Ольга ЗОНДБЕРГ

Москва


      Вавилон: Вестник молодой литературы.

          Вып. 6 (22). - М.: АРГО-РИСК, 1999.
          Обложка Олега Пащенко.
          ISBN 5-900506-88-6
          c.85-89.
          /раздел "Родом из Вавилона"/


27.08.98
"Вавилон"



ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН ДЛЯ УТРЕННЕГО ПОЛЬЗОВАНИЯ

            Они одновременно ступили на пустой эскалатор, и через несколько секунд Катя заметила чуть впереди, над перегоревшей лампой, плохо закрепленный плафон. Еще спустя полминуты она быстро сняла его и, встав на одно колено, торжественно вручила Мише. Он, приняв вид не менее праздничный, гордо пронес подарок до первого охранителя, с удовольствием заплатил штраф и хотел на освободившихся руках внести Катю в вагон, но она воспротивилась. Вместо того чтобы дождаться следующего поезда, они с повторной одновременностью ступили на лестницу встречного направления и покинули самую устрашающую станцию московского метрополитена, где из каждой ниши выглядывает по четыре затаившихся, вооруженных огнестрельным оружием фигуры.
            Мне показалось, что Катя и Миша тогда нравились сами себе. Были равны сами себе, подумала бы я года три назад, потому что от неумеренного чтения и не такими выражениями думать привыкаешь. Но сейчас я не пишу эту книгу, а только делаю вид. Провокатору необязательно быть писателем, достаточно нескольких слов.
            Две женщины, одной слегка за сорок, второй на двадцать меньше. Непосредственно не появляются, только глазами двоих же мужчин. Главы, пронумерованные арабскими цифрами, написаны от лица младшего из них, его зовут Тимофей (время от времени возникало такое поветрие, среди интеллектуалов в том числе - давать детям традиционные имена: Федор, Тихон, Арсений, Варвара и т.п.). Тимофей пересказывает самые глубокие, на его взгляд, сцены из своих встреч с девушкой по имени Лина. В основном они подобны вышеописанной эскалаторной, или же состояли из полубессознательных разговоров о чем придется. Вот, например, характерный диалог: - Слушай, а зайцы в лесу, когда спят, уши к голове прижимают или не очень? - А как ты думаешь, у скольких примерно людей в городе есть любимые кафе?
            Римскими цифрами помечены главы, представляющие собой письменные воспоминания некоего Михаила о недавно исчезнувшей в неизвестном направлении, предположительно погибшей женщине. Ее зовут Катя. Она происходит из обычной, как раньше говорили, семьи, сильно- и равноудаленной от т.н. народа и интеллигенции. Имеется в виду дом, где в праздники не поют застольных песен и откуда не уходят по выходным гулять в места общественного отдыха, но где также не читают книг, ничего не знают ни о каких театральных постановках и вообще не ведут вечерами умных разговоров. Летом едут на теплые курорты загорать, дабы не стыдно было показаться в конторе по окончании отпуска. Мечтают дать детям хорошее образование и воспитание. Живут, если в двух словах, вполне достойно, и лишь одного в доме одном из таких не хватает, да и то лишь одному существу, а именно Кате - не видит она вокруг никого, в ком был бы хоть намек на собранность в прямом смысле этого слова, на самодостаточность не высшего, но хотя бы уже не первого разбора. На дворе поздние семидесятые, Кате лет двадцать-двадцать пять. Заметим, что синхронно в похожей ситуации пребывает и четырех-пятилетняя Лина - она недавно выучила все буквы и теперь пытается понять, зачем ей это было надо.
            Что такое неравновесное состояние, смутно представляют себе ну почти все, и тут я делаю вид, что пишу любовный роман с элементами детектива и мистики. Поэтому события развиваются стереотипно - Катя встречает Михаила, их отношения занимают, если смотреть в масштабе, территорию клеточного ядра, далее плазматические выяснения отношений, всё как у людей. Но до определенного предела. Согласно отрывочным столбцам римской нумерации, в дальнейшем они опять где-то неподалеку друг от друга, причем не однажды, а в среднем каждые два-три года, и всякий раз Михаилу кажется, будто рядом не одна и та же Катя, а черт знает что такое творится. И вот, в довершение всех странностей, она пропадает.
            Кроме Кати и Лины в книге, которую я делаю вид, что пишу, есть еще одна дама. Имя ее не упоминается, и главы, написанные от ее лица, лишены номеров. Эту даму занимает все, что связано с разнообразными аутсайдерами, маргиналами и неформалами. Посему, она глубоко погружается в гору журналов и газет конца восьмидесятых (книга получается в лучших традициях - то двадцать лет спустя, то десять), и находит чем-то для себя интересную, независимо от степени достоверности, статью со всеми забытой историей про то, как некая эксцентричная молодая особа якобы украла и неделю где-то прятала школьницу инициатического возраста, после чего эта девочка, прежде тонкорунная и примерная во всех отношениях, так непреклонно заступалась за свою похитительницу, что убедила даже самых предубежденных в том, что никакого вреда, кроме пользы в особом неоднородном виде, ей причинено не было.
