Прозрачный пейзаж
ДИАЛОГ С АМАЛЬГАМОЙ
Все началось с пробора. В школе Джона Уолтерса не любили девочки. Они считали его зубрилой и мямлей. Глядя на себя в зеркало, он не мог с ними не согласиться. Но однажды, поддавшись загадочному порыву, Уолтерс изменил свою – и может быть нашу – судьбу. Он причесался так, что пробор оказался не справа, а слева. Результат оказался сногсшибательным: Уолтерс стал самым популярным кавалером во всей школе. Устав отбиваться от поклонниц, он зачесал волосы назад, что сделало его жизнь нормальной.
Этот удачный психологический эксперимент заставил Уолтерса вплотную заняться деятельностью полушарий головного мозга. Его левая часть – согласно общепринятым теориям – отвечает за логику, математику, язык. В нашей культуре эти области традиционно связаны с типично мужским интеллектом. Поэтому пробор слева служит подсознательным знаком успеха для мужчин. Лишь у шести американских президентов, причем наименее удачливых, пробор был справа (как, кстати сказать, и у Ала Гора). Три президента – Линкольн, Картер и Рейган сменили привычку зачесывать волосы справа налево. Джимми Картер, правда, сделал это лишь в 1979-м году, после того, как Уолтерс написал ему письмо с советом, но было поздно – вторые выборы Картер проиграл.
С женщинами все наоборот. Пробор справа намекает на то, что в ее голове доминирует правое, связанное с образами и музыкой полушарие. Это делает дам более желанными в глазах поклонников, но не избирателей. Поэтому Маргарет Тэтчер и Хиллари Клинтон носят пробор слева и известны успехами не столько в личной, сколько в общественной жизни.
Теория пробора навела Джона Уолтерса, ставшего к тому времени физиком, и присоединившуюся к нему сестру-антрополога Кэтрин на мысль о связи зеркала с интеллектуальной асимметрией. Дальнейшее – вопрос техники. В "живой" реальности наш правый глаз смотрит в левый глаз собеседника. Это значит, что разговор ведут не только разные люди, но и разные полушария. Зеркало же превращает диалог в монолог.
Мало того, что зеркала лгут, они еще внушают заведомо ложные представления. Глядя на свое отражение, мы видим себя не так, как нас видят другие. Нашего зеркального двойника не существует в природе. Он обманчив, как тень, призрачен, как мираж, и опасен, как химера. Переворачивая изображение, зеркало выдает сходство за тождество. Левое похоже на правое, но не равно ему. Из-за этого там, где отражение показывает нам дружескую улыбку, окружающие видят зловещую ухмылку, влюбленный взгляд может обернуться кислой гримасой, кокетливое подмигивание – нервным тиком.
С коварством зеркал прекрасно знакомы американские школьницы. Самые привередливые из них прежде, чем выйти из дома, снимают себя "Поляроидом". Глядятся не в зеркало, а в "поляроидный" автопортрет – суетно, но разумно. Дело в том, что лишенные надежного самоконтроля, мы проецируем во внешний мир неверный образ, даже не догадываясь об этом. Дефицит знаний о себе обрекает нас на ошибки – иногда роковые. Такая катастрофа замечательно описана в булгаковском "Театральном романе". Его герой, драматург Максудов, пытается произвести хорошее впечатление на могущественного Ивана Васильевича, возглавляющего Независимый театр. Тут-то и происходит "драма с зеркалом", которую, как и всего Булгакова, лучше не пересказывать, а цитировать:
"Я стал производить репетиции по ночам. Я брал маленькое зеркало, садился перед ним, отражался в нем и начинал говорить ... И все шло как нельзя лучше. Порхала на губах пристойная и скромная улыбка, глаза глядели из зеркала и прямо, и умно, лоб был разглажен, пробор лежал как белая нить на черной голове ... Однажды ночью я решил произвести проверку и, не глядя в зеркало, произнес свой монолог, а затем вороватым движением скосил глаза и взглянул в зеркало для проверки и ужаснулся. Из зеркала глядело на меня лицо со сморщенным лбом, оскаленными зубами и глазами, в которых читалось не только беспокойство, но и задняя мысль. Я схватился за голову, понял, что зеркало меня подвело и обмануло".
