Отсчёт девушек происходил в два ночи. Чтобы меня не приняли за ночного извращенца, я попросил сходить со мной маму. Она осталась стоять около бани, изображая, будто выгуливает собаку, хотя никакой собаки у нас не было. Вместо собаки сейчас был я.
        Конечно, я и не рассчитывал, что баня окажется открытой. Однако информация Виталика подтвердилась: замок не висел, дверь запиралась изнутри. Можно было бы покричать в форточку, но чёрт его знает, какой сегодня у них день: женский, мужской; говорят, раз в неделю приводят даже собак каких-то особенных мыть и банщика своего приводят, причём до обеда он купает сук, а после – кобелей.
        Начинался четверг, но я всё равно не разбирался в их режиме работы. Или в два часа ночи у них ещё считается среда? В любом случае, долго маячить возле форточки не следовало: никто из неё не вылезет, а сквозь тяжёлый, белый, похожий на летающее молоко, пар не было ничего видно. Можно ещё дождаться патруля и проникнуть вместе с ним: сказать, что шапку или очки забыл, но вряд ли он появится до четырёх, а при двадцатиградусном зусмане, как сейчас, и до шести.
        Когда я начал карабкаться по пожарной лестнице, чтобы поискать другой вход, хлопнула дверь, и я соскочил обратно, думая, как буду глупо выглядеть, если это окажется мужчина. Но в этот раз мне повезло: вышедшим человеком была девушка.
        – Вам привет от Него, – сказал я неуверенно, потому что ещё окончательно не решил, были ли девушками те четыре, которых мне удалось разглядеть сквозь молочный пар.
        – От Него? – переспросила девушка, как будто плохо слышала; пряча в сумочку блестящую перчатку. – От Него?
        – От Него привет, – я повысил голос, чтобы она не сомневалась. – Он попросил меня передать вам привет.
        – Мне?
        – Вам.
        Она спрятала в сумку другую перчатку и заметно воодушевилась:
        – Не. Не мог Он мне привет передать.
        – Да нет, передал. Сказал: "Передавай от меня привет". Может, не дословно. Если хотите...
        – Вы, наверное, меня с Олей перепутали. Опять меня с Олей перепутали! – девушка заулыбалась. Почему-то ей стало смешно от того, что её опять перепутали с Олей. – Да, конечно, с Олей перепутали. А вы говорите: "от Него". А я думаю: "Почему от Него?" – а потом понимаю, что меня снова с Олей перепутали. Вы ведь в форточку на нас смотрели, да? Видите, у меня волосы так, – она сняла шапку и приподняла волосы рукой, – а у Оли вот так. И ещё я часы на левой руке ношу. Но в бане все мокрые и без часов, вот вы и перепутали.
        Она постучала в дверь:
        – Мария Александровна, пропустите его. Это к Оле.
        "Дурка, – думаю. – Какая Оля? Может, Москаленко? Так она на Салтовке живёт. Что, на Салтовке бань нет? Чего ей в два часа ночи на Холодную гору ехать, чтобы мыться? Тем более, Виталик говорил, что она родила в субботу. Так быстро не выпускают. Сегодня – что? Четверг или как бы среда? Суббота, воскресенье, понедельник, вторник, среда – пять дней. А на какие сутки там выпускают? Неделя, вроде, должна пройти. А может, и на пятые сутки выпускают, если всё в порядке, если ребёнок живой, доношенный, с молоком всё нормально, что там ещё?"
        – Вы снег здесь не сбивайте, – сказала Мария Александровна, пропуская меня. – Там вот решёточка есть. И потруситесь там.
        Я подумал, чтО если ещё попробовать. Я ведь не точно четырёх девушек разглядел в форточку, чтО через пар увидишь, к тому же они не сидели на месте, а постоянно мельтешили, может, их три было, а четвёртая – та, что вышла.
        – Людочка всегда раньше уходит, – сказала Мария Александровна. – Никогда с нами не остается. Я её выпускаю, аж сердце заходится, в смысле – болит. Вы не могли бы... Ах, ну да. Я ей всегда говорю: куда, в два ночи, он же пьяный вечно, а там гололёд, и вообще.
