И финн: Роман. Тверь: KOLONNA Publications, 1997. "Тематическая серия", вып.2. Обложка: Владимир Казак, Дмитрий Федоров. ISBN 5-88662-008-X Послесловие Дмитрия Кузьмина. Впервые - "Митин журнал", вып.51-54.

+ + + Просыпаюсь в ночи и думаю: зачем я в Калуге? Разумно ли это подчинение необходимости? Не справедливее ли следовать заблуждениям сердца, а потом жить крепостью ума. Мой ум - моя крепость. В буквальном смысле: ведь известно, что я крепок именно задним, арьергардным умом! Разумеется, тем кто впереди - в первом эшелоне (о тактическое искусство, всегда получал двойки. Не стираю слез!) успех и удача. Понять высокое призвание и тут же погибнуть! Мне, унаследовавшему от предков задний ум, приходится с этим мириться. Т.е. уживаться с ним. Учителем философии жизни в мои детские годы (когда все познается) была великий мудрец бабушка Мари Евгеньевна. Все ее философские концепции с годами не только не обветшали или померкли перед ложными светильниками ума (о бедные преподаватели философии - сколь вы убоги и пусты), но еще больше воссияли как солнце разума. Бессмертное! Я, конечно, совсем не такой умный как бабушка. Если угодно: она - учитель философии Панглос, а я - непутевый Кандид. Вспомнил в такую минуту о ней: как бы она пожалела мальчишку, плывущего на утлой кровати к неизвестным берегам родины. Но: желанным! Пожалела бы как авантюриста, плывущего ради забавы на папирусной лодке к берегам острова Пасхи. Ничего, бабушка, я опомнюсь, ты же знаешь. + + + "Космос" горит в ночи синими буквами. "Калуга" горит зелеными буквами. Это хорошо: чтобы знать: там - "Космос", там - "Калуга". Выхожу из темноты, возвращаясь из церкви. Глухие заборы, деревянные дома, и каменные то же. В темноте воскресенья в сквере (где Циолковский рядом с отелем, а не у Гостиных рядов) встретил мальчишку. Того, что промелькнул однажды: волосы развевались, в красной рубашке как незнакомец. Зачем описывать подробности разговора: я не должник реализма! а ученик Мэтра, пусть недостойный. Короче: мальчишка сказал приду завтра к отелю в шесть. + + + Приехал с завода (англ.): прилег на кровать отдохнуть... Забыться: забыть себя в дождливом дне, где я как рыба в воде, т.е. как на родине своей - в родной стихии - в дожде осеннем и калужском. А простыни и пододеяльник еще хранят запах его духов. Мы проснулись дождливым утром. За окном: огоньки машин, пешеходы. Люди ждут чего-то на остановке, напротив "Космоса". + + + Еще вчера: ждал его, а он не пришел в назначенный час - к шести. Вот ужасная фрустрация. Пошел в церковь искать утешения и благодарить за что-то судьбу... Возвращаюсь в сумерках и вижу: мальчишка стоит у отеля! + + + Думаю: если с визитом пожалуют Серж или Майкл. Как представить его? Серж и постучался. Но увидев, что я не один - удалился, пообещав зайти позже. Майкл в тот вечер занимался переездом: из одного номера в другой. + + + Я глажу его руку, шею. Чистый воротник! Спрашиваю: если тебе не нравится, скажи. Он: нравится, очень... "Может, разденемся?", спросил он после ласк, преодолев скованность. - "Хорошо, только я скажу Сержу, чтобы не приходил сегодня... Закрой за мной дверь. Я постучу." У Сержа в комнате: он лежит на кровати и читает Беляева ("У сына взял"). "Если хочешь, и тебе привезу почитать" - "Нет, спасибо, майн фрейнд, читать не хочу. Я очень устал и пойду к себе. Завтра увидимся". Подхожу к нему и подаю для прощания руку. Он приподнимается и хочет обнять. Я (из вежливости) уступаю, не отстраняюсь: мы же переводчики и офицеры (братство). Сдержанно: спокойной ночи. Мне пора. Что подумал майор Сережа, заметив