|
СЕМЬ СПОСОБОВ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ КНИГИ
Книгу можно использовать
как развлечение,
или как место спасения,
или как загородку
от всяких гадостей,
в страницы можно заворачивать
сладости,
книгой можно лечить мозги,
книгу можно дарить другим,
или по числу страниц
сделать бумажных птиц,
и бросать слова на ветер
на радость детям.
* * *
Соловей-соловей, спой нам песенку,
лысую песенку с выпавшими словами,
где тайные любовники на опушке леса
качают кусты словно ветер.
Повтори своим тихим щебетом
всхлипы глины под сапогами,
ведь на этой дороге нового человека
мы замесили, проходя мимо.
Соловей-соловей, пташечка,
вложи в уста новорожденному
серебряное слово, приманивающее ангелов,
золотое слово для долгой жизни
и слово белое на самый последний
случай.
ЗИМА: МОРЕ
Пахнет солью и йодом,
суетой актёров, плохо помнящих роли,
шепотом суфлера из пустой ракушки
на берегу моря...
Глаза зелёные, взгляд словно водоросли
в низкой волне вязнет,
на пляже совсем немного зрителей,
и каждому давно ясно,
что отчаянье не происходит от чаек,
и от голубей небо не голубеет,
но мусор, брошенный за борт
белого лайнера,
однажды становится берегом.
* * *
Смотрела на жизнь сквозь пальцы,
считала её болезнью,
пускала к себе постояльцев
в длинных пальто и шляпах.
К полосатой кошке лепила крылья,
ждала и в окно глядела,
а там только и было:
старая машина да снег белый.
Возможно, крылатая кошка
ангелов позабавит...
На чёрных зонтах плевочки снега
и лужи под сапогами.
УКАЗАНИЯ НА САМЫЙ ПОСЛЕДНИЙ СЛУЧАЙ
Все письма разорвать, стереть,
форматировать все диски,
бумаги сжечь
и развеять пепел,
скрыться...
Теперь об одежде – в городе
серая, как асфальт,
перья голубя, крысиный мех,
в лесу – зелёная,
как ровное дыхание,
печальный смех...
В городе гудеть и вонять
бензином, покрываться сажей,
в лесу шелестеть, стоять
до прихода однажды,
а если придет вдруг –
листья ронять из рук...
* * *
Он ищет в лесу луну,
но находит только медведей,
бурых как земля, лохматых как сны,
они смотрят на него маленькими
глазками
и плюют щепками.
Он ищет солнце, застрявшее в иве,
но находит только ворон,
серых и чёрных, совсем
непрозрачных,
они скрипят как небесные двери,
а он стоит на пороге,
не нашел ни того ни другого.
* * *
У этого ангела изо рта пахнет
и под ногтями грязь,
этот ангел может тебя трахнуть,
людей не стыдясь,
этот ангел порой портит воздух,
гадит и брызгает спермой,
но этот ангел
сюда был послан,
и он долетел первый.
* * *
Вчера я повесил картину на стену,
сегодня там твоё пальто –
в кармане монета-бумажка-платок,
в рукаве вместо руки – шарф,
если пальто потрясти – зазвенит,
и посыплются вниз мои дни,
потрясающие дни,
случайно попавшие вместе с шарфом
в рукав твоего пальто.
Ведь если висит на стене пальто,
жизнь идет, потому что
пальто не ружьё и не пулемёт –
не выстрелит и никого не убьёт.
* * *
А что это –
мельтешит, трепыхается,
движется без остановки,
похожее на каплю и муравья,
крутится на ладони,
как ртуть убегает,
когда сжимаешь кулак?
Какого оно цвета
не понять,
не поймать никак,
может, его вовсе нет...
Но что тогда это?
* * *
Шмель колотится в стекло,
а снаружи дождь,
шмель колотится в окно
как моя душа,
шмель гудит, звенит стекло
в каплях от дождя,
поскорей открой окно –
будет чем дышать,
у шмеля на крыльях слово,
на одежде смех,
завтра он вернется снова
и спасет нас всех.
ТИБЕТ
В страну, заплатанную снежными полями,
страну, залапанную президентами и королями,
страну на самом краю поднебесья,
страну, где каждая дорога – бездна,
страну, где такое яркое солнце,
что даже чёрное становится белым,
жизнь как страницу переверну
и отправлюсь в эту страну.
* * *
Тук-тук-тук – колотит височный выскочка,
всё наследство в плохих сосудах,
что из них может вылиться,
кроме крови осенним утром,
чем душа за проезд расплатится,
что кинет нищему у дверей?
