Андрей ЛЕВКИН

    Цыганский роман:

        Повести, рассказы.
        / Предисловие В.Курицына.
        СПб.: Амфора, 2000. - Серия "Наша марка".
        Оформление Алексея Горбачева по эскизу Вадима Назарова.
        ISBN 5-8301-0191-2
        С.249-268.



    ТУТ, ГДЕ ПЛЮЩИТ И КОЛБАСИТ

            Вот случай: метро, люди, как обычно - но обращаю внимание на чью-то руку: женская обычная рука с припухлостями к основанию пальцев, тупыми конусами, а на пальце кольцо. Кольцо тоже отвратное: какие-то золотые оборки вокруг крупного прозрачного, овального и тупо граненого: цвета примерно морской волны - так они это называют. Мерзость, однозначно. И жизнь у нее, несомненно, соответствующая, то есть по-человечески не близкая.
            В день таких случайных взглядов на разные руки разных людей бывает много, взгляды, конечно, скользят дальше. И не отмечают увиденное. Въезжание этого плохого кольца столь далеко в мой мозг, значит, имело причину, то есть возникли уже какие-то причины. Появились уже тут.
            Менялась погода совершенно, очевидно. Но погода - слоистая, всегда непонятно, сколько ее слоев поехало. Влияние погоды незаметно - отвлекаемое просто погодными обстоятельствами - завешивает некие основные чувства от очевидных.
            А основные - внутри: внутричерепное давление меняется существенней, нежели от слепящего света на снегу. А в мозгу вдавливаются бляшка к бляшке и, скажем, вот уже и трамвай ежевечернего движения от работы оказался стиснут с какой-то когда-то казармой, неизвестным образом влияя, почти сплавившись друг с другом. Примерно что-то такое. Выезжает какое-то плохое кольцо, потому что какие-то сомкнувшиеся бляшки вместе обратили на него внимание. Сделали из него что-то важное.
            То есть стало так, что с этой минуты все, что я увижу, будет решительно - незаметно, как бы - отличаться от того, что в этот день предполагалось увидеть. То есть и люди, и отношения с ними станут другими, а люди этого еще не поймут. И мы со всеми ними можем поругаться, и навеки. Но это было лишь частное следствие из происходящего, да и не в кольце дело: произошло зависание воздуха. Явное.

            Каждый человек потому что небольшая надувная кукла - среди прочего и надувная кукла. В нем есть резервуар, полость, куда входит некий воздух вечности, ограниченный данным временем и местом. Он бьется внутри людей телесным способом, обладая известными физико-химическими характеристиками, сообщая им историческую общность. Когда погода власти начинает меняться, то воздух тормозит, зависает. Первый признак тот, о котором я уже сказал, - начинаешь обращать внимание на случайные, не замечаемые ранее предметы. Второй - в городах начинается много быдла - нет, люди в него не превращаются, это оно становится заметнее, - оно всегда живет в уюте стоячего - скажем так - воздуха, так что перемена, плохо влияющая на остальных, на них не скажется. Вот они и виднее.
            Стоя на Смоленской площади я ощущал, что меняется власть. То есть, она менялась не каким-то небесным - со всадниками - способом, и даже не за окнами какой-нибудь чуть в сторону от этой площадей, но процесс шел, а я еще не думал, как и куда. Был ноябрь 1999 года.
            Конечно, улавливать отголоски процесса в газетах было бы ерундой, но право же, когда б теперь не ноябрь, то и картошка на огородах б тоже как-то меняла свой смысл. "Пьяная женщина своей п. не хозяйка", - именно в такой форме сообщила однажды литератор F. Вот и власть в смуту не отвечает за свои детали, тем более - будущая за прошлые и обратно, но при смене власти реагируют и овощи. Или фрукты: меняется сорт мандаринов в ларьках. Пропадают, скажем, дешевые с тонкой кожурой, остаются подороже - и дорожающие дальше - с кожурой толстой, легко чистящиеся. Без этих, типа, грузино-абхазских пуль внутри.
            Сегодня я уже (по дороге на работу) постригся, и это тоже закономерно вставало в ряд с кольцом, въехавшим в мозг, и с рассуждениями о полой внутри у каждого женщине, etc. Потому что парикмахерские существуют так, что их внешний вид внутри слабо подвержен переменам. Да и парикмахерщицы тоже не меняются - они надежнее, чем любая власть - и это помогает ощутить оголяемой головой власть высшую, которая сейчас своим другим концом задумывается о том, что где-то на краю Сибири в сельпо лампочка перегорела. Морковь же становится длинной и тонкой, почти переставая быть толстой и короткой; а авокадо повсеместно перезревают.
            Эта смена власти будет не такой, как в начале 90-х, когда ее процессы правильно было соотнести с онтологией - в этот раз копать будут не так глубоко, лишь разрезая червей, а не до песка-камней - откуда предположительно следует бескровность: могила на два штыка мелковата. Всех только поставят спиной кверху на четыре кости, на колесики - чтобы ловчее следовать линии вперед.