эфеба (длинные волосы, вьются у шеи, лоб открытый и стриженые виски). На нем был серый свитер с черным воротом и красными и черными полосами, черные брюки и красные носки. Возвращаюсь: он открывает мне дверь - в белой рубашке, свитер снял. - Раздевайся, Андре, я иду в ванну. Стоит у окна - в одной рубашке. Загорелые ноги. Волосы пахли травой. Травяной шампунь. Тело французским одеколоном. Крепкое тело... Упругое - не кисельное! И детская восторженность. Мне было хорошо с ним. Как будто мы плыли вдвоем: я чувствовал что он рядом и было спокойно. (крымские каникулы: в волнах совсем не страшно, потому что рядом плывет Сережа). Что подумала дежурная по этажу (фр.), когда я провожал его утром. (Онни суа ки маль и панс) + + + В моей кровати, засыпая. Ходили с Майклом в кино, смотрели "Интердевочку". Я любитель таких мелодрам, с Майклом же смотреть фильмы одно удовольствие: насмеялись вволю где было смешно. Вчера - завод. Сегодня - завод. Завтра, наверное, тоже. На заводе: перебираю пыльный мешок слов. На разные лады. Мне не скучно. Потом в обед собираемся все за табльдотом: арапы, индусы, переводочники. Эти переводчики ведут себя по-гусарски (куражатся над арапами, индусами, друг над другом). Пристают к официанткам) Майкл читает какого-то американца, который пишет как и я из постели (Нобелевский лауреат). + + + Утром выпал снег - первый. Вот событие: увидеть как идет снег над синема, елками, деревьями у гостиницы. падает крупными хлопьями. Со мной любуется первым снегом Андре. + + + Он позвонил вчера. Я сказал: приходи. Остался ночевать. Чтобы предупредить визит Сереги пошел к нему сказать "Спокойной ночи". Он лежал на кровати и читал. Телевизор в это время показывал по видеоканалу американский фильм "Фан". (в гостинице установлено кабельное телевидение) Опять предлагал остаться у него. "Живешь ты как отшельник, надо бы тебя встряхнуть". Телевизор показывал в это время такую сцену: маньяк-убийца, симпатичный парень, убивает жертв (таких же красавцев) бритвой во имя своей дамы. Его Дульсинея - актриса варьете бальзаковского возраста, лет на двадцать старше его. Он - своего рода Дон Кишот - убивает своих партнеров (позже я понял: без разбора полов. Есть и девушки-жертвы) - все во имя любимой. Вот сцена, которую мы смотрели вместе с Серегой: в кафе, куда заходит в поиске жертв наш герой, встречается юноша. Он дает понять ему, что не прочь пойти вместе. Они выходят из кафе и отправляются куда-то для любви. Когда юноша, раздев его, опускается на колени и совершает феллацио тот, закрыв глаза от удовольствия, режет бритвой горло бедному юноше. Комментарий Сереги: вот это парень! Зачем убивает его. Любили бы друг друга (это напоминает мне реплики голубчика). "А ты сидишь у себя - надо вытащить тебя из норы". Отвечаю, что-то говорю. (Меня ждет Андрей, такая мысль в голове). Пора заканчивать визит де куртуази (фр.) Серега спрашивает: что меня сдерживает. (в смысле: почему я не отвечаю взаимностью). Всегда неловко отказывать: я отвергаю в форме весьма куртуазной. (А пропо: он моложе папика). Произнося формулы вежливости спешу ретироваться. Серега делает обиженное выражение лица. Звонок Майклу: прошу извинить меня, но подняться к нему нет сил. Устал, хочется спать (это - правда). + + + Слушаю рассказы Андрея. Он устроился работать на итальянскую фабрику (хорошо платят!), собирается поступать в институт в Москву. Мечтает стать модельером. Любит шить одежду. Восемнадцать лет! Восторг в глазах: рассказывает о своих увлечениях, друзьях. Говорю, что устал и пойду в ванну. Говорю: не скучай! Возвращаюсь: