Полина БАРСКОВА



ПРОЩАНИЕ


    Прощание с Полонием

      Хор: Но главное, будь верен сам себе.
              Тогда, как вслед за днем бывает ночь,
              Ты не изменишь и другим.

    Всё еще помню глаза: два остывших укуса на остывающем теле.
    Всё еще вижу короткопалых рук трепыханье:
    Агония помоечных голубей.
    И ползли за ним, переплетаясь, тени
    Тех, кого поглотил ненасытный Крон.

    Рваный хребет окна. За ним посыпанный тальком
    Наклоненный пустырь. Незагрунтован холст.
    Неподалёку парк. Нависает над парком
    Чертово колесо, к Богу ближайший мост.
    Что-то меня знобит от мотовства желаний,
    Никотиновых бусин, летающих надо мной.
    И запутался маятник в монотонности колебаний
    Между красным и белым, казнями и казной.

    Предавая себя, нужно помнить, покуда
    Ты доверяешь жизни свою судьбу,
    Что верблюд содержит запас надежды в горбу,
    Что твой враг - блестящий оратор, нояединственныйядругя-язануда.
    Что умелому фокуснику не отдается чудо.
    Что тебя любят близкие, которых видел в гробу.
    И только она изменяет тебе. Паскуда.


    Прощание с Призраком

      Хор: Я скошен был в цвету моих грехов,
              Врасплох, непричащен и непомазан.
              Не сведши счётов, призван был к ответу
              Под бременем моих несовершенств.

    С колючей проволокой в клюве
    Ко мне сегодня утром птица
    Явилась. В безразмерном трюме
    Притихли звери. Я угрюмо сплюнул
    В уже измученные воды,
    И мой плевок уплыл на Запад.
    Благая весть! Ты не спешила!
    Я столько о тебе наслышан,
    Когда терялись на рассвете
    Подвески перезрелых вишен,
    Когда туман струил по морю
    Вниз
              Накрахмаленные складки.
    Ну вот, я только плесень смою
    С лица. И будет все в порядке.
    Я не грешил. Тому причиной,
    Что мне любовницей была
    Пустая чистая зола.
    Онане пахнет мертвечиной, как всякая живая плоть...
    И этим каторжным прощеньем мой выбор оценил Господь.
    Благая весть! Как ты страшна.
    В тебе нет святости ни гроша.
    Пусть я посредственный святоша.
    Но ты - дырявая мошна.
    Я снова нищ. Придется мне
    Весь век возделывать пустыни.

    Крошится радуга во сне.
    Светлеет, словно грудь богини.


    Прощание с Офелией

      Хор: Ее одежды, раскинувшись, несли ее, как нимфу.
              Она меж тем обрывки песен пела,
              Как если бы не чуяла беды.

    Уже не вечер. но еще не ночь.
    И горизонт растекся по фланели.
    Когда шесть букв обозначают не
    Пока потусторонние метели,
    Не холмик, подходящий для кота
    Гораздо больше, нежели... не Лету,
    В которой искупаться норовят
    Все гордецы румяные подряд,
    То это смерть. Смерть окружила нас.
    Как лисы, прячемся в норе под вязом.
    И можем только высосать глаза
    Охотникам чугунно-долговязым.
    Когда шесть букв обозначают не
    Фонарь, сверлящий дырку в стратосфере,
    Совсем-совсем не то, что мните вы,
    То это, смею вымолвить, любовь.
    И повторить. И проглотить навеки.
    Когда шесть букв обозначают то,
    И это, и другое. И тебя, хранимый струнной музыкой холерик,
    То мы имеем дело с божеством. Поэзией, циничной и неловкой.
    Сердца Австралии, Европы, двух Америк
    Вытягиваются, норовя достать.
    Ах, что за лошадь: ноги, шея, стать,
    И как черна. Благодарю покорно,
    Единственный, несбыточный и проч.
    Амур холодной давится перловкой.
    Венера ощущает мягкость дёрна.
    Еще не утро. Но уже не ночь.


    Прощание с Розенкранцем и Гильденстерном

      Хор: Что ж. Им была по сердцу эта должность.

    Проткнули шляпу росчерком пера
    Павлиньего. Забросили под стол.
    О, кто бы знал, куда я шел вчера?
    Зачем в итоге я попал в костел?
    И пялился на тощих стариков, обнявшихся под бельмами икон...

    Пнул сапогом трясущихся теней
    Пучок. Почти опарыши в саду.
    Не думаю, что я пришел за ней.
    Я от нее. Я от нее иду.
    К чужому богу я явился зря,
    Себя чужим приличьем понукая.
    Да и погода выдалась такая
    Отвратная в ширинке декабря.

    Дурак пытает: перепутан род.
    Но так бывает: перепутан пол.
    Два старика с кораллами в ушах,
    И у обоих нету языков.
    Дюймовочку закапывает крот.
    Сердца людей усердно жжет глагол.
    Отринув Бога, он вернулся в церковь.
    Что можно сделать, если мир таков.


    Прощание с Лаэртом

      Хор: Но небеса велели
                                      им покарать меня и мной его.

              Кто меня перевез сквозь рыдание серой лагуны.
              Кто дрожал, когда я замерзала.
              Кто молчал, если слов не хватало двоим.

    Всхлипы сумрачных створок морского вокзала.
    Длинных вёсел набухшие струны.
    Под водою играют полынные сгустки металла,
    Превращаясь в снотворное: теплый сговорчивый дым.

              Где же тот гуттаперчевый смех.
              Он бежал, словно эхо, вперед.
              Где терновый тот голос -
              Лазурью обрызганный грот,
              Где могли мы встречаться,
              Не стыдясь, что ладони в поту.
              Где его оловянное сердце,
              Преломлявшее суету.

