Вынырнул из зеркала и стал искать негодяя, которого отражал. Вот он в стороне за ширмами, в недосягаемости - спит, босые ступни из-под простыни высовываются.
          Как он кривлялся, какие гнусности заставлял повторять! Однажды прижался голый - горячий к холодному стеклу, я ведь не хотел, что оставалось делать, почти изнасиловал. Стал мокрый, как мышь. Пришлось имитировать, что тоже вспотел. У нас ведь вода - один блеск в тазу, всегда сухо. И едим и пьем понарошку, иначе отяжелеешь, как развоплощаться?
          Сам себя, подлец, любит, а притворяется. Ненавидел с тех пор подчиняться ему. Месть свою обдумывал, когда тот из комнаты выходил, в развоплощении. И теперь -
          Наклонился, крепко схватил за лодыжки спящего - и не успел тот опомниться - дернул и втащил его к себе, в свою опрокинутую комнату, бросил на свою кровать.
          Снова выплыл наружу, все там искривилось мучительно - зигзагами: "а?", "что?", "почему?", только поверхность кругами пошла. Выскочил, стряхнул с себя блестящие капли амальгамы. Крест-накрест наискосок запечатал - провел руками. Успокоилось зеркало. Все стало ровно.
          Быстро скользнул в еще не остывшую постель, завернулся поудобнее в свежие простыни, вытянул ноги свободно. Как тот. И, не раздумывая более ни о чем, погрузился в успокоительный сон. Пусть теперь тот поворочается, подумает, кто кому хозяин!

          - У тебя вроде сердце справа, - недоуменно сказала она, подняв темную головку с моей смуглой груди.
          - Когда я с тобой, у меня всегда сердце не на месте, - испуганно нашелся, пошутил я, ощущая, как сильно оно забилось.
          Долго она смотрела снизу вверх большими темными глазами, недоверчивыми, я бы сказал.
          - Что-то я последнее время тебя не узнаю. Какой-то другой стал.
          - Какой другой? - не выдержал я.
          - О чем ты думаешь, легкий какой-то, будто тебя нет со мной. Да ко мне ли ты прикасаешься?
          - Мои заботы - это мои заботы, - вздохнул я, обнимая ее. - Главное - я тебя люблю.
          "Как бы не так! - думал я. - Я люблю твое отражение в зеркале над нами. Уж не знаю, что вы здесь испытывали, но нам, над вами, было блаженство!"
          Я посмотрел вверх на опрокинутых над нами - на эти смуглые тела, темную головку и чужую мужскую руку пониже спины на бедре. И ревность остро кольнула меня. В сердце, которое справа.

          Отовсюду, как из-под воды, отражение смотрело на меня с упреком. Даже из автомобильного зеркальца.
          Вообще он выглядел неважно. Серая трехдневная щетина покрывала его скулы и подбородок. Я невольно провел рукой по лицу. Вот и я забыл побриться.
          В душе нарастала странная усталость. Будто не сама усталость, а бездушное отражение ее. Но от этого было не легче. Я и не знал, что здесь, в этом мире, ни минутки покоя телу. Не то что там, хозяин отвернулся, вышел за дверь - и уже делай, что хочешь, можно и развоплотиться, раствориться в общем безличье. Главное - успеть, если войдет. И даже встретить его настороженной улыбкой.
          А здесь таскай себя без конца, таскай. (А что, если этот мир - отражение еще более плотского? Так там вообще, наверно, утюги. Вот возьмут и выдернут отсюда.)
          Хорошо, если на улице, в лифте, в гостях есть зеркало. Витрина на крайний случай - или окно. Можно окунуться в него и остыть немного. Ощутить себя тем и там, где всё - иллюзия. Где гости появляются неизвестно откуда и исчезают неизвестно куда. Где залаяла, мелькнула овчарка - и вот уже один ее хвост маячит.
          Нет, чересчур здесь все на самом деле, и так все явления плотно сшиты и завязаны в одну реальность, что не сразу дырку найдешь. А она есть.
          - Любишь ты в зеркало смотреть. Ничего там не увидишь, кроме себя, поверь.
          "А вот и вижу".

          Распечатал зеркало ночью, когда спали все трое. И вошел туда.
          Подхватил его сонную голову, поднял на руки неожиданно легкого, как похудел бедняга в зазеркалье, - и перенес обратно в комнату. Опустил на его кровать - прямо в теплые гладкие руки темноволосой. Только щекой глубже в подушку, так крепко обняла - приняла.
          "Держи подарочек".
          А сам скорей назад. Крест-накрест наискосок запечатал - и вбок, где из смутной развоплощенности, как из омута, протянулись навстречу узкие ладони, высунулись руки по локоть. Я понял, так они видны там, в зеркале. Но нам и этого не надо было. Я потянулся к отражению настольной лампы и выключил свет в обеих комнатах.