            Таким образом, все останутся примерно здесь же, где и были. Но лучик высшей тут власти переменится и перестанет тыкать в девочек в надувных куртках, а переместится, к примеру, на хохлушек - смуглых с выпирающими скулами или - на русских, но - с широкими щеками и подбородком - тех, кого обычно не замечаешь, хотя и они вполне являются субъектами власти. И теперь глаза их станут блестеть, а сами они осуществят своей совокупной массой воздействие на ход ее, власти, створаживания и затвердения. Пусть даже власть, которая уже будет, смену точки падения своего лучика не умеет учесть: она же думает о том, как ржа ползет по стабилизаторам ракет, торчащих в глубоких ебенях: несмотря на все профилактические работы и шахту, в которую, несмотря на все закупорки, все падают песцы, тушканчики-землеройки, овражки-евражки, меховая морось и плюшевые игрушки.
            Глядя на окрестности, они переменились. Тут вам уже страшно, потому что перемена готовит изрядные неприятности. Минут через пять вы уже понимаете, что их не миновать и даже интересно - что придумают в этот раз? В церковных ларьках уже появились иконки с голографическими нимбами, а продавщицы с наступлением смуты почти тут же теряют свою белизну халатов. То же и парикмахерши.
            Таблички с названиями улиц, разными предупреждениями и "слава кому-чему" власть сменит не в порядке проекта первого ряда. В рассмотрение входит замена денег с сопутствующим крахом народных накоплений. Возникает длина времени, по которой продвигается власть, изменяя, перераспределяя материальные ресурсы. Оборудуется, раскукливается группа лиц, которые в отдаленных местностях смогут строить всех по новому, - умственно способных не спутать устройство и желания новой власти. На личном оружии всех лиц, имеющих право ношения оного, в соответствии с внутренней инструкцией Силовых министерств гравируется "Спаси и сохрани!", - то ли по ошибке, то ли намеренно - с восклицательным знаком.
            Тут снова пауза, потому что при смене властных позиций еще не вполне понятно до каких пределов разовьется изменение. Соскоблят ли, например, с русских народных улиц и площадей европеизмы, то есть латиницу.