Зеркало – ненадежный и опасный инструмент самопознания. Чтобы исправить врожденную лживость зеркала, его нужно научить тому, о чем мечтают мудрецы и поэты: смотреть на мир прямо и отражать его таким, каков он есть. Для этого достаточно поставить два зеркала под прямым углом друг к другу. Эффект двойного отражения перевернет зеркальное изображение в обыкновенное.
Патент на честные зеркала еще в 1887 году получил английский священник Джон Хукер. Но только нью-йоркский изобретатель Джон Уолтерс первым нашел способ производить их. С тех пор, как в южном Манхэттане Джон и его сестра Кэтрин открыли галерею правдивых зеркал, за двести-триста долларов их может купить каждый.
Пользоваться прямым зеркалом очень непросто. Если мы делаем шаг вперед, то наше отражение не приближается, а отдаляется от амальгамы. Из-за этого почти невозможно взять вещь со стола, глядя на нее в зеркало. Всем, кроме самоубийц, нельзя пользоваться зеркалом в машине и в ванной, для бритья. Оно не годится и для хороших актеров, которые, в отличие от плохих, и так знают, как проецировать нужный им образ на зрителей. Во всех остальных случаях честное зеркало, как далеко не всякая правда, может изменить вашу жизнь к лучшему. Сперва кривое отражение вас будет раздражать – целый месяц вы учитесь жить с этим конвульсивным калекой. Еще через месяц вы смиритесь с собой. Теперь начинается главное – полюбить себя не таким, каким вы себе кажетесь, а таким, как вас знают другие. Жить с правдой также мучительно, каким и без нее, только пользы больше.
Не удивительно, что известный нью-йоркский психотерапевт Джеральд Эпстин стал первым покупателем честных зеркал. Заставляя смотреться в них, он учит своих пациентов познать себя – как другого.
Раньше такое знакомство происходило в церкви. Сейчас теологию заменила психиатрия. Никогда еще Америка не была так занята своей душой. Тучные годы американской экономики, убедившие страну в том, что за деньги счастье не купишь, привили ей жажду покоя. На него сегодняшняя Америка пытается обменять самую старую из своих привилегий – свободу. Двухвековой опыт показал, что первый дороже второй. Ведь свобода – это когда ты делаешь то, что тебе нравится, но покой обретает лишь тот, кому нравится то, что он делает.
Чтобы достичь покоя, надо заключить перемирие между амбициями и возможностями. Жить искусно значит быть в центре своего Я. Каждый раз, когда нужда, соблазн, а чаще – зависть гонит нас за границы собственной личности, мы попадаем в чужой и враждебный мир постороннего. Уверенность в себе, которую мы ощущаем, возвращаясь из этой вредной отлучки, свидетельствует о верности выбранного направления.
Философия, говорил Новалис, учит всюду быть дома. И ностальгия – тоска по себе. Честное зеркало способно если не унять, то ослабить ее. Оно предлагает скорректированную концепцию реальности, спасающую от монопольной власти отражений.
Злое волшебство зеркал позволяет им оградить нас от "сырой" действительности. Самые темные стекла не скрывают глаз так надежно, как зеркальные очки. То, что они – эти самые зеркальные очки – вышли из моды, – симптом выздоровления от нарциссизма, заразившего предыдущее поколения. Предметы обихода, вырванные из быта казалось бы недавних 50-х и 60-х годов, поражают своей противоестественностью. Глядя на этот убогий скарб, мы обнаруживаем, что той эпохе, как глупой сороке, нравилось все, что блестит. Подчеркнуто искусственный антураж тогдашней Америки, который соблазнил Хрущева добавить "химизацию" в сакральную формулу коммунизма, заявлял о себе ослепительно полированными поверхностями. Американцы жили среди своих отражений – в тостерах и кофейниках, в зеркальной коже небоскребов, в никелированных бамперах машин, на глянце обложек, в жухлой желтизне пластмассы, покрывавшей все, до чего она дотягивалась своими полимерными щупальцами.
