|
* * *
Начинается дорога от ворот,
через город муравьиный огород,
и по ней я еду вдоль ольхи,
пятна йода на коленях словно первые стихи,
а грехи мои ещё невелики,
как рыбешки на излучине реки,
я гоню велосипед, мне десять лет,
у меня есть настоящий деревянный пистолет,
и на перекрестке меня ждет
тот, кто превращает пули в мед,
он сидит в крапиве-лебеде,
кузнечики стрекочут в его длинной бороде,
и на голове его вороны
положили прутья-макароны,
я везу ему бутылку молока,
пистолет за поясом пока,
и пока не скисло молоко,
все колёса крутятся легко.
* * *
Прилетела птица, серая как асфальт,
в окно стучала серебряным клювом,
сколько звёзд на стекле, сколько планет
птица съела, потом сдохла...
гниют облака – стучи не стучи,
придет весна, мы вымоем окна
тряпкой, на которой нарисованы жуки,
белой тряпкой с голубой полоской.
* * *
Пройдём веселыми рыболовами мимо построек,
мимо тупых построек, жалких решеток пройдём,
с удочками и крючками, блестя блёснами,
плавая поплавками,
к синеглазой воде пройдём,
будем ловить улыбки из раскрытых окон,
будем лепить наживку из вина и неба,
ловись-ловись рыбка – такую споём песню,
перемешивая ногами прошлое время,
пройдём, раздвигая руками воду,
мимо старых деревьев пройдём, вдоль солёного ветра,
к синему морю, где рыбка-бананка
среди волн поет на рассвете.
* * *
Крутишься
словно снежинка
на ветру,
и все вокруг крутятся
в потоке,
а стоит уйти, и осядешь
на землю,
станешь частью плотного мёртвого
снега...
Уж лучше
крутиться,
создавая полётом
снежного человека,
или кромешника с другой стороны,
или нежного человека,
или детские сны...
Крутишься,
до тех пор, пока не растаял
словно снежинка
в дыханьи весны.
* * *
Наступит зима – уйду в берлогу,
буду как медведь сосать лапу,
снег то-пить чай с медом-вареньем,
радость вдыхать словно запах,
сочинять длинные стихотворения,
мой дом занесет по крышу,
и следов охотника я не услышу,
когда он найдёт протаявший влажный вход
и меня убьёт.
ОНА И ОНИ
кто был первым
уже не помню
помню скрип тормозов на улице
хлопок дверцы как выстрел
белое чёрное красные цветы
это всё я видела в фильмах
когда он спросил ты
хочешь
языком по губам провела
слизывая тяжесть и дрожь
а внизу уже влажно
склизко – на холме когда дождь
запах весенний прелый
он слышит мой запах прежде
чем слышит мой голос
но я давно расплела
эти длинные невидимые волосы
сети среди ароматов
духов и дезодорантов
он узнал бы мой запах
даже сквозь перец и мяту
сквозь бензин разве он ищейка
далеко летят мотыльки
и за ним распахнув пиджаки
словно крылья
я касаюсь их только улыбкой
они сами падают в мою пропасть
в моей воде исчезают как рыбы
и я не помню кто
был похож на принца а кто на бомжа
под окнами их машины
улица запружена и тротуар
не пройти
они бегут по жести
своих железных горячих жуков
прыгая с капота на крышу на багажник
в мою дверь
ко мне словно в море
но кто был первым
уже не важно
когда за ними придут их женщины
что ты скажешь когда каждая
спросит куда пропал мой муж
отдай мне его
я каждой тогда отвечу
он пришел сюда сам а ты
собирала его следы
смотри как быстро ржавеет корпус
как вспыхивают в закате стёкла
его большого автомобиля
ему не выехать
он зажат со всех сторон
и твой муж словно он
ему даже не оглянуться
он падает лицом во тьму
и лишь самым краем взгляда
видит обрыв, мокрый от дождя,
свисающую виноградную лозу
краем похожего на крыло взгляда
он трогает виноград
нет слаще этого винограда
а твой виноград
всегда был неспелым
и набивал оскомину
тебе нечего делать в моём доме
не зови его, он не вернется
ветер выдул его глаза
ветер сорвал его кожу
кровь его стала словами
а кости музыкой
так я отвечу
на стекле моём капли как звёзды
но нет ничего от неба
не надейся он не вернется
я ни разу не видела чтобы они возвращались
даже поэты
в складках вещей оставляя голоса
они летят до самого конца света
где лишь трубы ангелов и снег белый
а ты возвращайся домой
пока твой ребенок не выпал из колыбели
пока он спит и даже не намочил пелёнку
пока он с тобой
а не едет сюда в своем блестящем автомобиле
я скажу ей
женщина не приходи больше
здесь неважно что вы любили
здесь из иной материи сотканы даже тряпки
которыми моют полы
видишь горят мои пальцы
здесь часы словно шмель разноцветный
и те кто приходит
теперь
они моё время
мои ночь и день
и я не задергиваю шторы
не закрываю дверь
* * *
Брат мой, дай мне вина и хлеба,
твоя рука – дым твой голос – небо,
а душа – маленькая птица,
сидит на травинке, качаясь туда-сюда,
вот она улетает, и спицы
сверкают словно вода...