            Опять же, различие между видом новой власти и предыдущей жизнью должно быть измерено в доступных властным умам единицах. Они - вл.умы - пытаются это делать и - в перенапряжении лба - постоянно переносятся из точки в точку, летают туда-сюда, что мотивируется необходимостью переустройства отношений "центр-регионы" в организационных целях на благо РФ.
            Вот, например, одна небольшая, но чистоплотная старушка однажды вышла из дома по Столярному переулку города СПб и направилась на Некрасовский (быв. Мальцевский) рынок, чтобы купить себе почитать газету. Придя туда, она подошла к киоску, расположенному сбоку от мясных рядов, и стала рассматривать разложенные там газеты. Но все они почему-то были только на немецком языке.
            - Why, - спросила старушка у младшего помощника рубщика баранины, в свободное время исполнявшего обязанности рыночного киоскера. - What does it mean? Где мой "Таймс", маза фака?
            - Натюрлиш, - сказал рубщик, откладывая в сторону свежий номер Stern'а, чуть запачканный желчью последнего разрубленного барашка. - Даз ист, яволь. - Но чувствовалось, что мышцы его лица еще не успели перестроиться на немецкое произношение, а вот на английском он говорил вполне с ист-эндским прононсом.
            - Шайзе, - вспомнила старушка единственное немецкое слово.
            - Shit, - почти заговорщицки ответил ей младший рубщик-киоскер, шепотом.
            В этот момент на кипу Зюддойче Зайтунга упал небольшой заспанный ангел: сверху, под фонарем павильона проходила не очень толстая металлическая трубка и ангелы любили там спать, зацепившись за нее ногами, головой вниз и прикрыв крыльями глаза.
            - Извините, - сказал ангел, - сами мы не местные. Извините пожалуйста - сказал ангел, но не старушке и киоскеру, а куда-то в сторону мраморных прилавков, на которых лежали части животных, - так получилось, что от нету от нас никакого вспоможения. А все потому, что там открыта фрамуга и мы мерзнем на ветру перемен.
            - Нихт ферштейн, - пробурчала старушка, сдвигая ангела с первой полосы василеостровской газеты Ohne Alma Mater. - Еще только осень, а газеты уже все заиндевевшие.
            - Это потому, что у вас нет пропеллера, - сказал ангел старушке. - Если бы у вас был пропеллер в жопе, а лучше два, то вы могли бы улететь в город Кельн, так как там сейчас как раз нет заморозков.
            Киоскер-младший-рубщик-барашков все это время разглядывал ангела примерно как гуся, мысленно производя глазами линии по его тельцу. Но ангел вовремя отмахнулся крыльями и переместился на мраморный прилавок рядом с частями барашка, глядевшего на него двумя глазами своей головы
            - За что тебя так? - спросил он барашка в эти глаза.
            - Я розу скушал, - ответил барашек и заплакал.
            - Ууууууу, - сказала N., оказавшаяся поблизости.
            - Не бойся, все кончится хорошо, - сказал ей ангел.
            - Да для барашка уже кончилось, - сказала N.- А вот спрошу у тебя, раз вспомнила: что с моими ангелами происходит? они где и в каком количестве-составе?
            - Не сбивай, с тобой все хорошо, - ответил ангел. - То есть, будет когда-нибудь. - И, обратившись в сторону киоскера-рубщика-телец, строгим голосом спросил: - Где его ножки?
            - Где ножки?! - подхватила N., поверившая ангелу.
            - Ja-ja, - ответил в замешательстве киоскер... - Кажется, под прилавком, я готовил их отдавать айне участковый Полковник, его дочь в пятницу выходит замуж за одного кляйне русского или сам он идет на повышение, он просил - сам не знаю с какой цель.
            - Странно, - сказала старушка, - очень странен ваш участковый. Для свадеб обычно используют свиные или козьи ноги. Он у вас безбашенный или на задании?
            - Ножки давай! - крикнул ангел, для убедительности взяв в правую руку голову барашка. - Ничего, что он розу слопал, все равно бы на таком морозе завяла. А ты, старая, помалкивай, раз из дому без ушанки вышла.
            Участковый П. - вошел.
            - И что тут у нас? - спросил он, заглядывая под прилавок, пошарил рукой и достал с верхней там полки сверток.
            - Маузер! - нечеловеческим голосом вскричал барашек.
            - Да, маузер! - вскричал второй ангел, падая на стопку газет. - И шесть именных ножей на басурманское рождество! - Крылом он зацепил пластмассовый стаканчик с чаем (пил киоскер), и по газетам поползло желтое пятно.