            Лину и Тимофея, так же как и Мишу с Катей, я потеряла из виду под землей. Они вышли на остановку раньше меня. За полчаса до этого я заметила их в районе продовольственного магазина недалеко от дома. Это было в предпасхальную субботу. Собственно, внимание я обратила на Лину, потому что она сложно выглядела: очень длинная русая коса, черный бант, под курткой светло-кремового цвета юбка, ниже колен, и это в такую слякоть, ботиночки, отороченные слегка облезлым мехом, такая же куртка - и нереально грязные, как на помойке найденные, испачканные глиной и еще чем-то вроде зеленки, плотные колготки или чулки. Она что-то говорила, но разобрать было невозможно, даже обогнав их. У нее низкий и тихий голос, как бы старше ее самой. Мы вошли в одну и ту же дверь второго вагона. Лина вытащила из рюкзачка Библию в синей обложке, раскрыла где-то ближе к началу и стала читать, криво улыбаясь. Тимофей чуть позже достал тоненькую мелкоформатную книжку и всю дорогу ее перелистывал (я пыталась заглянуть и узнать, что это у него такое, но они стояли слишком далеко, и я при 100%-ном зрении разглядела только слово "завета"). Под впечатлением от помоечных колготок, я бегущей строкой тянула в мыслях примерно следующее: Бедная девочка. Бедная девочка и бедный мальчик. Бедная девочка и бедный мальчик в бедной стране. Бедная девочка и бедный мальчик в бедной стране и с бедным воображением. Ни к чему, кроме чувства многогранной неправоты, это упражнение не привело.
            ...о недавно исчезнувшей в неизвестном направлении, предположительно погибшей женщине. В самоубийство или преждевременную скоропостижную гибель что-то не верится, хотя, конечно, когда она была маленькой, можно было предположить. Есть некий размытый возрастной интервал, когда детям нравится меняться всякими вещицами. На первых порах доставляет удовольствие сам вид какое-то время удерживаемых в руках предметов. Со временем игру начинает поддерживать главным образом желание вовлечь кого-то еще и еще. Далее - пока не надоест. В процессе обмена попутно приобретается нечто дополнительное - эмоции, шаблоны коммуникаций или другое, не знаю, с трудом ориентируюсь в подобных материях, но важно то, что чем интенсивнее ребенок во всем этом вертится, тем в большем количестве нечто дополнительное ему достается. Так вот, глядя на Катю в детстве, можно было предположить. Последняя и оттого практически неустранимая иллюзия "трезвых умов" - их способность разбираться в людях и исходя из этого правильно предполагать. Но мне Катя представляется намного крепче, а уж я-то ее знаю как никто никого. Убийство, несчастный случай? Ну вот еще. Не знаю, кто такая Катя с точки зрения N-ской колокольни, но мне она нравится, да и вообще не хочу я никого убивать или подвергать страданиям в угоду жалостливости обитателей N-ской колокольни. Катя просто уехала на дачу к друзьям, никого не предупредив, а что касается Михаила, то он на нее за это даже не обидится. И вот здесь я нарочно начинаю строить предложения так, чтобы они несли на порядок меньше практического смысла, нежели могли бы, будучи построены иначе. Таким образом я рассчитываю уберечь возможность развития каждой мысли внешним носителем от быстрого проскока последнего через слова, в которые она облечена. Катя уехала, для того чтобы...
            Легче всего сейчас отмахнуться, повторив ответ, данный на все "зачем" и "почему" одной малолетней похищенной и возвращенной. Упрямая девчонка, явно с чужого голоса, так и заявила (у слушателей просто обе челюсти отвисли): Какая вам разница, зачем она это сделала? Мы живем в мире немотивированных действий. Нашу исследовательницу девиантных субъектов эта фраза вдохновила на следующую дневниковую запись (приводится в сокращении):

            ...почему-то именно она заставила меня мгновенно осознать мотив моих многолетних изысканий. Я поняла, что в первую очередь ищу таким образом случая встретить в отдельных людях некое личное обаяние, граничащее с мессианством, но ни в коем случае не переходящее в него, а только напоминающее, что в этом мире в любой момент все может начаться сначала. (...) всем своим существом не желая торопить этот любой момент и помня, что в традиционном предписании простить миру все обиды и быть проще, главное - остановиться сразу по прохождении первой части.