Брат мой, скажи, куда мы едем,
в Тарту или же в тартарары:
мальчик на новом велосипеде
в середине июльской жары,
словно резинкой, стирает пылью
места, где мы с тобой были...
Брат мой,
прозрачный как поздняя осень,
велосипед на обочине бросил.
* * *
Зима в Тибете долгая как в Сибири:
сухое мясо – дым – ледяные скалы,
колокольчики жёлтого металла
из Тибета мне подарили...
Они звенят словно солнце в полдень
на дороге среди золотого снега –
синий рисунок:
то ли тень птицы,
то ли след ветра –
уже не вспомнить.
ФИЛЬМ
А ты накрасила глаза,
и они стали большими,
ты умеешь становиться другой,
и когда он повезет тебя в своей машине,
первые километры будут
похожи на разговор о прошлом,
но чуть позже,
не выпуская руля, он положит руку тебе на колено,
словно собрался переключить скорости,
и если не тормозить
и не останавливаться –
тебе это понравится...
А ты специально выбрала это короткое платье,
ты продумала всю одежду,
ты знала, как он будет тебя раздевать,
и как его рука окажется между
всех твоих кайфов и обломов,
и если не тормозить
и не останавливаться –
тебе это понравится...
Ты специально приготовила это острое,
когда вы приедете и всё кончится,
ты будешь писать своему богу
большими красными буквами
в машине, припаркованной на обочине,
и если не тормозить
и не останавливаться –
тебе это понравится...
ЩЕНОК
Он пока ещё ласковый, пока ещё
не знает команд и цепей,
а тычется носом в любого, кто чешет за ухом,
он даже выть не умеет,
не то что вцепляться в глотку –
для него все люди свои,
и нет страшных тайн внутри семьи,
от которой он отводит беды,
сжимая их в красной пасти,
выпуская на ветер
на каждой прогулке
вместе с горячим дыханьем,
веселым лаем.
* * *
Мы поставили время словно киноплёнку
на обратную перемотку,
вернулись те, кто уехал,
умершие сели за наш стол,
срубленные деревья зашелестели листьями...
Вот они все, кто был с нами,
но где же теперь мы сами?
* * *
Ты будешь ждать на краю
всех, за кого в ответе,
тебя будут дразнить дети,
с тебя снимут кожу на барабаны,
а нервы пустят на дверные звонки...
Но однажды в тебя войдёт солнце,
и тобой запоет ветер.
* * *
кому кренделя да медали и прочая мелочь
когда тащит за жабры всякая сволочь
зачем ты надел фуражку и написал что делать
на старом картоне тебе не нужна помощь
они обойдутся костями и эхом собачьего лая
тебе же приятнее ночь среди волчьего воя
и кровь золотого оленя тебя-то я знаю
как брата ведь нас на краю было двое
теперь ты остался один в униформе порядка
зачем тебе эта фуражка и бритый затылок
я вижу твой танец на поле последнего боя
но вряд ли ты вспомнишь что нас на краю было двое
АНГЕЛЫ
Один белый – живой туман,
другой – черней, чем сама тьма,
сидят на перекрестке в жару,
то в шахматы играют, то в буру,
а играют они на меня,
кузнечиками звеня,
но не закончить игру им –
то дождь намочит, то ветер сдует
карты, фигуры летят в траву,
да и я пока что живу,
и придорожной пылью
покрываются их крылья.
* * *
Они жгут
костер из прибрежной ольхи,
если сосна попадает,
пламя краснеет, коптит,
дым становится чёрным,
а если сырая береза –
белым как снег.
Они жгут
свой костер
на внутренней стороне
моих век,
и слёзы сохнут
прямо на глазах.
Они жгут
костер из прибрежной ольхи
всю ночь напролёт,
словно читают стихи,
а я
у цистерны
по колено в ржавой воде,
льдины-колокольчики
звенят в моей бороде,
у меня в зубах ключ
от последнего родника,
и сотое имя Бога
написано на руках.
РЕМОНТ
Я стал столяром и плотником,
бетонщиком, электриком, и даже штукатуром,
мои стихи – антресоли и полки,
мои поэмы – белый ветонит,
деревянные, цементные, гипсовые слова
тоже имеют свои права
на существование:
шурупами ввинчиваются гиперболы,
метафоры связывают трещины,
и нежная, как шерхебель,
стройная, словно шлямбур, женщина
помогает мне двигать мебель.
* * *
В её сне цветет вишня –
белые лепестки покрыли землю,
в её комнате Кришна
играет на дудке,
мне там нечего делать,
я, человек пришлый,
сижу на кухне,
ем вишневое варенье,
выплевываю косточки
на собственные черновики:
может, вырастет вишня,
и над землей закружатся
белые лепестки.