    Неужели исчезло в катакомбах отравленных вод?
    Как рубиновый перстень у губ -
    Вы ему прострелили живот.

    Видишь, темная метка
                                 Расползлась по истертой джинсе.
    Смерть - надежная клетка.
                                 Потому что мы будем там все.


    Прощание с Горацио

      Хор: Едва мой дух стал выбирать свободно
              И различать людей, его избранье отметило тебя.

    Где озеро замерзшей манной каши
    Испещрено паучьими следами.
    Где твой припухший нежно-бледный профиль
    Был словно скорбно падающий лист.
    Где ночью сейф взрывался поднебесный
    И высыпа́лись синие созвездья.
    Ель шевелила пальцами, качаясь,
    Ругаясь, как усталый пианист.

    Должно быть, там. Сафо, лицом уткнувшись
    В резиновые острые колени,
    Шептала, как любить меня могла бы,
    Когда бы не препоны естества.
    Там, где была кровать с железной сеткой,
    На батареях сохли наши куртки.
    И снился резкий запах нашей школы.
    Венеция и зимняя Москва.

    Когда б других не ранить подражаньем,
    Хотя туда не долетают стрелы.
    Когда б себя не мучить прилежаньем
    В разлапистом нанизываньи строк...

    Чувствительность и чувственность не слишком
    Похожи. Ты завесь окно пальтишком,
    Закрой глаза, а уши мягким воском
    Заклей, чтобы в смирении сиротском
    На исповеди плакать и молчать.
    Но нет! Прощай. Искать меня не пробуй.
    Пускай дурак зовет тебя зазнобой.
    Пусть почтальон летает над Европой.
    Любовь к тебе постыдней, чем лишай.


    Прощание с Гертрудой

      Хор: Язык и дух да будут лицемерны.
              Хоть на словах я причиню ей боль.

    Любовь - шизофрения. Вы тогда меня спросили, доктор, что читаю.
    Мне девять лет. Не стоило труда меня мирить с рассудком.

    Постарайтесь найти белый прозрачный лист.
    Потому, что Создатель вовсе не окулист,
    Всё, что еще увижу, доктор, вам не по нраву.
    Исполняю судьбу, переменив октаву.
    Допускаю, слышен пестрый банальный хрип:
    Это рыжий ангел к железу крылом прилип
    И теперь болтается под знаменитой аркой,
    Исходя нектаром, пивом или соляркой.
    Хорошо, что любовь - это всегда аванс,
    И немногие дотягивают до зарплаты.
    Из-за них зияют мраморные заплаты,
    Например, в Комарово. Таков баланс.

    У того, кто меня писал, отвратительный почерк.
    И к тому же много преждевременных точек.
    Кто не любит вечность, может ли быть любим?
    Я задамся этим вопросом вскоре.
    Океаны слов, которые я завещаю им,
    Опивками вспыхнут на мониторе.
    Обращайтесь к числам, к другим языкам, к цветам,
    Но не склоняйте эти слова к измене.
    Помнишь Удельную, пепельный снег? А там
    Темные губы доктора в самодовольной пене.
    Если ж в пылу графоманства сойду с ума,
    Он бессилен взорвать шевелящуюся ограду
    Отчуждения. Кстати, вокруг зима.
    Самое время перечитывать "Илиаду".


    Прощание с Клио

      Хор: Что он безумен, то правда.
              Правда, что это жаль,
              И жаль, что это правда.

    Стих - пространство. Более ничего.
    Если посмотришь вниз, увязнешь в бессвязной тайне.
    Уступишь общим друзьям малую часть его,
    Они не оставят в тебе камня на камне.
    Так что лучше замкни насмешкой уста мне.

    Что здесь, сутулый маг, твой болотный огонь,
    Если вверху свербит это паникадило.
    Я не смирюсь с тобой, благостная гармонь.
    Слишком уж наследила
    В тесном райке заклейменных душ,
    Что-то в твоих мехах оскорблено навеки.
    Этого не постичь. И великая сушь
    Наступает в каждом внимательном человеке.

    В частности, этот сноб. Этот престольный град.
    Где на Литейном дом - памятник римским сводням.
    Мегаполис, спящий в одном исподнем
    Под ненадежной защитой ажурных оград.

    Если бы я его опозорить могла б,
    Или избыть его. Все упованья мимо.
    Не претендуй. Утрись. Только последний раб
    Станет последней жертвой беглого серафима.


    Прощание с Гамлетом

      Хор: Мне жизнь моя дешевле, чем булавка,
              А что Он сделает моей душе,
              Когда она бессмертна, как и Он?
              Меня Он снова манит. Я иду.

    Научиться плакать без слез. И тогда легко.
    За окном пузырится снег, как "Вдова Клико",
    От кошмара кот отбивается толстой лапой.
    И каков соблазн: асфальт, четвертый этаж.
    И кого-то очень вовремя спас Лепаж
    От постылого круга захолустного ада.
    Если б из Мертвого моря ты выплыть мог
    И найти - Фанфан - самый высокий стог
    И кусать соломинку, подставив лицо закату.

    Если бы враний крик всем не тревожил слух.
    Если бы смерть замыкала порочный круг.
    Если бы человек не мог погасить лампаду.




Вернуться
на главную страницу
Вернуться на страницу
"Тексты и авторы"
"Библиотека
молодой литературы"
Полина Барскова "Раса брезгливых"


Copyright © 1998 Полина Барскова
Публикация в Интернете © 1998 Союз молодых литераторов "Вавилон"; © 2006 Проект Арго
E-mail: info@vavilon.ru