Григорий КРУЖКОВ

РОМАН С ГИТАРОЙ*

О стихах Джойса

    Ностальгия обелисков:
    Литературные мечтания.
    М.: Новое литературное обозрение, 2001.
    Художник Евгений Поликашин.
    ISBN 5-86793-135-8
    С.458-464.



        Читатель, знающий Джойса как автора "Улисса" – величайшего модернистского романа XX века, удивится, познакомившись с Джойсом-поэтом. Его стихи могут показаться не просто традиционными, а старомодными – шокирующе старомодными. Зато они открывают нам совершенно другого, незнакомого Джойса; а это дает возможность по-новому увидеть и его новаторскую прозу.
        Джойс сочинял стихи всю жизнь. Его первой опубликованной книгой был сборник "Камерная музыка" (1907), включивший стихотворения, писавшиеся между 1901 и 1904 годом. По форме это цикл песен, написанных в духе английской ренессансной лирики. Сюжет несколько размыт и условен, но основная линия прослеживается – томление, стремление, сближение, усталость, расставание и одиночество. Есть даже мотив дружбы, которой жертвуют ради любви, и мотив враждебного света, мстящего влюбленным:

      Не огорчайся, что толпа тупиц
                  Вновь о тебе подхватит лживый крик;
      Любимая, пусть мир твоих ресниц
                  Не омрачится ни на миг.

        Книга Джойса, характерная для утонченной и стилизованной поэзии рубежа века, была сочувственно встречена лидерами английского символизма – прежде всего Йейтсом, чье влияние на "Камерную музыку" Джойса – вплоть до прямых отзвучий – вполне очевидно. Очевидно и влияние модного тогда Верлена, потребовавшего от поэтов "de la musique avant toute chose" – "музыки прежде всего".
        Известно, что у Джойса был прекрасный тенор и в молодые годы он выступал с пением ирландских песен и баллад. Позднее он увлекся английской мадригальной поэзией и музыкой XVI века – Доуландом, Бердом и другими елизаветинцами. В 1904 году он даже намеревался предпринять гастрольную поездку по югу Англии с лютней и соответствующим старинным репертуаром. Песни Джойса возникли как подражание любимым образцам. Он исполнял их, импровизируя задумчивые аккорды на рояле или на гитаре. Он всегда желал, чтобы эти стихотворения были положены на музыку, и его желания вполне сбылись. Многие композиторы не устояли перед искушением "Камерной музыки" Джойса.
        Впоследствии критики найдут в этой книге "пародийный аспект", покажут, что чуть ли не любую строку в ней можно вывернуть наизнанку, обнаруживая под лирикой фарс или непристойность. В частности, комментаторы отмечают, что уже само название "Камерная музыка" ("Chamber Music") имело для Джойса некий второй, неприличный смысл (или, по крайней мере, оттенок смысла), связанный со словом chamber pot (ночной горшок). Здесь легко впасть в преувеличение и полностью исказить перспективу. Самое замечательное в ранней книге Джойса – не пародия, а именно стилизация, необычайно точное "попадание в тон". То есть, не Джойс пародирует любовную тему, а она сама включает ритуальную пародию как составной элемент, поэтому дурак, шут – естественная маска влюбленного, начиная с Анакреона и кончая шутом, который полюбил королеву у Йейтса ("Колпак с бубенцами") и паяцем, истекающего клюквенным соком, у Блока ("Балаганчик").
        Второй (и последний) прижизненный сборник стихотворений Джойса "Пенни за штуку" (1927) кардинально отличается от первого. По сути, это листки из дневника, вехи скитальческой судьбы Джойса в форме лирических откровений – то беспощадно прямых, то символистки зашифрованных. Обозначены даты и города: Триест, Цюрих, Париж... Большая часть стихотворений написана в Триесте в 1913 – 1915 годах. Их биографическая подоплека – чувство Джойса к его ученице Амалии Поппер, мучение безнадежной любви, смешанной со стыдом и виной. Эта вина ощущается в стихотворении "На пляже в Фонтане", где речь идет о сыне Джойса, а в "Цветке, подаренном моей дочери" – о встрече Амалии с его дочерью Лючией. В отличие от стилизованных и достаточно условных песен "Камерной музыки", практически все стихи "Пенни за штуку" могут быть прокомментированы фактами биографии писателя. Так, метафорическая, на первый взгляд, фраза в "Банхофштрассе" – "сквозь сумрак дня" – отражает реальное заболевание глаз Джойса, с которым он мучился всю жизнь, страх слепоты, который преследовал его в Цюрихе. В основе стихотворения "Плач над Рахуном" – рассказ жены Джойса, Норы, о юноше, который когда-то любил ее и умер от любви. Тот же самый сюжет, что и в самом знаменитом из "Дублинских рассказов" Джойса "The Dead" ("Мертвые").

      ПЛАЧ НАД РАХУНОМ

      Далекий дождь бормочет над Рахуном,
      Где мой любимый спит.
      Печальный голос в тусклом свете лунном
      Сквозь ночь звучит.