Миф зеркала, довлевший над эпохой, определил главный закон консьюмеристской цивилизации. В формулировке Ролана Барта он звучит так: "реклама не создает, а отражает массовую психологию". Это значит, что вся наша культура работает на обратной связи. Нам продают лишь то, что мы покупаем. Совершенные механизмы рынка идеально связывают спрос с предложением. И если мы отдаем предпочтение Незнанскому перед Тополем, а не Толстому перед Достоевским, то пенять не на кого. Потребитель не только заказывает музыку, но и сочиняет ее. Мы – соавторы реальности, которую по нашим запросам создает массовая культура. Внешний мир – зеркало, послушно отражающее наши вкусы, желания, прихоти. В этом секрет успешной рекламы. Действенным будет лишь тот призыв, который мы услышим, тот образ, который нам понравится, тот соблазн, перед которым мы не устоим. Поэтому все потребители рекламы несут ответственность за ее содержание. Попав в зеркальный мир, мы бродим по заколдованному кругу: глядя вокруг, мы видим лишь себя. Исследуя этот парадокс, американский ученый Кэвин Келли задался вопросом: какого цвета будет хамелеон, если ему не под кого мимикрировать? Не удовлетворившись умозрительной метафорой, Келли поставил практический эксперимент. Он купил хамелеона и посадил его в зеркальную клетку. Не выдержав испытания, несчастное животное погибло. Подобно ему мы мечемся в зеркальном лабиринте, бесконечно тиражирующем наш образ. Чтобы выйти наружу, надо избавиться от засилья зеркальных метафор с их пафосом размножения и экспансии. ("Зеркала и совокупление отвратительны, ибо умножают количество людей". Борхес).
Путь к выходу, как всегда, указывает мода. Прихоть коммерции не бывает случайной – она заставляет общество проговориться о том, что оно – общество – и само о себе не знает. Поэтому так красноречиво появление на рынке скромных, почти незаметных, прозрачных товаров – мыло, бензин, даже пиво.
Прозрачное мыло моет ничуть ни чище желтого, и прозрачное пиво не вкуснее коричневого. Разгадка не в продукте, а в потребителе: прозрачный продукт успокаивает совесть. Если экологическое движение изменило палитру, резко увеличив в ней долю зеленого цвета, то прозрачное пиво идет дальше. Доминирующей гаммой становится никакая. Оно хочет стушеваться, стать незаметным, раствориться в воздухе. Этакий оборотень из супермаркета: нечто притворяется ничем. Вместо цвета – один свет, беспрепятственно проходящий сквозь бутылку. Соблазн такого напитка не во вкусе, а в психологическом привкусе – подразумевается, что он не оставляет следов не только на скатерти, но и на совести. Потребляя прозрачное, мы словно возвращаем себе растраченную цивилизацией невинность.
Характерно, что мифология зеркал всегда связывалась со смертью. Евреи завешивали зеркала в знак скорби. В них искали души мертвых шаманы. Китайцы клали зеркало в могилу – освещать вечную тьму. И конечно не зря считается, что нигде так хорошо не умирается, как в столице зеркал – Венеции.
Если зеркальность делает вещный мир безжизненным, то прозрачность упраздняет его вовсе. Невидимая и вездесущая она напоминает о мощи бесцветных стихий – воды, воздуха, ветра. В их таинственном, лишенном границ и пределов царстве нечему отражаться. Тут негде ни заблудиться, ни спрятаться (не потому ли запуганные своей историей немцы сделали новый купол Рейхстага абсолютно прозрачным?)
Честное зеркало, усвоив азы прозрачности, уже не столько отражает, сколько продлевает нас в зазеркальном пространстве. Позволяя сделать лишний шаг от себя к другому, оно дает нам шанс сбежать из герметического плена отражений.
Впрочем, сам я предпочел бы другое зеркало – отражающее все, кроме тех, кто в него смотрит. "Вампирское" зеркало могло бы не только наставлять нас в смирении, но и служить машиной времени, показывая будущее – мир, в котором нас уже нет.