он уже разделся. Сидит в одной рубашке и плавках. Листает журнал у стола. Я надеваю голубую футболку (подарок мецената) и сажусь на кровать. Нахожу музыку по приемнику и открываю книгу, чтобы прочесть несколько строк перед сном. Дождь за окном: мы вместе подходим к окну. "Люблю осень" говорю я. Он: а я солнечную погоду. (мне это нравится) Залезаю под одеяло и включаю бра. Пугачева поет: О сколько их упало в эту бездну. Понятно о ком я думаю в эту минуту. Андрюша вернулся из душа: атлетическое тело как у греческого юноши. Ложится рядом. Выключаю свет. За окном идет дождь. Вечером после труда. Сижу и жду: может Майкл зайдет. Может Андрюша позвонит. Пока в церковь буду собираться. Пришел Андрюша. Заходил полупьяный Сережа (его кликуха кстати "Панцирь", его так друзья прозвали, он сам сказал, за то, что работал в бронекавалерийской академии). Застал у меня Андрея. Завязалась полусветская беседа. Серега - лис. Арабы - семиты - все едино. Набрался у них хитрости. Спрашивал у Андрея: работаешь где или учишься? Тот простодушно: на итальянской фабрике! Мон кордонье (фр.)! Серега сидел в красном кресле как шейх и хитро щурился. Уходя сказал мне: до следующего раза! + + + Пишу в кровати. А. сидит в одной рубашке у стола. + + + Пятница - мусульманское воскресенье или еврейская суббота. Завтра советский праздник. Полдня работал: все перебирал и переиначивал слова (устно, разумеется, голосом, к письму у меня идиосинкразия). Толмачество - мое призвание. В этом деле можно достичь совершенства и стать таким же мастером как Бенвенуто Челлини! Разумеется если не смотреть на это дело как на ремесло (большинство же - даже одаренные устные переводчики - не чувствуют радости, когда работают и бывают при этом похожи на горшечников у крутящегося круга). О теле Андрюши: млеха! (араб.) Утром выхожу в коридор: нет ли знакомых, не смотрит ли дежурная. "Выходи" говорю. - Звони в понедельник. + + + Уикенд начался. Отдыхаю в кровати пасмурным днем. Вечером поеду в Москву. Снег за окном вагона: еду в Москву. + + + Три ночи с Андрюшей. О если бы я только мог: описать радость тел быть вместе. Под одною скорлупою: браво Пушкин (фр.) + + + Спрашиваю у моего юноши-бонвивана: не скучно тебе в моей келье, в моем скиту? Он любит красивые вещи, веселые речи: это так естественно. Спрашиваю его: чем занимаешься в свободное время? Шьет и учит английский язык. О похвально. Мне, признаюсь, в тягость общество бонвиванов. Предпочитаю для общения эстетов (Майкл) или Сережу (как определить?). Развлекать мальчишку с итальянской фабрики - нет настроения. Говорю: смотри журнал, не скучай. Если хочешь: слушай музыку. Мне надо немного поработать. Тебе не скучно? (не могу выносить, когда рядом человек-тоска). Телевизор я попросил убрать из моего номера: еще в самом начале. + + + В тот же вечер, после ухода Сереги А. говорит: хочу снять брюки, я дома хожу в плавках. - Ради бога, как тебе удобно, а сам думаю с некоторым беспокойством: пожалует, например, Майкл, хотя он обычно звонит, перед тем как зайти, или вздумается придти какому-нибудь арапу. Представляю себе сцену: стук в дверь. Как открыть? В красном кресле сидит юноша в плавках. Вспоминаю "Полковника Редля", сцену с тем итальянским юношей, музыкантом. Коварство и любовь, одним словом. + + + Я уезжаю в Москву: выходя из номера встречаю Сергея Семеныча (так я называю иногда в шутку Сережу-майора), говорю ему вот де собрался в Москву. Он мне: оставайся лучше в Калуге, сходим в баню, возьмем бутылочку! (он сам - москвич, но домой не спешит, т.