Виктор КРИВУЛИН

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

этим - купанным на кухне в оцинкованных корытах
со младенчества играющим у церкви без креста
не писать на Пасху золотых открыток
серебристой корюшки не ловить с моста

оловянная свинцовая а то и в каплях ртути
их несла погода спеленав сукном
а теперь и некому просто помянуть их
голубиным словом на полуродном

языке церковном языке огней
отраженных волнами с такой холодной силой
что прижаться хочется крепче и больней

к ручке двери - двери бронзовой двустворчатой резной
где изображен свидетель шестикрылый
их небытия их жизни жестяной

Сельских батюшек большие животы
бледные - разделись да и в реку
Иордань! их помыслы чисты
в мутных желтых водах, человеку
непрозрачных , даже если там
чудо оптики - на том, на самом месте
где стоял Господь, неочевидный к нам
зрителям ночных известий

если после политеха
ты россии не спасал
инженерствовать не ехал
со святыми за урал

если к тайному оружью
ты руки не приложил
или же с чертежной тушью
кровь из отворенных жил

не смешал заради блага
главной родины твоей -
станет пострашней гулага
первое свиданье с Ней

омоновцы охранники бандиты
однояйцовые зачем вы близнецы
размножены откормлены забиты
и похоронены близ Ниццы
и в жирный прах обращены
и воскресаете под Нарвой
для новой славы кулинарной
яичницы и ветчины!

соскоблив налет скабрезный
фирменную сбив глазурь
голый и неинтересный
с тихой заводью в глазу
перед зеркалом он занят
перекатываньем мышц
где-то время проползает
и перебегает мышь
по руке его - от шеи
к поясничному бугру...
дышится на возвышеньи
как на небе - не в миру!

вот тебе и в оттепель
колотун
и терпи терпи теперь
Калиту
князя нового кленового
решетчатого
князя в клеточку линованного
по решенью Зодчего
Жизни прежней
жизни бедной
безутешный
грошик медный
решкой кверху
лежа в луже
как бы свергнут
и как бы нужен

о легка игра
в олега ли в игоря
и горя не мыкая
даже голь немытая
выгоряне -
а туда же, играют
во дворян водворение:
володей нами княже
сидай на коня же
ну!
а мы и пешком на войну

восстановленные в попранных правах
пуля-дура и судьба слепая
девки со свечами в головах
с каплей воска на подоле облетая
полевую церковь свежей кладки
бог из бетономешалки
бог усвоивший армейские порядки
по ускоренному курсу в караулке
рядом с Маршалом чугунным на лошадке
как собачка с госпожою на прогулке!

"госпожа!.." - гас пажа голос
и шаги его по каменным плитам
звенели все тише редкой монеткой
менестрантом оброненной или нищим

время больших соборов уже не грозит вернуться
воспроизвести легко а попробуй впервые -
чтобы снова стало просторно и воздуху больше чем надо
кипарисовой Матери Божьей

"госпожа!.." - высота испуга доступна
только в отрочестве, худший говорят возраст
но что за крестовые своды какие узкие окна
никаких глаз не хватает

здесь командует кукольник
или кривляется школьник
что ни рожа - так ей ни покрышки ни сносу
подкатили на тачке, в зубах - приглашенья
хвать лицо Устроителя выставки в широкоугольник
объектив наезжает сводя к необъятному носу
всех моих гуттаперчевых гоголей, ставших мишенью
мониторинга выборочного опроса

Внешние вешние лишние светы.
Камень холодный словно его достали
со дна пересохшей Леты.
Памятник Судному Дню устоит на своем пьедестале
и после того как разрушится все остальное
камень холодный схваченный сверху в падении.
В пыльном окне Академии
ослепительный гипсовый торс Антиноя

мы за нашим генералом
генералом на коне
двинем хоть и пешедралом
с животом пустым и впалым
но довольные вполне

раз - побудка два - приборка
три - оружье за плечо
и в окрестностях нью-йорка -
прима беломор махорка -
сразу станет горячо!

как мерцают габариты
как мелькают фонари
коммерсант на "мерседесе"
катит по ночной одессе
самозамкнутый внутри

"мерседес" большой и ржавый
коммерсант без тормозов
он прорвался из варшавы
сквозь таможни и заставы
вынырнув из минусов

из-за маршальской гармошки
из-под пушкинской морошки
выпростать хотя ладонь бы
выпросить слезу у бомбы
ах пускай она поплачет
ей ничего не значит
что пескарь на сковородке
скоморошничает скачет

чуть грязцы, немного химии - скитания по миру
тоже требуют гримерного искусства,
и небритость новенькая придает банкиру
некое насмешливое сходство

с уголовником бежавшим из тюряги
с обаятельным любовником-убийцей
одинокий волк он! а вокруг - собаки
свора целая, ротвейлеры и шпицы

проявляется - горит холеная картинка
обязательно подпорченная сбоку -
чтобы дух погони скорость подвыванья Стинга
перебитые пиеньем вспененного сока

стали знаками иного совершенства
чем настойчивее тем ненатуральней
авантюрная пружина происшествий
в центре действия не сцена - театральный

переполненный буфет монбланы бутербродов
зощенковские аристократки
и охранники у выхода и входов
от освобожденья до посадки

стоя коротающие время

коротким ли прерывистым ли хриплым
дыханием - а все-таки дышу!
и дальше - ошалелая от рытвин
открытая дождю карандашу

машине пишущей - проселочная книга...
и дальше... знать бы дальше - кто да что
один спивается другой не вяжет лыка
а третьему везде мерещится пальто

гороховое, хвостик из-под полы
игривый оборотистый веселый
с такою кисточкой живою на конце