            Сочетания государственных цветов всегда имеют природный характер - связанный с наиболее распространенными в государстве типами минералов и сельхозвеществ, красящих ткани: затруднительно делать стяги на импортном сырье. Государственный флаг должен делаться из природных в данной местности материалов и на присущих ей средствах производства.
            Дешевизна и распространенность - вот признак мощной власти. Власть мощнее всего, когда презервативы державы однотипны и стоят 4 копейки пара. Развитые массовые производства и предоставление человеку формы второго существования - не индивидуального, но поставляемого властью (чего не смочь малым странам) - обязательны при смене власти у нас. Ясен перец, наличие второго, госчеловека у каждого физического лица не должно это лицо расстраивать, напротив - это еще один вариант жизни, заточенный под данную госструктуру. Еще при смене власти меняется тип зданий: впоследствии, но меняется.
            Мною предполагается некоторая магия, помогающая изменить власть в сторону, уместную лицам, эту магию практикующим. В такой анкете надо указать адрес (не надо указать адреса), надо сказать, что надо-хочешь и что готов сделать в ответ. Анкета высылается в адрес власти посредством заполнения.
            Что бывает еще во времена перемен? Отчего-то сильно портится мясо всех разделов человека. В голове же примерно осень, если поэт, то - Батюшков, гнилые листья, скачет всадник, примерно на хер. История не при чем - так, некоторая тревога: осень, прелые листья, на хер. В газетах публикуются расписания вероятных расправ. Тело начинает болеть - ибо без царя в голове - покрываясь волдырями, фурункулами, лишаями: рассогласовываясь во всех деталях, никак не желающими функционировать слитно, хотя раньше это делали легко.
            Все службы и конторы упадают в большую комнату с окном, пустым голым столом, случайной пошлой пепельницей; фанерованные стены, очень жарко греют батареи. И какие-то мелкие что ли твердые соринки, которые будто рассыпаны по телу, будто блохи прыгают или в самом деле блохи, возникающие из воздуха в часы смены власти.
            Теоретически, то есть - с точки зрения отчужденной, смена власти идет на противоходе последнему неосознанному движению общества в целом - некоему его последнему состоянию ума. То есть, она начинается после какого-то допущенного перебора, его свидетельствуя, но уже поздняк метаться. Новые потенциальные вакансии тут не рассматриваются (и нервная дрожь в массах, почувствовавших их возникновение), как банальное последствие, хотя и не могут не быть учтены: считаем, что они учтены.

            В это время продолжается штурм Грозного. Сначала на головы окопавшимся чеченам бомбардировщики высыпали из своих люков три тонны кукол Барби - одетых лишь в зеленые набедренные повязки, на которых золотошвейками написано "аллах акбар!" На следующий день были рассыпаны три тонны соленых огурцов с той же надписью желтым, затем - три тонны лавровых листьев, на каждом из которых швейной машинкой зигзагом вышит тот же желтый-золотой акбар, а главный удар предполагается в рассыпании над городом многих тысяч пластмассовых навытяжку солдатиков с лицом Командира, но уже без аллаха.
            Далее, конспективно. Трансформирование имевшихся связей - из разряда незаметных, незаметные ежедневные по сантиметру изменения - отношения изменятся, решительно как бы загадочно. Медленно. Понемногу. Незаметно. Белые рамы большого окна в доме напротив - стоящего во дворе; у него были чистые стены, желтоватые по обыкновению, а рамы - белые. В комнате сидели, курили и ждали - непонятно чего - может быть, денег, хотя с какой бы это стати. На самом деле это пространство изменилось и еще не было разграничено планами. Так в колхозах с утра приходили на развод-разнарядку, в деревне Черный Острог, а председатель - в запое. В городах же происходит зачистка всех имевшихся ранее связей.
            Это время расставаний. Повторения того, что делалось раньше, не помогут. Связи растворяются, ты становишься чуть жиже, ощущаешь себя больным. Расчет только на то, что если лечиться с кем-нибудь от чего-то одного - даже об этом не зная - это сближает. Возможно, общий сдвиг помыслов не даст расстаться совершенно всем, вместе. Нации нужен общий триппер или бронхит.
            Вот быдлу-то что - у него нет жизни, связанной с перешедшим в память временем. Тем, которого уже не будет.
            Все превращаются в слизь, как бывает всегда, когда государство начинает укрепляться, то есть - крепчать. Первородство силовых структур объективно означает лечение организма антибиотиками, их не отторжение - признание болезни и всех ее воспалений. Прикосновения к другим людям становятся невозможными.

            В нормальной жизни, при притершейся ко времени власти, есть иероглифы, которыми все и говорят. Теперь же происходит стирание неких тонких помыслов, а пустота - все время меняется и тот, кто не знает об этом, все время обламывается, отсчитывая свою жизнь от известной ему пустоты, но она уже другая. Смену власти подготавливают спец. люди изготовлением новых иероглифов, в совокупности называемых идеологией.
            Главный вопрос любой идеологии - как быть с прошлым? Речь не о том, чтобы переписать его, но чтобы сделать возможным не относиться к нему болезненно. То есть - новая идеология не должна считать его неудачным, отвратительным, преступным и т.п. Рассчитывать на то, чтобы две трети электората, это прошлое воспринимающие (и справедливо) как основу, главное содержание своей жизни, вымерло - неразумно, к тому времени сами идеологи окажутся в их положении. Да и бесчеловечно. Цинически же выражаясь - требуется минимизировать риск поражения. Но - как это сделать, когда новая идеология обязана отталкиваться от предыдущей, определяя себя уязвлением ея?
            Выход есть: любая система знаков, разумно размещенных друг относительно друга, и возникает для того, чтобы породить знак отсутствующий, ключевой. Тогда этот отсутствующий, фиктивный и ключевой знак сможет называть вещи своей волей - не оказываясь при этом ни тоталитарной, ни автократической вершиной. Он-то и сможет помириться с любым прошлым.