е. остается на уикенд в Калуге). + + + В вагоне читаю "Монд". Интересная статья, написанная Вианчотти - Хосе брал у него интервью в Париже, о немецком писателе Людвиге Холе, пьянице и альпинисте. (насчет пьянства наверное все же преувеличивают. Хотя кто знает). Французы говорят: пьет как поляк! Вот репутация. У меня была мечта написать книгу о переводчиках в подражание Сент-Экзюпери (о летчиках! он один из немногих писателей - так думал я в вагоне и вообще один из немногих, которые повлияли на меня). "Terre des hommes". А "Маленький принц". Говорят, что "Цитадель" - стоящая вещь. Наверное. Надо бы прочесть. + + + О скука табльдотов: о нетерпимость вавилонская! Арапы презрительно смотрят на индусов, те - отрешенно, не замечая по своей мудрости никого, но с сочувствием к русским куражащимся переводчикам ( те не устают говорить сальности и употребляют в речи исключительно тюркизмы: мне невыносимо!). Майкл как эстет сохраняет достоинство и может даже откликнуться на какую-то реплику (презирая наглых парвеню: С., И., еще раз С. - португальского толмача, со вторым англ.). Мое пуританство может восприниматься как откровенное презрение. Хотя это не так: за что мне их презирать? Я не судья моим братьям. Хотя это довольно случайное общество, но может быть именно из-за этой случайности и надо терпеть. Не уйти же из-за стола. Потерплю. Это не их вина, что воспитывались в казарме, где им не привили хороших манер. Индусы - вот благовоспитанные офицеры. Настоящие джентльмены - британское воспитание! Чопорность индусов еще больше раздражает наших гусаров: они буквально распаляются. Мне, честное слово, стыдно за них. Чувство юмора исчезло: мне тягостно оставаться за столом. Но надо стоически переносить скуку табльдота как и любое лишение военной службы. + + + Думаю релативистски: если общество собирается случайное, то что ждать хорошего (бомонд ли или офицерское собрание). Они, подозреваю, видят что мне тошно как Сартру (но Сартр больше испытывал тошноту от себя самого, а не от окружающих), хотя я всем видом стараюсь показать, что ничего! Кисло улыбаюсь или уткнусь в тарелку. Справа - вежливый и предупредительный арап Шериф, слева - Майкл. Многие офицеры взрослеют и получают чины, а в душе остаются "слонами" (на сленге значит "солдатами", М. словечко сообщил). Развязные и вульгарные (всп. хотя бы картину Ларионова "Солдат". Изображен солдат, которого послали чистить нужник. Он разлегся: фуражка без козырька набекрень, в зубах цигарка. На дощатой стене какие-то надписи. Вроде: дембель - 1915 г.). Как не понять людей, убежавших в свое время из солдатчины: голубчика, Славу, папика, Олега (вот тонкая натура, вызывающая во мне искреннее сочувствие: он не мог даже перенести общества преподавателей-офицеров своим тонким чутьем угадывая бывших солдат). Наверное их надо любить, чтобы терпеть. У меня нет такой любви, я просто вынужден служить за деньги как наемник. Беречь надо честь смолоду, а платье снову. Вот - Пушкин! Еду в Москву и в вагоне рассуждаю о превратностях судьбы. Бабушка сказала бы по-мольеровски: ты этого хотел! (с бабушкой-философом не стану спорить как с начальниками. Лишь покорно склоню голову и грустно улыбнусь. Она права!) Блажен тот, кто понял что он за сверчок и знает свой шесток! Я, кажется, догадываюсь о себе. И поэтому стараюсь не роптать, даже когда бывает совсем-совсем. + + + Везде - люди. Олег говорит, что и цивильные могут досаждать без меры. + + + Приходил вчера Серега. "Скучно одному. Можно у тебя посидеть". - "Заходи май фрейнд, раз пришел. Не прогонять же тебя с порога". Он забывается и часто говорит по-арапски. Мне все равно на