Душа моя бедная, в заплатках платье всё,
тополиный дождь на дворе...
Тук-тук-тук – словно будит покойника
красный дятел по мокрой крыше,
а душа моя на подоконнике
что-то рисует...
не слышит.
* * *
Я завязываю узлы на толстой нитке,
я привязываю воздух,
чтобы самой к тебе не
привязываться –
так
я вяжу тебе носки,
чтобы ты мог уйти от меня.
* * *
Ты уходишь из этого дома,
вода подбирается со всех сторон,
вода смывает твоё всегда,
рисуя на потолках иероглифы,
паром затягивая окна,
белые известковые капли
целуют паркет,
обои ползут,
орнамент за орнаментом –
словно в калейдоскопе,
обнажая старые рисунки,
телефонные номера,
следы прошлых жильцов,
стекает слово за словом
последнего газетного слоя,
и апельсиновой шкуркой
отслаивается штукатурка.
Зря вызывают аварийные службы
и милиция мигает синим,
дом становится воздушным,
открывая двери и окна в небо,
облаком по трубам
котельных катится
пушистое колесо,
но ты уходишь оттуда,
ведешь за руку сына
по улице, серому снегу
в морщинах ручьёв,
а позади едут крыши,
и тоньше чем тени стены,
едут плюшевые медведи
и пластмассовые зайцы,
остаются только поля,
где рыхлая влажная земля,
такая чёрная, что серый снег белеет,
такая старая, что просеивая между пальцев,
можно найти монету пятидесятого года,
оплывшие кусочки стекла,
алюминиевую чайную ложку
да осколки кувшина из красной глины,
но ты уходишь из этого дома,
и ветер тебе в спину.
* * *
Пока я лежу спящий,
просыпается я настоящий,
дышит в ухо, теребит мой голос,
а затем уходит куда-то в тень,
так что не дрогнет волос,
не колыхнется постель...
Хоть бы кто меня разбудил,
чтобы я за ним проследил.
ГЛУХАРКА И КАМЕНКА
Стоит ледяная Глухарка,
а Каменке хоть бы что –
бежит себе, позвякивая,
керосиновая Каменка.
Бросают в Каменку камни
на пьяной дороге дети,
пахучими облаками
небо Каменку метит,
но никто не войдёт дважды
в её блестящую воду,
когда она пробегает
словно ящерица сквозь годы.
* * *
Хороним деда мороза,
голову посыпаем снегом,
забрасываем смерть
другими мыслями,
глаза прикрываем,
смотрим внутрь.
Он больше не принесет нам подарки,
не скажет: здравствуйте,
ребята-зайчата,
его бородой ватной
затыкаем щели
между годами,
его синяя шуба
над крышами, над городами,
серебряные звёзды
уносит ветром,
дед мороз мёртвый,
словно конфета
в коробке лодке,
а мы поём песни
и пахнем водкой.
* * *
Нетяжёлый труд находить рифмы
и сажать их словно деревья,
а если какая не приживается,
я не жалею,
пусть стоит себе рифма сухая
пока её не сломают,
пока не зазвенит на морозе,
не затрещит в огне
или сама
не придет ко мне.
МЕНЯ НЕТ ДОМА
Твой телефон живой,
бодрый и деловой
моему телефону сонному
посылает неясный сигнал,
и телефон трезвонит
всеми своими звонками
словно трамвай, когда кошка
дорогу перебегает,
я еду в этом трамвае
и весна – полосатая кошка
вдоль дома по тротуару
капелью звенит,
старый снег тает...
* * *
Сидит в шинели первого мужа,
перебирает ягоды-четки,
красное ночью окажется черным:
ягоды-ягодки – мои подружки.
Черникой красили губы друг другу,
сосновые шишки бросали сквозь смех,
а черный ворон летал над лугом
и ждал того, кто счастливей всех.
Красная рябина растет на опушке:
горький огонь в листве догорает...
Сидит в шинели первого мужа,
ягоды перебирает.
КОЛЮЧАЯ ПРОВОЛОКА
Здесь колючая проволока
словно цветы –
растет без всякого повода
и почти не отличается
от простого провода,
а мы гуляем за городом,
за оградами да заборами,
читаем надписи,
шелестим разговорами,
а она ползет ящерицей,
коричневая, настоящая,
мы для неё прозрачные,
дачники неудачные,
мясные мягкие ящики,
гуляем без дела и повода
считаем слова свои золотом,
не ведая, что проколото
насквозь этим тёмным проводом.
* * *
Мы бы сидели за одним столом,
мы бы говорили стихами,
но песни сочинять влом –
легче бросать камни,
а когда летят камни вместо птиц –
нет места любви без границ.