        – Мария Александровна, – перебил я. – Простите за то, что вынужден перебить, вам привет от Него.
        Мария Александровна зафиксировала засов и спросила:
        – Какой привет?
        – Не знаю. Привет вот. Просто привет. Думаю, горячий. Наверное.
        – А ты кто Ему?
        – Я Его друг.
        – Его друг?
        – Друг Его.
        – Грязный ты какой-то для Его друга.
        – Так лестница ржавая, – я стал объяснять про лестницу, но она недослушала:
        – Не пьёшь?
        – Не пью.
        – И он не пьёт?
        – И он не пьёт.
        – Я так и знала. Валентина говорит: "Пьёт он". А я говорю: "Нет. И никогда не пил".
        – Раньше, может, чуть-чуть выпивал, но сейчас уже двенадцатый год ни капли.
        – Ну, и слава богу. Только б не сорвался.
        Мы подошли к стеклянной двери, сделанной вертушкой. Было видно, как десять или пятнадцать голых девушек половозрелого возраста ходят от шкафчика к шкафчику, что-то едят, показывают друг на друга пальцами и смеются.
        – Оля сейчас как раз петь будет, – сказала Мария Александровна. – Только ты здесь разденься, чтобы девушек не пугать. А я им скажу – ранний клиент. Четверг-то – день мужской, так что никаких обид. Я тебе и номерок дам. Только поторопись, минут пять у тебя есть до начала.
        Я был и рад, и не рад. Я не знал, что придётся раздеваться, думал – зайду на пять, ну на десять минут максимум, и всё. Да и поздно уже – два ночи. Знал бы – не надевал этих дурацких кальсон, никогда не надевал кальсоны, если рассчитывал раздеваться перед девушкой, пусть хоть на улице минус двадцать градусов, хоть сорок. Поэтому низ тела я раздел одним махом – снял брюки вместе с кальсонами и застрявшими в них носками. Получилось, что и с трусами.
        Тут как раз одна из девушек, в которой я узнал Олю Москаленко, только с увеличившейся, наверное, от молока грудью, вышла на середину зала и начала петь. Мария Александровна со словами "ну, вот, ну, вот" затолкала меня в вертушку и крутанула её.
        Оля, закатив глаза, пела грустно-весёлую украинскую песню про Галю и казаков. Мне никогда не нравилась эта песня с её неоправданным и каким-то звериным народным садизмом: я не понимаю, чем именно казаки пидманули Галю с собою, зачем она согласилась, почему надо было привязывать её до сосны косами и какой смысл был казакам поджигать дерево? Что за удовольствие слушать галин плач и любоваться горящей сосной? Но больше всего меня приводила в недоумение нерешительность самой Гали: если волосы сгорают быстрее всего, а привязали её за косы, то всегда можно дождаться, пока они обгорят, и убежать, а не терпеть издевательства. Я подумал, что я бы точно не стал терпеть.
        Одна из девушек с не такой большой, как у Оли, грудью, точно Оля стала для меня эталоном, тихонько подошла и шёпотом спросила, почему я так рано. Я ответил, что не рано. Она спросила, который час, и я ответил, что уже два ночи. Она сказала:
        – А-а-а, тогда да. Это мы сегодня поздно начали.
        – Вам привет от Него, – сказал я, потому что как раз до этого думал, что если я в форточку через пар видел всего двух девушек, которые мотались, как угорелые, создавая впечатление, что их там три или четыре, то ушедшая Людочка была третьей, Мария Александровна – четвёртой, а пятой – именно эта девушка с небольшой грудью.
        – А разве вы не Он?
        – Нет, я не Он.
        – А Он что, не смог?
        – Наверное.
        – А будет сегодня?
        – Думаю, нет. Сегодня точно не будет.
        – Так что, она зря поёт?
        – Не знаю.