            Главной тайной является он, новый лидер. Потому что этому знаку достаточно владеть только стилем - обладая при этом, скажем, жестом, максимально распространенным или более всего воспринимаемым страной. Уместным. Пока - неизвестно каким. Он должен придумать, чтобы его узнавали, вот и все.
            Потому что идеология, вживляемая властью каждому подданному, сводится к тому, что как только он gets some style - предоставленный ему идеологией и властью - ему не нужна больше внешняя точка идентификации, ведь он достиг собственной идентичности, он становится самим собой, как бы каким он был придуман Богом. Да и эмоциональное отторжение у нас сильнее аргументированных претензий.
            Входя в такие перемены не в первый раз, воспринимаешь признаки смены власти без удовольствия, уже зная, что будет - по обыкновению сделается новый типаж, задача которого - покрыть своей типажностью как можно больше народа, как кооператоры когда-то, тогда власть и удастся. Учитывая разрозненность составляющих жизни России конца века, следует, что влияние командира может быть только шаманским, а идеология должна стать записью магии, которая только и способна оказать равное воздействие на все слои государства и общества, де факто не связанные никак иначе. Но в стране были три подручных шамана: Интерфакс, ИТАР-ТАСС и РИА-НОВОСТИ с их поминутными откровениями и задача представлялась не безнадежной. А шаман-командир должен быть Павел I-ый и Поручик Киже в одной тушке, что тоже легко.

            Другим признаком смены власти является появление чемоданчиков - смутных, будто взялись не то, чтобы изо сна, но их выдают при рождении, как аптечку, набором инструментов для будущей жизни. В чемоданах какие-то вот такие картинки, всякая из которых появится в нужный момент жизни и поможет что-то вспомнить. А олигофренам такие чемоданы не выдают, поэтому они и дауны.
            Пейзаж начала декабря все еще прежний, он застыл - все то же тяжелое помещение, пустое, с впитавшимися в него запахом холодного сигаретного пепла, пустые столы - где-то на краю одного из них телефон - почему-то обычно красного цвета: не правительственный, а просто красный. За окнами двор, там стоит дом, особнячок, желто-белый.
            В комнате нет никаких разговоров - то есть, если рассудить, что все это для того, чтобы не спугнуть главное, то в такие моменты и происходит совпадение умов людей, его создающих. Тайный знак нависает и все молчащие в комнатах с видом на желто-белый дом редко когда так понимают друг друга. Но - еще непонятно какие именно структуры, какие штуки или их отношения требуется сменить.
            А в Петербурге на Литейном, на правой стороне, если от Невского, предполагают построить всех литераторов - от самого Большого дома и - докуда дотянутся (примерно до дома Мурузи) вдоль по тротуару. И - раздать им разного размера коробочки с умственными способностями, имея в виду необходимость воссоздания 12 Силовых Коллегий, которые впредь станут управлять умственными построениями державы - в расчете превращения Петербурга в центр организации деятельности всех структур, в том числе и культурно-экономических.
            Умственные способности были разные, самая большая была в коробке как от туфель, а самая маленькая как от одной серьги с жемчужиной (речной). Драгомощенко досталась такая длинная коробка, как в которой носят палки для шашлыков, что там не известно, он ее немедленно потерял. Вообще, с литераторами окончательно не получилось, инструкций внутрь по недогляду не вложили, а способности надо было употреблять совершенно по разному - вот, досталось литератору В.А. что-то вязкое в баночке - понюхал - хвоей пахнет, он и решил, что это против ревматизма. Ревматизм-то он вылечил, но так и не поумнел в нужном направлении.