СЕЛЬХОЗРАБОТЫ
Пока наше небо синей коровой
вершины деревьев жует словно жвачку,
мы пьём облаков молоко
и над чёрной землей
чёрный ломаем хлеб,
мы танцуем на свежей пашне,
развешивая гирлянды следов,
мы сажаем шаги словно семена,
чтобы вверх вырастали шаги,
мы пьём прозрачную воду,
прозрачную жгучую водку.
Скоро станут шаги большими,
скоро поднимутся к небу
и расцветут, как положено
всякому злаку.
* * *
Осень в шелестящих тапках
бросает яблоками,
пока ещё не снежками,
пока ещё молодая и
летает по ветру
в разноцветном платье...
С ней можно поиграть в прятки,
пока листья не облетели
и деревья легко укрывают
даже от солнечных зайчиков –
попробуй кого найди...
Но если мне придется водить,
я не буду осень находить.
АПОКАЛИПСИС
1
Всё, о чём говорили завтра,
уже случилось сегодня,
незачем готовить завтрак,
незачем копать колодец,
курицы во дворе
клюют упавшие с неба звёзды,
дети играют в футбол
то ли солнцем, то ли луной...
– Возьмите меня вратарем,
я буду стоять на воротах,
пока солнце летает над полем,
пока ещё длится игра.
2
Мы зашьём
порванные шкуры плюшевых зверей,
мы заклеим скотчем
тела сломанных кукол,
мы раскрасим их лица зелёнкой и йодом,
губы намажем медом –
чтобы слова были сладкими,
когда они будут рассказывать
о нас, когда мы уйдём,
пусть живут себе в большой комнате,
вместо нас гулять выходят на улицу,
построившись парами,
следом за воспитательницей.
* * *
Ничего не делала сама,
иногда сходила с ума
словно с холма,
сама себе свобода,
сама себе тюрьма,
расправляла пальцами небо,
баюкала словно ребенка
дрожащий воздух,
не трогала там, где тонко,
и ночью читала по звёздам
расписание полётов
стрекоз и поденок,
так и жила без крыши
в башне из лепестков вишни,
в платье из южного ветра,
и ездила безбилетно
до самого края света.
* * *
Мы живем на окраине, где дома словно льды
обрываются в лес и плывут не спеша,
где западный ветер приносит слова,
а ветер восточный приносит дым,
и труднее дышать...
Мы живем в городе, похожем на упавшую птицу,
возле болот на самом кончике её крыла,
наше время за тёмной стеной из стекла
в бутылке пивной пузырится,
которую принесла
Каменка-речка, петляя в лесах и полях,
где другая вода и другая земля.
ЖАРА
Такая жара,
что даже стены потеют
каменным потом, седым и тёплым,
такая жара,
что машины вязнут в зеркальной
реке асфальта,
и воздух танцует, толкая ногами
случайных прохожих,
разбивая стёкла,
такая жара,
что поцелуи улетают на небо, не
доходя до кожи,
такая жара, что слова, высыхая,
звенят,
а мысли слипаются
в большой ком,
катятся мячом
по зелёному полю,
где дети играют
и этой жары просто не замечают.
* * *
здесь неплохорошо
здесь и сейчас
а там неизвестнокак
но если пойти туда
будет неплохорошо
там и тогда
* * *
Старыми журналами
когда-то топили печку,
а моими черновиками не растопить,
потому что они виртуальны,
их даже нельзя потрогать –
только стереть с винчестера.
Так зачем же вся эта литература,
когда холодно в доме
и нечем печь растопить?
* * *
Расскажи мне историю не болезни,
расскажи мне просто историю
из книжки картонной
в жёлтом, как ночь, коридоре,
в приёмном покое
всегда неспокойно,
и туда приводить не стоит
сломанных кукол,
плюшевых мишек...
Прочитай мне просто историю
из этой зелёной книжки,
покажи мне картинки
на крыльях-страницах,
у дежурных врачей
глаза перепачканы кровью,
но стоит закрыть их –
в палату влетают синицы
и над землей поднимают больницу.
* * *
Взрослые парни
разглядывают женщин
в журналах и на плакатах:
на берегу моря, в цветущем поле,
словно хотят вырезать, заменить
ими своих подружек,
чьи тела в родинках и веснушках,
с белыми полосками от трусов,
лифчиков,
с волосами там и здесь разного цвета,
с разным запахом,
а эти женщины из журналов,
пахнут только глянцевой бумагой,
типографской краской,
и нет ни запаха моря,
ни запаха цветов.
* * *
Колея – семья:
папаша боронил – монетку уронил,
вернуться хочет,
а сын боронил – голову потерял.