        – А ну-ка, подождите тут, – и она подошла к другой девушке с такой же грудью, как у Оли, даже больше, наверное, если учитывать, что Оля только родила и грудь у неё скоро спадёт, хотя, может, и эта девушка тоже рожала на днях, может, тут все рожавшие, я не очень разбираюсь.
        Та, другая, так же тихо приблизилась ко мне:
        – Это вы от Него приветы передаёте?
        – Я.
        – А что же Он сам?
        – Я только что вашей знакомой сказал, что Он не смог.
        – А Он где же?
        Я промолчал.
        – Ах, да, ну да. Знаете, пойдёмте, вы всем об этом скажете.
        – Но Он же привет именно вам передавал, – я только что решил, что в густом паре толком не разберёшь, одна девушка бегает или четыре, ничего видно не было, я даже вначале не рассмотрел, девушки ли там вообще, поэтому если я через форточку видел одну-единственную девушку, то второй была та самая Людочка, а Мария Александровна получалась третьей, тогда эта, что спрашивала время, четвёртой, а которая ко мне подошла, с грудью, как у Оли, – пятая.
        – Мне?
        – Ну да, именно вам.
        Она даже подскочила на месте: грудь колыхнулась не вверх-вниз, а влево-вправо:
        – Классно! Он мне ни разу приветы не передавал. А не врёте?
        – А смысл?
        – Тогда никому не говорите. А то эти дуры придушат меня от зависти.
        – Хорошо.
        Оля допевала, и я гадал, узнает она меня или нет.
        Трудно сказать, как бы вы поступили на моём месте, когда десять, может, меньше, их оказалось трудно пересчитывать, голых девушек ходят вокруг запросто, как у вас дома, поют, смеются, чертят мелками звёзды на кафеле; а я подумал, интересно, что бы они делали, если бы меня здесь не было. Наверное, то же самое: веселились, танцевали и рисовали, – и понял, что ни глубокого смысла, ни какого-то важного значения в моём появлении среди них нет. Но и считать, что мой визит необходим исключительно мне, тоже не хотелось.
        В один миг мне перестало нравиться то, что я видел. На улице два ночи, мороз минус двадцать, а тут рай или ад.
        Оля кончила петь и подошла ко мне.
        – Тебе привет от Него, – сказал я. Пока она шла, я ещё раз подумал и решил, что если в тумане пара девушки мне привиделись, то первой была Людочка, Мария Александровна сдвигается на второй номер, третья – та, что первой ко мне подошла уже здесь, в бане, а четвертая – та, что за ней, и Оля в окончательном пересчёте выходила последней, пятой. И дальше считать было некуда, разве что мне привиделась и Людочка, но это было исключено.
        – Да на кой ляд Он мне нужен, – ответила Оля. – Ты что, тоже думаешь, что я из-за него сюда пришла? Как эти дуры? Я мыться сюда пришла, девки попросили спеть, они как-то были у меня на концерте. Тут как раз магнитофон поломался, а они не захотели париться в тишине, говорят: в темноте всё настроение на фиг, только страшилки шёпотом рассказывать, мёртвые с косами, гроб на колёсиках. А хорошо я пела?
        – Хорошо. Очень, – ответил я.
        – Знаешь, я тебя ещё в окне заметила. Думаю, неужели он? Среди ночи? Что ему здесь делать? Думаю, нет, ошиблась, пар густой. А ты не уходишь, всё вглядываешься в окно, я присмотрелась – точно ты. Знаешь, сюда часто мужики приходят через окно на девчонок посмотреть. Почему-то все думают, что только мы им видны, а они нам нет. И никому из них не приходит в голову, что нам их тоже отлично видно, даже лучше, чем нас им. Нет, конечно, скоты всякие тоже приходят, но чаще нормальные: постоял, выкурил сигарету, посмотрел минут пять и пошёл дальше. Девчонки иногда нарочно выделываются по-всякому для них, чтобы смешнее было. Ты думаешь, Мария Александровна сюда любого пропускает? Только судьбу. Это она так говорит. У неё глаз, как у Нострадамуса, к ней за месяц записываются. Она сначала рассмотрит человека, поговорит с ним, а потом, если решит, что подходит, только тогда пропускает к нам, мы же не просто...