      Ты слышишь, милый,
      Как он зовет меня сквозь монотонный
      Шорох дождя – тот мальчик мой влюбленный
      Из ночи стылой?

      В такой же стылый час во мраке черном
      И мы с тобой уснем –
      Под тусклою крапивой, мокрым дерном
      И сеющим дождем.

        Название сборника заслуживает отдельного обсуждения. В оригинале здесь обычная для Джойса словесная игра, – как обычно, игра на понижение. Первое слово в сочетании Pomes penyeach есть компромисс, среднее арифметическое между английским "poems" и французским "pommes". То есть название можно перевести как "Стихотворения по пенни за штуку" или "Яблоки по пенни за штуку". Первоначально Джойс хотел включить в свой сборник двенадцать стихотворений и назначить цену книжки в один шиллинг – по пенни за каждое. Но впоследствии он решил включить в сборник еще одно стихотворение, написанное значительно раньше остальных, в 1904 году. Поэтому он и назвал его "Tilly" – довесок, прибавок. Тринадцатое, "несчастливое" стихотворение в сборнике, по мнению критиков, связано со смертью матери Джойса в августе 1903 года и с тем чувством вины перед ней, которое не оставляло Джойса никогда (см., например, первую главу "Улисса").
        К сборнику "Пенни за штуку" биографически примыкает одно из лучших стихотворений Джойса "Ecce puer", что значит: "Вот – ребенок (лат.) Это аллюзия на слова Пилата, выведшего Иисуса к толпе в терновом венце и багрянице: "Ecce homo!" – "Се, Человек!" (Иоанн 19:5). "Ecce puer" написано в феврале 1932 года на рождение внука, названного в честь своего деда Стивеном Джеймсом Джойсом. Беременность Элен, дочери Джойса, была тяжелой. В довершение всего, за семь дней до рождения внука умер отец писателя, Джон Джойс. Радость и скорбь смешались в эти дни. Неудивительно, что и в самом названии, и в содержании стихотворения сочетаются мотивы Распятия и Рождества.
        В стихах Джойса – много перекличек с его прозой, много важных комментариев к характеру и судьбе автора (и его литературного двойника Стивена). Уже в "Камерной музыке" мы замечаем то, что так характерно для Джойса, – особый недуг души, когда потребность любить и страстность натуры сочетается с недоверием к любви и с глумлением над ней. В стихотворении "Хоть я уже, как Мидридат..." ("Камерная музыка", XXVII) в строках про "писклявых певцов", воспевающих до небес своих возлюбленных, и про фальшь, неотделимую от любви, мы замечаем явные переклички с Джоном Донном, с такими его стихами, как "Тройной дурак", "Растущая любовь", "Твикнамский сад". Но даже осознавая, что он "перерос" ложные приманки любви, автор все же хочет быть вновь захваченным ею в плен – "Чтоб в бедный пресный мой язык / Яд нежности твой проник".
        Эта двойственность видна и в покаянных стихах "Пенни за штуку". Многое в этом цикле недосказано и зашифровано: "Пенни за штуку" – поздний плод того же символистского древа, что и (к примеру) ахматовская "Поэма без героя". Загадочна "сломанная ветвь" в первом стихотворении цикла "Довесок", загадочна "золотая лоза" в стихотворении "Прилив", про которую у Джойса говорится:

      Uplift and sway, O golden vine, –
      Your clustered fruits to love's full flood,
      Lambent and vast and ruthless as is thine
      Incertitude!

        В прозаическом переводе: "Ты вздымаешь и качаешь, о золотая лоза, свои грозди под высоким приливом любви, ускользающим, огромным и безжалостным, как твоя неопределенность (или неуверенность)".
Эта строфа останется загадкой, пока мы не сопоставим ее со "сломанной ветвью" из другого стихотворения цикла и с библейским источником обоих этих образов. И лоза, и сломанная ветвь отсылают к словам Христа: "Я есмь истинная виноградная Лоза, а отец Мой – Виноградарь; Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода. <...> Пребудьте во Мне, и Я пребуду в вас. Как ветвь не может принести плода сама собой, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во мне... <...> такие ветви собирают и бросают их в огонь, и они сгорают" (Ин. 1-6).
        Важнейшее слово в стихотворении Джойса "Прилив" – последнее, incertitude (неопределенность), – невозможность поверить, заново обрести духовную цельность, которой он обладал в детстве. Такова была мука, преследовавшая всю жизнь.
        "Сломанную ветвь" в "Довеске" можно также сопоставить, помимо Евангелия от Иоанна, с обычаем древних германцев, зафиксированным в кодексе законов "Салическая правда": когда человек отказывался от своего рода и наследства, он должен был явиться в судебное собрание и сломать над своей головою "три ветки длиною в локоть". Сходным образом, сломанная ветвь у Джойса может означать разрыв с религией предков, родительским домом и Ирландией (эмиграция).