какой идиоме человек разглагольствует. Все о своем. Опять: аллюзии. "Вылезай из своей раковины!". (мне хотелось бы ответить, пушкинскими словами, как юродивому: мол не могу с тобой Сережа спать лечь - Богородица не велит!) + + + Надо подобно Брему полюбить многих с кем вольно или невольно приходится водиться: как шакалов, лягушек. Как самого себя. Надо набраться терпения и выучить их язык. Пейзаж с пьяными переводчиками. Они живут в таких местах: Янгаджа - Долина змей, Мары - у Мургаба ("Мертвая река"). Без жен как спартанцы: пьяные опять же, не холеные, не бритые. Блюют в кровати. Матерятся. Утром, часто голодные, побрызгав себя дорогим одеколоном - чтоб перегар не особенно чувствовался, идут к неграм и арабам переводить всякое железо: шпонки, шильдики, шестеренки. Всякую ерунду (Серега сказал бы, пардон, "херню" всякую.) Для стареющих и выживающих из ума переводчиков созданы синекуры при академиях Москвы и Ленинграда. Там пасутся и "мазисты" (блатные, сленг). Переводчики создают о себе мифы и легенды. В основном о своих пьяных и любовных похождениях. + + + Серега жалуется: "Надоела (я перевожу со сленга) такая жизнь!" Хотя не променяет своих номадских привычек ни на какие другие. Рассказывал мне о Каире и ливийских пустынных днях. Мы с Майклом смеялись над его рассказом о египетских солдатах: во время войны те спали прямо на земле, на рогожках или в норах-землянках. Во время обеда приезжал самосвал груженый булками (с какой-то травой) - булки вываливал прямо на землю и солдаты, грязные, оборванные, вылезали из нор и хватали булки. (мы смеялись, конечно, не над египтянами - а над серегиной манерой рассказывать. Он - бесподобный мастер!) Серега, например, любит подкалывать. Сегодня утром он подколол одного арапа: тот спросил его по-французски: мол как дела? Серега отвечает: а никак! Абдалла (Раб Господень, по-арабски) сконфузился. А С. мне на ухо шепчет ("аникак") значит по-арабски "я тебя трахну"). + + + Я с любопытством иностранца (как Ахм.) слушаю язык родной. + + + Рассказ Сережи о своем приятеле, который жил на содержании у шестидесятилетней дамы. Ему было двадцать два года, сам он был кантри (из провинции, по-старомодному говоря). Тетенька дарила ему золотые часы, привозила в казарму всякую еду: рыбу, икру, выпить тоже - шампанское и т.д. Об этом он рассказал а-пропо, когда мы с ним смотрели тот эпизод о маньяке. О вкусах мол не спорят! + + + Во время обычного куража за столом переводчики упомянут о фекалиях, половых органах и другом, неприличном для слуха. С недавних пор обучают индуса, который записывает русские слова и выражения в блокнотик, разнообразным непристойностям, чтобы тот говорил это женщинам в цеху. Есть также один арап, которого русские еще на родине обучили матерным словам, так вот они всячески поощряют этого арапа повторять бранные слова. + + + В Москве мне как страннику было оказано гостеприимство в кунцевском доме. Лишь в Москве я по-настоящему способен размякнуть (релакс!). Спим с Сережей (с крымским: не путать с майором!) - он приехал домой погостить. Отношения у нас исключительно платонические. Спим безгрешно, под разными одеялами. Разговоры на метафизические темы. Утром еду в Измайлово к Хосе (он уже давно съехал с Неждановой): там меня опять же по-московски отогревают. Продрогшего угощают чаем с медом. Что ж: приятно. Музей изящных искусств им.