ве́домых нам и неве́домых, - донеслись до меня слова мудреца. - Достаточно только представить себе какую-либо идею - и сразу мир воплощает ее в наших глазах, потому что он и то, и другое, и третье - все вместе - и совершенно на все это не похож по своей сущности. Мир идентичен сам себе. В этом отличие мира от человеческой личности, которая сама себе никак не идентична...
          - Поэтому между реальностью и разумом возможен контакт только на условном уровне, на любом, который разум может себе представить. А он может представить многое... - это уже произнес Вергилий, сидя на подоконнике моей террасы.
          За окном был сад и луна. Что-то трепетало почти неслышно внизу в темноте. "Ветер шевелит листья у дороги времени", - почему-то подумал я.
          Но самое яркое впечатление от всего, что было: на вершине мира, похожего на кастрюлю, стоит Сократ и беседует с зеленым кузнечиком, который сидит на его ладони.