        – Оля, – перебил её я. – А ты что, родила?
        – А почему ты спрашиваешь? Ты знаешь, всю неделю меня все об этом только и спрашивают, с кем ни встречусь, первый вопрос: "Ты что, родила?"
        Тут сбоку выскочила какая-то маленькая девушка с непонятной татуировкой на левой груди, я не разбираюсь в современных татуировках, они все какие-то абстрактные, ничего не понятно, просто геометрические фигуры и линии.
        – Оля, – она смотрела не на Олю, а на меня. – Идём, начинается. Всё уже готово. Девчонки говорят, что его сегодня не будет, но жалко просто так расходиться! Решили всё сами делать. Идём, и кавалера с собой бери.
        Маленькую девушку позвали по имени, и она убежала.
        – Они, конечно, тут все малость малахольные, – сказала Оля, – но ты их не бойся. Понимаешь, сегодня моя ночь. Они подготовились. Мария Александровна сказала, что сегодня ко мне обязательно придёт жених. Настоящий. Не тот, что ни разу в роддоме не появился, а настоящий. Мария Александровна говорит: иди, танцуй, рисуй, пой, он обязательно придёт, что хочешь делай, но не уходи без него. Уйдёшь – второй раз не появится. Я танцевала уже – ты ещё не пришёл, и пела – ты слышал, и рисовала – вон посмотри.
        Я посмотрел: в самом деле неплохо было нарисовано.
        – А его всё нет.
        – Да не переживай, – сказал я. – Может, ещё придет.
        – Уже не придёт. Сколько времени?
        – Два. Два ночи, – сказал я.
        – Нет, уже не придёт, Слышал, и девчонки говорят, что его сегодня не будет. Да и ты говоришь, что от Него только привет.
        – Но это пока только привет. А потом, может, и сам придёт.
        – Не-е-е. Если привет передал, то уже точно нет.
        Тут я почувствовал, что наступил тонкий, очень тонкий момент, когда надо быть особенно аккуратным и осторожным, чтобы не сказать ничего лишнего, решающий, а точнее – исходный момент, будто мы с Олей вернулись в десятый класс и снова вместе сидели за одной партой, а скоро, уже очень скоро будет наш выпускной. И я ей не сказал, что, может, снова ошибся в подсчётах, и она не пятая и привет не ей, и снова промолчал, как промолчал тогда, в десятом классе.
        – Оля! Оля! Оля! – стали звать её со всех сторон.
        – Ладно, – сказала мне Оля. – Меня девчонки зовут. Если хочешь, оставайся. Только девчонки сегодня особенно дурные. Они всегда шалеют, если Он к кому-то не приходит.
        – Спасибо, – сказал я. – Я, наверное, пойду. Не буду вам мешать.
        – Мешать? Ты? – Оля истерично хохотнула, и я обиделся.
        Она повернулась и пошла по своим рисункам, потом остановилась и громко сказала:
        – Ты тоже Ему привет передавай. От меня. Не забудешь?
        Я помотал головой – так, как будто хотел сказать "нет".
        Когда я одевался и уходил, Мария Александровна сосредоточенно вписывала что-то в кроссворд и не ответила мне на прощание.
        На улице шёл снег, ждала мама.
        – Ну и долго же ты, – сказала она. – Уже два ночи.
        – Я знаю, – ответил я и подумал, а не поцеловать ли мне маму в щёку – за то, что она меня дождалась, но так и не сделал этого.
        По дороге домой я думал, всё ли сделал правильно, не ошибся ли, в том числе и с приветами, ведь их можно считать и так и этак; и уже на подходе к дому для очистки совести, а скорее уже по привычке, на всякий случай, передал приветы двум собакам (одной из них – на трёх лапах), трём столбам, одному околевшему голубю и луне, которая как раз выглянула на минутку – впервые за всю ночь.