Пушкина: какая-то выставка фотографий. Потом: визит к Олегу. Потом: хорошо гулять одному вот так осенью по Москве. Вечером уютно у Сержа. Вспоминаем крымское, прошлогоднее житье. + + + Обо всем московском припоминаю в поезде. Нах Калуга! О Москва огромна! С Хосе ходили на фильм "И корабль плывет". Феллини! (что тут говорить: искусство. Зер гут!) Утром читал из Бердяева. Прощался с гостеприимным домом. Люблю вот так: бывать иногда в Москве. + + + Вечером: возвращение в калужские (чуть было не написал: пенаты). Это: ни палестины, ни пенаты. А так: кочевье. Но я не цыган по крови! Любить кочевье - мне кажется не дано. Нет, точнее: надо опомниться, добраться наконец до родины и успокоиться. А пока: мыслить и страдать. (но: упаси бог - любить страдание. Любить надо другое. А страдая - страдать. Не понятно?) У Сергея: смотрим ТВ. Показывают из Ленинграда о Кузмине. Какие совпадения бывают. Я ему рассказываю о поэте. (он говорит: я только Есенина люблю). "Я же из деревни". Он - сноб как и все бывшие кантри. Но в отличие от других он не стал парвеню - живет достойно в Москве как в Третьем Риме, потому что где-то надо жить. Родом он из Озер, под Коломной, т.е. из древней земли. Говорит: во мне сидит бес. Я отвечаю: поеду к о.Иннокентию и попрошу, чтобы молился о тебе. Он: не хочу! Пусть мой бес останется во мне. Положил руку на плечо. Дальше не пошел: весь мой вид показывал - не нужно! Я призывал его к воздержанию и целомудренной жизни. Вечером у себя: молюсь обо всех. + + + На заводе сидим с арапами у батареи и греемся. Скука табльдота: все едят. Положено! Некоторое веселье: все-таки переводческое общество не такое смертельнотоскливое. Тринадцатый год в Иностранном легионе! (уже привычка одна чего стоит: как без них?) Вечером: визит к Майклу. Пили у него чай и беседовали. + + + Андрюша - мое утешение. Что бы я делал без него? Сладко засыпать с ним в келье триста тринадцать. Утром уходит украдкой. + + + Голубчик пишет о своих аскетических подвигах. "Я уже прикоснулся к счастью" или "Во мне сильно желание понять каким был Адам до грехопадения". Несчастный: захотел постичь! (голубчик все же невинный, он не знал подлинного грехопадения, хотя и над ним и над другими довлеет первородный грех, все же я утверждаю, что он почти целомудрен и чист) Написал жесткое врачующее послание. + + + Высохло внутри: камыши пьяные да осока шелестит. + + + С Андрюшей виделся в церкви. Расстались у гостиницы - я сказал, что вечером занят. Извини! Хотелось остаться одному. Позже проведал Сережу. Он смотрел старый фильм про маньяка. В который раз! Угощал чаем. Рассказывал историю про Масича (я вспоминаю как однажды М. мне сказал: я из югославских евреев. Меня за границу не пускают), - это - а-пропозито. Серега возвращался из Одессы с Масичем. Масич был грязный, небритый, когда снимал ботинки все видели рваные нестираные носки. (Серега: "мне было очень стыдно"). Масич залез на свою полку и достал из сетки (знаменитой!) дорожные шахматы и отрубился. Женщина сказала Сереге: если бы у меня был такой сын-офицер, убила бы! + + + Все равно тоска с дождем идет. Полдня тусовался на заводе. Все - слова! Я вспоминал о письме голубчика, которое вызвало досаду. (одне химеры) + + + Вечер: дождь, Калуга. Андрюша сидит в красном кресле. Ждет, когда я закончу заниматься своим делом. Мое дело: что-то писать в тетрадь. На столе открытая книга. Чтобы его не смущало, что я пишу "не по книге", а "из головы". Это пугает. Ему не скучно сидеть в кресле пока я переписываю слова. Четверг. Сегодня нет завода - день рождения пророка. Проводил друга до передней (как Ахм.) И остался... Тоска меня гонит из этого уютного номера. В осень. В люди. Но остаюсь - я знаю: нет тоски! Тоска - там. И там, впрочем, тоже ее нет. Она - везде. Разлита. Тоска - в моих желтых часах. В моей черной ручке. Тоска - в желтом телефоне. Она в моем сомнении: есть она или нет? + + + Я плохо знаю тоску. Я ленюсь узнавать ее. Я путаюсь. Знаю лишь, что пишу лишнее. Ненужное. пустое. Тоскливое. От осени? От себя? Т.