            А чуть поодаль, конечно, навязчивый Батюшков по мокрым косогорам и прелым листьями под конскими копытами едет на белой лошади. Будто и в самом деле смена власти приходит с западного, северо-западного моря, и копыта коней шлепают по глине. Но запах при этом не морской, просто прелая листва - дубы, клены.
            Вот и теперь, в конце первой декады декабря по Москве мимо по парку ехали конные люди на черных конях - можно было бы подумать, что они охраняют какой-то футбол на стадионе неподалеку, но ноябрь уже кончился, декабрь, пусть и октябрьский по теплу, и все футболы на стадионе поблизости уже все. Зачем они ехали медленным шагом - не знаю, они были из того же чемодана для новорожденных. А государство по ночам высасывает мозг подданных, но обеспечивает реальное покрытие денег.
            Еще один признак смены власти в боязни общения - не вполне осознаваемой, связанной просто с тем, что все люди уже сдвинулись, а части их мозга и прошлого, прикрепленные к обстоятельствам, растерялись за исчезновением этих обстоятельств - и люди уже другие, а вы не понимаете, какая их полость, любившая вас, из них исчезла. Зато солдаты и милиция и без того никогда не помнят, что было неделю назад - им можно смещать в течение недели расписание караулов и все у них в голове тут же перепутается и встанет на новое место, как на старое.
            Под угрозой простые правила - сколько стоит талончик в троллейбусе, когда следует платить за проезд, не западло ли вообще это делать, какие нравы у продавщиц, с какими словами к ним обращаться. Все что ли куда-то отъезжают: переезд или просто ящики, нарастающие ненужным содержимым, никогда не получается все сохранять там, чтобы это имело смысл, потому что никогда не станешь их разбирать.
            Оживают картинки из памяти, вспоминаются родственники, живыми и прочие умершие - ликвидируется что ли стенка, которая была собрана из новостей и просто привычного пространства. Время становится неразграфленным, им ничто не мешает вернуться. Решетка распилена.

            Изменение формы и типа пустоты, которая все время разная - вот что оказалось главной тайной всех перемен. А ее изменения могут сказаться, например, на введении новой формы для сотрудников ФСБ или СВР: полевые комбинезоны, но в первом случае розового, а во втором - сиреневого цветов. В первом случае береткой служат шляпки, вязаные, фиолетового цвета, но с не накрахмаленными краями, так что края шляпок обвисают на лицо. Во втором же - тоже фиолетовые, но колпачки, с прикрепленными к ним бубенчиками - что демонстрирует профессионализм сотрудника, умеющего ходить и перемещаться так, что ни один бубенчик не звякнет.
            Они будут следить за раскладывающейся какой-то колодой карт или же книжкой-раскладкой или какой-то сложенной гармошкой картой... Что-то, словом, раскладывается, уточняя подробности - вот как будет усложняться жизнь, ее нынешние сцепочки полетят, расцепятся - даже те привычные точки, в которых жизнь обеспечивается врачами и магазинами - все это будет закрываться или разоряться, и человек почувствует себя брошенным. И, конечно, покосится работа, а впереди будет очень мало пространства, где зарабатывать.
            Привычная контора будет прорастать боязнью увольнений. А когда придет начальник с бутылкой, все будут пить с ним. Он будет жаловаться, говоря как трудно, но прорвемся, и все поймут, что не прорвутся и начнут искать новые места, а прежняя контора будет терять опрятность, на чай-кофе-сахар скидываться перестанут, или же - если контора была богатой - больше не будут выдавать халявные чай, кофе и сахар.
            Тут же и общая разбалансировка организма, в результате чего начинают происходит какие-то выделения, синего, скажем, цвета из мозга. Это потому, что утрачена мера стабильности и спокойствия, которая позволяла жить в ней долго и спокойно, производя устойчивые обновления, вполне приятные жизни. Теперь этого уже не будет, теперь от окружающего можно будет жить, лишь что-то от него откусывая, как в не вполне честной любовной связи.