как бы для мастера венецианской школы
чтобы ловить сверкнувший из гондолы
осколок солнца в золотом кольце -

когда на праздник обрученья с морем
сквозь мутное стекло не отрываясь смотрим
сквозь дождь мерцающий в болотце-озерце

каучукового шланга вседержитель
демиург заржавленного крана
из кустов искусно спрятанный служитель
дирижирует капризами фонтана

лет как восемьдесят трудится осколок
зеркала парадного, порядка
прежнего - дедок из поселковых
соработник взлета и упадка

водяных столбов, имперской дыби...
начинал громя дворцовые фарфоры
был шестеркой у Дыбенко, на Турксибе
выбился в директора конторы

по мелиорации - откуда
загремел простым каналармейцем
под Медвежьегорск но из-под спуда
взмыл под облака - учиться к немцам

обезвоживанию и обводненью

прошлое цвета мореного дуба
вида горелой сосны
грубо долбленая ведьмина ступа
вольно разбросанные валуны
в окрестностях каждого дома... и глупо
сводить к результату какой-то войны
слово "свобода" во лбу лесоруба
в глазах небогатой озерной весны -
словно бы всю напролет зазеркальную белую ночь
только и делать что черную воду
в той допотопной ступе толочь

Из песка речного и озерной глади
здесь бутылочное выдули стекло
и вокруг так зелено прозрачно и светло
словно из сосуда запечатанного глядя
смотришь с удивлением - что будет? что прошло?

горлышко бутылки пляшет в водопаде
там записка вложена проставлено число
но любое время - где-то сбоку или сзади
если хрупкое свеченье отовсюду облегло
Что лежит в осколках? Школьные тетради?

заводская хроника или повестка в суд?
извещенье с фронта? циркуляр к награде?
На руинах фабрики, намаявшихся за день,
свет и воздух - кроме них кого еще найдут
вечером при сказочном закате?

где птица певчая мычит по вечерам
где на закате открывается парламент
вороньей свары
и обворованный выходит ветеран
сидеть на жердочке на рваном поролоне
там я не с вами

друзья мои о ком нельзя сказать,
что мы прожили день единым духом
что были счастливы, когда мы были вместе
за элегическую эту благодать
платить приходится, завидуя старухам
и старикам из мрамора и жести

усталое железо чей расцвет
поделен между ржавчиной и светом
вечернего подкрашенного хной
приплюснутого солнца - да и нет
отчетливых границ, присвоенных предметам
и ноющих, как шов, от боли неземной

а птица певчая мычит по вечерам
мычит настойчиво и нечленораздельно
перекрывая многогорлый гам
и скрип платформы карусельной

тоска периферийная по центру
сидеть среди отмеченных Системой
пока ансамбль готовится к концерту
и режиссер свирепствует за сценой

не реже раза в год наполнившись как церковь
под Пасху помещенье Дома Дружбы
рукоплескало прибалтийскому акценту
носило на руках кавказ полувоздушный

примеривалось к тюбетейкам
рядилось в украинские шальвары...
увы! одежка стала не по деньгам
полезли трещины, облупленный и старый

стоит как насмерть на своем восторге
мир вечной молодости, праздник урожая
колесный трактор сталинградской сборки
чихнул, заглох из фрески выезжая

на развороченные плиты вестибюля
где ватники строительной бригады
послеполуденными фавнами уснули -
им больше ничего уже не надо

их деревня - они и вернутся к работам
полевым. Остальное? - гори оно синим
нероссийским огнем! Газопровод, несущий народам
яд погубленной тундры и желчь туркестанской пустыни,
перекроют с молебнами - дабы очистилась почва
Отопленье печное, воскреснув
пусть не греет как раньше, зато основание прочно
если кровь под фундаментом - кровь и бездонные бездны

Метампсихоза - это значит мне
по меньшей мере выпадет родиться
близ моря, в маленькой воюющей стране,
чей герб лазорево-червленый
подобен допотопному зверинцу
сплошные львы орланы и грифоны
и черт-те что на небесах творится

у горизонта - горб супердержавы
как тени сизые, смесились корабли...
на крабьих отмелях, в ракушечной пыли
сияло детство ярко, среди ржавой
подбитой техники искали что взорвать
куда прицелиться для смерти и для славы
посмертной - чтобы как-нибудь опять

воскреснуть в государстве островном

были времена застоя
стало время непристоя
время тоже непростое

где Господства? где Престолы?
где живая пирамида
Псевдоареопагита?

люди паспортного вида
люди-шлепальцы с болота
оккупируют просторы
Мирового Огорода

где зарплата? где работа?
где веселые ребята?
все чем жили мы когда-то
стало плоским как лопата

грабли топоры корыта
инвентарь твой о свобода
нынче свален позабытый
в бывшей ризнице собора

где всегда хранили метлы
транспаранты и плакаты
где начальник полумертвый

со времен еще блокады
из стены глядит куда-то
в даль без цвета и заката

снова, Господи, прости им
слово чёрно, волю злую
за игру языковую
с пушкинским Езекиилем

с облака ли был он спущен
среди зноем раскаленной
обезвоженной холерной
пустыни? - скажи мне, Пущин

или из нутра какого
из мечтательной утробы,
с идеалами Европы
распрощавшись, до Каткова

докатился этот шелест
всех шести семитских крылий...
Перья взвились перья скрыли
небо в трещинах и щелях

требующее ремонта!
Вечно в полосе разрухи
взбаламученные духи
толпы их до горизонта

их под почвою кишенье
ими вспученные воды
имена их? но кого ты
звал когда-то - искушенья

названными быть не знают
узнанными стать не жаждут
и не то что даже дважды -
многажды в одну и ту же

реку медленно вступают