        Кроме "Камерной музыки" и "Пенни за штуку", Джойсом написано еще много стихов на случай, поэтических шуток и пародий. Известны две едкие сатиры, которые он опубликовал в молодости. Одна из них, "Святая миссия" (1904), начинается так:

      Я – катарсис. Я – очищенье.
      Сие – мое предназначенье.
      Я не магическая призма,
      Но очистительная клизма.

          (Пер. Б. Казарновского)

        Но к сатире и к абсурду джойсовскому публика привыкла. Другое дело – Джойс с гитарой. Здесь, в лирических стихах, он совсем другой. Но это тот же самый Джойс.

2000



Джеймс Джойс

Из "КАМЕРНОЙ МУЗЫКИ"

XXVII

Хоть я уже, как Митридат,
            Для жал твоих неуязвим,
Но вновь хочу врасплох быть взят
            Безумным натиском твоим,
Чтоб в бедный, пресный мой язык
Яд нежности твоей проник.

Уж, кажется, я перерос
            Игрушки вычурных похвал
И не могу принять всерьез
            Певцов писклявых идеал;
Любовь хоть до небес воспой –
Но капля фальши есть в любой.


XXXII

Весь день шуршал холодный дождь,
            Витал осенний листопад.
Приди в последний раз – придешь? –
            В продрогший сад.

Перед разлукой – постоим,
            Пусть прошлое обступит нас.
Молю: внемли словам моим
            В последний раз.


XXXVI

Я слышу: мощное войско штурмует берег земной,
            Гремят колесницы враждебных, буйных морей;
Возничии гордые, покрыты черной броней,
            Поводья бросив, бичами хлещут коней.

Их клич боевой несется со всех сторон –
            И хохота торжествующего раскат;
Слепящими молниями они разрывают мой сон
            И прямо по сердцу, как по наковальне, стучат.

Зеленые длинные гривы они развевают как стяг,
            И брызги прибоя взлетают у них из-под ног.
О сердце мое, можно ли мучиться так?
            Любовь моя, видишь, как я без тебя одинок?


Из сборника "ПЕННИ ЗА ШТУКУ"

ДОВЕСОК

Кочуя за зимним солнцем вослед,
Он ведет коров по холодной тропе.
Привычным голосом торопя,
Он гонит стадо свое над Каброй.

Знакомый голос сулит им тепло и кров.
Они мычат и топчутся вразнобой.
Он их погоняет цветущей ветвью,
Качается пар над рогами коров.

Сторож стада, беспечный раб,
Ты ночью растянешься у костра...
Я кровью истек у черной реки,
И сломана ветвь моя!


ПРИЛИВ

На скалах плети ржаво-золотисты,
Колышет их пресыщенный прилив;
День сумрачный навис над ширью мглистой,
Крыла раскрыв.

Пустыня волн вздымает и колышет
Растрепанную гриву – а над ней
Усталый день брезгливой скукой дышит
В лицо зыбей.

Вот так же зыблет, о лоза златая,
Твои плоды мятежная струя –
Безжалостная, буйная, пустая,
Как жизнь моя.

    Триест, 1915


НОКТЮРН

Рой бледных звезд –
Как погребальный факел,
Подъятый к небесам.
Под сводами – парящих арок мост,
В кромешном брезжит мраке
Полночный храм.

О серафим!
Погибших плачут сонмы,
Втекая в неф,
Когда кадилом зыблешь ты своим,
В безлунный купол темный
Глаза воздев.

И гулкий звон –
Звон мертвый, погребальный –
Тревожит глушь,
И мерзлый пар, клубясь со всех сторон,
Восходит над печальной
Пустыней душ.

    Триест, 1915


БАНХОФШТРАССЕ

Глумливых взглядов череда
Ведет меня сквозь города.

Сквозь сумрак дня, сквозь ночи синь
Мерцает мне звезда полынь.

О светоч ада! светоч зла!
И молодость моя прошла,

И старой мудрости оплот
Не защитит и не спасет.

      Цюрих. 1918


ECCE PUER

Дитя явилось
В юдоль скорбей:
Печаль и радость
В душе моей.

Он спит, не видя
Склоненных нас.
Любовь да внидет
В глубь этих глаз!

Тщедушной жизни
Пар на стекле:
Пришла, чтоб снова
Пропасть во мгле.

Младенец – в зыбке,
В земле – мертвец.
Простись и сына
Прости, отец!


Продолжение книги "Ностальгия обелисков"                     


ПРИМЕЧАНИЯ


        * Джойс Дж. Лирика. М., 2000.



Вернуться на главную страницу Вернуться на страницу
"Тексты и авторы"
Григорий Кружков "Ностальгия обелисков"

Copyright © 2006 Григорий Кружков
Публикация в Интернете © 2002 Союз молодых литераторов "Вавилон"; © 2006 Проект Арго
E-mail: info@vavilon.ru