е.: из-за ет сетера Вместо того, чтобы сидеть как сильный и голый мыслитель на камне: в радости-покое, лежу как прибитый тем самым камнем. Не понимая, что завод макенш! (араб. - нет завода), вместо воли - вялость (рыбья!), вместо свободы - свобода. Нет охоты идти до конца лабиринта: привалился к стене холодной и обшарпанной, закрыл глаза от тоски, а не от усталости. Заснуть нет сил, потому что недавно проснулся, усталый ото сна, полуотравленный сном. Назад не повернуть, а вперед нет настроения идти. Топтаться - мой удел? В тоске - с носка на носок. В сомнении: а не как Айседора Дункан! А может это подобие танца - топтанье - и есть мое искусство.Мое неуклюжее, нестремительное движение до цели. Это и есть цель: вот так быть. Смысл - идти. И смысл - вот так стоять на месте, думая головой. Страдаю от этого: рассогласованности движений - между ногами и головой. Недуг! Голове безразлично куда несут ноги - вот беда. + + + В одном из переходов лабиринта Серега предлагает с ним погреться. Поплутать по плоти друг друга. Снять ризы одинокому человеку и тереться о тело. Улыбаясь, вежливо - не резко - отказываю. Нерезкость отказа выглядит надеждой - брезжит. Но это лишь мякоть, а внутри - твердая косточка - не расколоть. "Приходи еще!" - Конечно, приду. Сделать пируэт - и не сломать позвонков. Вот радость. Но это - последняя радость. После чего - отсутствие радости, пустота. Радость другая в натруживании. Чтобы пружинило тело или светлела голова. + + + Золотая пыль - как на иконах - от благорастворения воздухов. Черная цифра - напр. 12.10.1989 - тает как тоска. Она не повторяется. В извивах лабиринта - страхи и ужасы. Трепет. + + + В извивах души - затаились фобии. Напр.: госпиталь (страх перед манипуляциями) В постели и других местах. От людей и неизвестности. Ужасный трепет. + + + В Москве ходим с Хосе в писательские люди. + + + Понедельник. Завод - серым холстом. Транжирю впустую слова: растягиваю слова как нитки и пряду, пряду. Все же - занятие. Надо прясть. Вот дело - найти себя. В пустоте. В немоте. Пусть! Жизнь проходит в ожиданиях. Вчера: в поезде - когда приеду! Когда Калуга? Скорей бы уж, в постель! Сегодня: на заводе, день все тянулся, я говорил по привычке. Думал: скорей бы обед. Сейчас: жду когда Андрюша позвонит. Заждался. Жажду. Не дождусь. + + + Перечитал письмо голубчика. Вот этот пассаж: "В четыре часа я отправился на прогулку и зашел на кладбище (...) Белая мраморная плита с надписью "Михаил Алексеевич Кузмин. Поэт." Кто-то вытер ее от земли и положил букет белых хризантем, они закрыли последнюю дату... Вспомнил о Юркуне, подумал: "где-то он покоится?" (...) Вот слова из новой песни Аллы: "Сними меня, фотограф, чтоб никто и не подумал, чтоб никто и не заметил, как одиноко мне..." Дождался и - прогнал. Без подробностей. Жалко мальчишку. Может вернется? Лежу один в постели - одиноко. Все покинули друг друга. Остается блюсти целомудрие - вот нечаянная благодать. Вот счастье - вот права. ночью так юродствую в моей постели. Завтра уезжаю в Питер. + + + На заводе - без перемен. Только день был красивый: такой слегка морозный, без ветра, с инеем на траве, желтыми листьями. После ремесла ходили с Майклом в церковь. В кино не пошли - в зале яблоку негде было упасть. Собирался в дорогу. Нет волнения. Нет радости. Нет и покоя. И тревоги не чувствую. Усталость.

Продолжение