            Катя, продолжая прерванный рассказ, уехала, чтобы в условиях уединения максимально сосредоточиться на некотором личном усилии:

            ... Когда-нибудь, под напором результирующей силы хаотичных, но продолжительных ударов изнутри, наши органы чувств перестанут быть всего лишь органами ощущений, каковыми покамест являются. С той же легкостью, с какою сейчас здоровый человек видит, слышит, осязает и т.д., можно будет при минимальных воздействиях на соответствующие рецепторы испытывать на себе весь континуум состояний.

            В качестве эпиграфа к стихотворению на смерть принцессы Уэльской Лина, недолго думая, набирает: Мари, шотландцы все-таки скоты. Бродский. У нее неразборчивый почерк, почти без нажима на бумагу, врожденная грамотность on the fly. Полное метрическое имя Лины не Ангелина, не Эвелина и даже не просто Лина. Психи родители познакомились на сомнительного разряда полузапрещенной выставке современного им искусства и по этому поводу взыскательно назвали дитя Линией - видимо, такое имя показалось им самой короткой дорогой от абстрактного к конкретному. Одноклассники подбивали записаться в паспорте Лайной, вспомнить заодно эстонскую не то финскую прапрабабушку, море, свободу и цивилизацию. Но вся тамошняя атмосфера, мягкость воздуха, чистота песка и улиц небольших каменных городов никогда не ассоциировались у нее ни с какой геополитикой, а если и напоминали о чем, то лишь об одном восхищавшем ее качестве, суть которого она определить затруднялась, короче говоря, о благородной сдержанности.
            Чем дольше удавалось обходиться без осознания какой-либо мысли, тем труднее ее кратко выразить. По вечерам там, где я нахожусь, или совсем тихо, или звуки всегда одни и те же, будто чтобы сгладить разность впечатлений каждого дня, вернуть меня на ночь к чему-то постоянному и разбудить утром без признаков индивидуальной жизни, готовой распознавать самые тонкие различия, не сбиваясь в новом дневном потоке информации. Пока я делаю вид, что пишу, кто-то включает телевизор. Новостная программа. Девушка-студентка, с плохо скрываемой радостью от внимания к ней, медленно говорит о том, что раньше она никогда не думала, будто все эти беспорядки, вооруженные конфликты, избиения и т.п. могут затронуть ее лично, а тут вот она участвовала и ее побили. Рассказывает она об этом с таким счастливым видом, будто спина ее не дубинки мента, а перстов ангела отведала. Не все ли равно, действительно, в каких проявлениях довольствоваться жизнью - дубинкой ли огрели, другое ли что случилось. Писатели драматизируют события избирательно, окрашивая их в стереотипные эмоциональные тона, но я не писатель, а провокатор, и когда я убеждаюсь, что не всем ореол драматизма застит глаза, меня это вдохновляет. Для полного освобождения поля зрения остается как можно яснее разглядеть тот или иной ореол, затем представить его прозрачным, невидимым, и, напоследок, несуществующим. В книге, которую я делаю вид, что пишу, все характеры и события вымышлены. Все совпадения с реальными характерами и событиями прошу считать экспериментальным подтверждением.
            У Кати дома постоянно жили птицы. Она уделяла им так много времени и посвящала столько разговоров, что Михаил даже установил демонстративный запрет на слово "птица", и в повседневной речи его пропускал. Последняя в книге запись Михаила тоже отразила эту привычку.

            Не знаю, где ты и как, а вот по крыше соседнего дома уже целый час большая, отсюда хорошо заметная, наверное голодная, не знаю как называется, ходит и прыгает.


"Вавилон", вып.6:                      
Следующий материал                     



Вернуться на главную страницу Вернуться на страницу
"Тексты и авторы"
"Вавилон", вып.6 Ольга Зондберг

Copyright © 1998 Ольга Зондберг
Публикация в Интернете © 1998 Союз молодых литераторов "Вавилон"; © 2006 Проект Арго
E-mail: info@vavilon.ru