Идет девочка, за ней – собака,
у собаки шерсть топорщится и
красный ошейник...
Да и не ошейник это вовсе, а
кровь,
этой собаке не до головы в колее,
ей бы воды глоток.
РЕИНКАРНАЦИЯ
Я не думаю о смысле,
а хожу по коридору,
всё хожу по коридору,
не найти никак себя...
Коридор довольно длинный,
и меня найти непросто,
я теперь другого роста,
у меня другое имя
и, возможно, даже пол...
Скоро выйду я наружу,
да и так ли это нужно,
чтобы я себя нашел?
* * *
Вот и пятница появилась
медленной испариной на лбу,
всё, что ночью сочинилось,
летит в трубу,
а на дамбе, откуда видны форты,
стоят туристы, разинув рты,
скоро дорога совьётся в кольцо,
город станет большим колесом
и покатится в тартарары
словно с горы.
* * *
Сердце,
красная птица,
почему ты не улетела?
Мешает тело.
* * *
Мы возвращаемся, становясь лучше,
снова строят нас парами,
мальчиков и девочек – шарфы снаружи
словно цветные флажки,
а вырастем – спрячем шарфы под пальто,
но пока ничего ещё прятать не нужно,
и не перешел никто
проезжей дороги, ледяной реки,
мы возвращаемся, становясь лучше,
и щеки горят на морозе,
и тёплые варежки
из рукава на резинке
синицами – воробьями
прыгают прямо в ладони.
* * *
Закрывая глаза, вижу
женщину возле больного сына,
в чьём дыхании одна вода,
словно рыбак последний,
она сидит неподвижно,
отгоняет смертельных рыб,
они, шевеля хвостами,
пробиваются сквозь воздух,
над одеялом летают,
но женщина сидит возле
белой кровати-лодки,
и золотистые стаи
она легко превращает
в солнечные пятна
на стенах палаты
или в негромкий звон
алюминиевой ложки
в стакане горячего чая.
* * *
Человека прозрачного,
с душой словно спелое яблоко,
с мыслью светлой, как лампочка,
полного рыб человека
нарисовали мы,
и прозрачную женщину,
похожую на озеро,
с улыбкой словно бабочка
на листе кувшинки,
и кожей упругой,
как ветер на середине реки –
такие картины
нарисовали мы
на собственной коже,
чтобы их не забыть,
когда вернёмся домой.
* * *
Птицы нас соберут словно
тростинки для гнёзд,
белые полые кости – только внутри муравьи,
белые твердые кости – солнце и дождь
вместе с ветром прошли, облизали до блеска,
теперь вот и птицы, чтобы гнёзда построить
на самой высокой скале, летят на поля,
где подобно грибам растут наши белые кости,
лёгкие птицы легко наши кости
словно в пашне червей подбирают
и в захлопнутых клювах, похожих на стрелки часов
на шесть тридцать и ровно двенадцать,
несут...
такие вот странные цапли.
* * *
Приходили сизые
облака, пронизанные иглами дождя,
злые облака, похожие на ежей,
срывали крыши, ломали ветки,
стучали дождем, плевали в двери,
а когда уходили, ветром
словно тряпкой провели по небу,
и стал виден другой берег.
* * *
Горят пешеходы в птичьем помёте,
пылает твой зонт,
и шапка пылает
словно на воре,
это гадят в полёте
голуби серые и вороньё,
они прожигают насквозь,
если нет спецзащиты
или молитвы,
словно ели недавно напалм,
а ещё
посмотри на плечо –
твоё бронзовеет до звона,
и каменеет моё,
как легко нас разбить на куски,
а потом из них строить
город небесный,
город наших алмазных костей
и слов, словно золото, тёплых.
* * *
Шли по насту,
словно не было нас тут,
не оставили отпечатков:
льдинки словно бритвы
срезали пальцы,
мизинец укатился,
безымянный белой мышью
спрятался в лунку,
средний стал сучком дерева,
указательный – сосулькой,
а большой – снежком
попал в спину:
эй, тебя запятнали!
* * *
Ребенок кричит,
словно в нём поселилась чайка,
у дедушки в ухе дятел стучит,
у девушки на голове кукушка.
То ли птицы людьми заболели,
то ли люди – птицами,
не поможет Айболит
от птиц отцепиться,
вот в старухе у дверей
завелась ворона,
и сороками трещат
тетки на балконах,
а придет моя пора,
Бога попрошу я
поселить мне в сердце
птицу небольшую –
воробья иль соловья –
чтоб до самой смерти
пела в нём душа моя.
|