            А где-то рассажены, уже забиты в почву схожие мужики, руководящие жизнью в своих околотках. Даже не знакомые друг с другом - хотя в большинстве они знакомы - они составляют телепатическое сообщество, контролирующее единую субстанцию хозяйственной власти, то есть - владеющую средствами производства, способами производства, а также трудовыми и сырьевыми ресурсами.
            Субстанция пахнет воротниками застиранных рубашек & засаленными галстуками. Формат местной власти переминается, перетекает, сжимается, становясь лишь плотнее под внешним воздействием, сохраняя свое постоянное единство. У каждого из них есть грабли, на которые он наступает по утрам, кол, которым бьет чужаков по пятницам к вечеру, и серый костюм-тройка.
            Эти люди встроены в маловажные интерьеры, не предполагающие блеска высшей власти, в нелепо-просторные помещения, на дальней стене которых обязательно какое-то багровое панно. И что-нибудь блестящее, вроде таблички-двери пожарного крана, неизвестно зачем никелированной, - сбоку. Их туфли поскрипывают. Предположительно, они крякают, вставляя женам.
            Трудно понять, ощущают ли они высоты власти, где обламывается нечто в рост 10 часовым поясам: где полученный приварок на два порядка чудесным образом превосходит затраченные усилия. Предоставляя иные интерьеры, которые им вряд ли нужны.

            К окончанию второй декады декабря всех плющило и колбасило не по-детски. В этот же момент мне стало ясно, что напряжение всех духовных и физических сил членов предвыборных блоков, организаций, движений и партий было вызвано тем, что в Очаково котельная отапливала баню стремным углем, завезенным х.з. откуда. В этом угле когда-то подох гнилой птеродактиль, зловредные особенности вещества которого сказалась только теперь и - вот так. Не отражаясь и не сказываясь на самочувствии посетителей бани, - лишь на властной элите государства, когда ветер с юго-запада.
            А неким минимумом жизни рядом с баней стоит некая лавка: не из воспоминаний советской жизни, а такая небольшая выживалка - дощатая, зеленого цвета, из досок даже и не вагонки, а каких-то корявых; с окном - длинным из трех блоков. Среднее из них открыто, за ним продавщица выдает вещества за резаную бумагу. По сырым листьям мимо едут солярка и дизтопливо, что не повод для сетований, но вполне минимальный рай, эти обстоятельства позволяют жить.
            По разъехавшейся глинной дороге можно будет добрести до какого-то дома, где, видимо, живешь, грохнуть-опустить на пол-на стол авоську с купленными веществами. Умыться как уж получится, смотреть в окно, кипятя воду: на то, как рано гаснут окна в окрестных домах. Слушать, как встявкивают собаки и мычит, паркуясь, мощный механический одр.

            Но ведь нам нужно, чтобы вокруг нас была бы война, чтобы нам было трудно, чтобы против нас было то, что не является нами и чье давление надо выдержать. Потому что вопрос даже не о не превращении нас в слизь, а - чтобы дожить до смерти, не возненавидев друг друга.
            Чем размечается пространство? Пространство размечается слюдой. Чем засвечивается пленка? Пленка засвечивается светом. Чем производится власть? Власть производится телом.
            Надо думать, вот магия, помогающая сделать изменения власти нежными. Надо выкопать небольшую ямку примерно в сквере, лучше поблизости от кленов, положить в ямку три вещи: денежку, которая скоро станет бывшей или меньше спички, ноготь, состриженный с большого пальца левой руки, зачем - сам не знаю, и перо птицы: лучше - воробьиное, хотя его труднее всего отыскать. Затем надо сказать в ямку то, что вы хотите от новой власти, засыпать ямку, затоптать и уходить не оглядываясь, как бы вас ни плющило и не колбасило. Еще неплохо сказать уууууу - уходя, это может стать национальной идеей, хотя бы для вас.
            Если магия удастся, то можно себе просыпаться как хочешь и смотреть что за окном идет снег. Или засыпать как хочешь и, засыпая, смотреть как за окном идет снег. Это текст написан людьми, у которых есть небольшая щелка между телом и ними. Поэтому всегда, даже в моменты обострений изложенного свойства они могут смотреть на то, как за окнами идет снег. Поэтому их свидетельство верно.


    Следующий текст                     
    в книге Андрея Левкина                     



Вернуться на главную страницу Вернуться на страницу
"Тексты и авторы"
Андрей Левкин "Цыганский роман"

Copyright © 2001 Андрей Левкин
Публикация в Интернете © 2001 Союз молодых литераторов "Вавилон"; © 2006 Проект Арго
E-mail: info@vavilon.ru