* * *
Побелел старый алюминий,
стало коричневым железо,
а чёрные вороны
остались чёрными,
они отражаются в глазах,
садятся на линию взгляда
словно на провода,
они всегда рядом.
Поседела моя борода,
даже душа выцвела,
а чёрные вороны
остались чёрными,
и я не знаю о чём
кричат эти птицы,
смеются они или плачут,
и когда собираются в стаи,
что это значит.
* * *
В кармане у неё волшебная гайка,
а у тебя – волшебный болт,
и если ты скажешь: "дай-ка!",
она ответит: "пошли..."
Но если у тебя другая резьба,
значит, парень, тебе не судьба,
иди примеряй к другой,
обычной гайке
с правильной резьбой.
* * *
Разминал разбитые пальцы, воду
пил из железного чайника,
смерть называл начальником,
а жизнь – свободой,
и всё болтался по свету
как язык волшебного колокола:
когда гудел – наступало лето,
когда молчал – время холода.
ДРУГАЯ ИСТОРИЯ
Пушкин спрятал свой пистолет,
покончил с Онегиным, полысел,
вырастил детей и внуков,
и когда ангел на кровать присел,
просто протянул ему руку...
и пошли они вместе вдоль реки,
где дни словно змеи меняют кожу,
где движение крыла и взмах руки
одно и то же.
* * *
Люди-стаканы и люди-кружки
в сумерках бьют по лицу друг дружку,
а когда разобьют свои кружки-стаканы
чем они пить-жить станут?
Когда разобьется в стеклянную крошку
пустое будущее, простое прошлое,
когда останется лишь настоящее,
где живут только люди-ящики,
и этим стеклянным людям
места уже не будет.
* * *
"Расписание поездов
похоже на березовую кору,
особенно когда дождь,
а дождь
такой сильный,
что смывает линии на ладонях,
и нет ни линии судьбы, ни линии жизни,
можно только смотреть, как
по ржавому железнодорожному мосту
идет старик – несет в мешке пустоту,
идет мальчик с камнем в руке,
и женщина с мечтами о ребенке
идет под зелёным зонтом,
а дождь стучит по реке,
выбивает из воды пузыри,
в такую погоду
лучше сидеть внутри
избушки посреди леса,
где серыми становятся лисы,
и волки чернеют как головешки,
а люди цвет не меняют –
какой бы ни шел дождь", –
так я размышлял,
гуляя по мокрой платформе,
и зависел от поезда,
как радуга от солнца,
что надо мной вдруг
раскинулась поясом.
* * *
Они идут на рудники,
а мы – простые рыбаки,
мы любим песни сочинять
на темном серебре реки,
у них на касках фонари,
они уже внутри земли,
а мы на лодках неподвижно
сидим от берега вдали,
они в земле как червяки,
их насадили на крючки
простые люди горняки,
и горы тянут плавники,
а мы лишь песни сочиняем
на темном серебре реки.
* * *
Дырявое колесо – старую резину
мы катили до самой реки,
дырявое колесо – старую резину
поджигали на берегу,
дырявое колесо – старая резина
горело красным пламенем
и чёрным дымом,
рисовало в небе каждому своё,
а когда поднялся ветер,
дым, словно бык тяжёлый,
утащил за собой наши судьбы
по мосту из пепла и сажи
на другой берег...
С той поры пахнут гарью
все наши песни.
ПОЕЗД ЕКАТЕРИНБУРГ–МОСКВА
По проходу заплеванному, залитому чаем,
мой путь словно слово в кроссворде
другие слова пересекают,
а попутчик, развернув на столике газету,
вписывает имена тех, кто едет
в этом старом поезде
с закопченными окнами,
с тараканами и грязными стаканами,
с пьяными стариканами,
с дембелями и зеками,
мамашами, детьми и цыганами...
Проводник спит, и на полустанке
можно войти, но входить некому,
лишь железнодорожник
оранжевым солнцем закатным
где-то внизу маячит,
а я по проходу с чаем горячим,
через разговоры скачу мячиком,
к попутчику, говорящему
что поезд – это страна,
и в клеточки вписаны все имена.
* * *
У поэта возраста не бывает –
он просто живет и умирает,
а также наоборот:
умрет – и живет.
* * *
Мне снится чёрное колесо –
резиновое кольцо
в сосновых иголках и муравьях,
когда солнце – на нем змея –
серебряная чешуя...
Мне снится женщина
по имени Ольга Танкед,
я был с ней когда-то знаком,
она облизывает мои губы
раздвоенным языком,
мне снится сад возле трассы
и ржавый указатель "дорога в рай",
мокрыми от росы руками
мы собираем яблоки,
похожие на камни,
а ещё мне снится кольцо,
чёрное колесо.
* * *
Выпитая банка джина с тоником,
полная окурков, стоит на подоконнике,
и я, похожий на эту банку,
жизнь превращаю в бардак и пьянку:
окурков много, сигарет нет...
но в окно проходят и ветер, и свет.
|
