|
* * *
Закрываешь глаза,
давишь пальцами
на глазные яблоки,
и вспыхивают как воспоминания
круглые окна рая...
А дорога туда сквозь леса,
где березы стоят по колено в воде,
и небо неспешно копается
в осиновой бороде,
вытряхивая ворон и чаек,
а дорога туда сквозь поля,
где по самому краю
словно красный горячий шар
пролетает твоя душа,
когда глаза открываешь...
* * *
Осы над арбузом
крутят хоровод
сверлят дырки в небе
и жара течёт
словно сок арбузный
медленная жизнь
оставляет корки
зелёные ножи
оставляет липкий
сахар на руках
на клеенке синей
тарелки облака
где семечками тёмными
плотно мы сидим
будто снова дома
и арбуз едим
* * *
Приходит вечер
и выбора уже нет
сколько ни бросай монет
орел или решка
не различить в полутьме
свернувшейся чёрной кошкой
по которой ползают
длинные красные
солнечные зайцы
а она и лапой не пошевелит
только ленивым взглядом
ловит закатную медь
на деревянном полу
* * *
Судьба складывается словно книжка,
только страницы знай перелистывай,
или как раскладушка,
на которой проснешься утром,
поставишь её в угол,
пойдёшь на кухню, а там уже сидят-говорят,
будто ночи и не было,
судьба складывается
так или иначе,
а если вдруг не сложится –
я не заплачу –
пусть стоит разобранная,
словно кровать после любовников:
скомканные простыни,
одежда на полу,
а они голые
снова целуются в душе.
* * *
Камаз в оранжевых листьях жести,
по краям уже ржавых,
едет к своей осени
сквозь разрезанные ветром пейзажи,
слева – белая полоса,
справа – рябина смотрит красным,
а впереди переправа да лес,
где железо меняют на мясо...
Обратно вернется братом каждому,
и не будет никто перекрашивать
слёзы, жёлтые, словно масло,
следы чёрные на асфальте трассы.
* * *
Вот тебе, мой гость, вино и гашиш:
кропали на всех, кропали,
наливай всем нам, наливай,
а что останется – то простишь,
яблоко режь по числу людей,
чёрными семечками смотрит рай,
волхвы приходили сюда к звезде,
и ты свою выбирай...
Вот тебе, мой гость, место за столом,
вот тебе мой песочный дом,
вот тебе между ослом и волом
тёплый сон, если ты не спишь,
вот тебе пещера-нора,
вот тебе под боком гора,
а над ней горит полоса-коса –
косит всех, даже небеса.
* * *
Всего лишь мыльные пузыри:
снаружи весь мир, а внутри
только клубок твоего дыхания,
тёплый воздух, что тянет наверх...
вспомни как смотрели завороженно,
забыв про конфеты и мороженое,
когда из тоненькой соломинки
словно музыка летели через лето,
катились по ступеням ветра,
обычные мыльные пузыри,
полные чудесного времени,
а ты говори,
говори...
* * *
Новая дверь, где
прозрачное стекло сверкает молнией,
пока вспоминаешь весь список покупок,
от молока до хлеба,
может, между ничего не было,
или Хлебников
прошел мимо,
за стеклом этой волшебной двери,
где пальцы кассирши
порхают над кассой цветком,
и конфетные фантики ярче
списка, потерянного по дороге
до этой стеклянной двери,
где на других языках говорят
и смотрят другими глазами,
смотрят в розницу даже и оптом,
которым дешевле,
где печатают чеки судьбы
на белой, как небо, бумаге
и взгляд словно воробей
скачет,
клюёт эти цифры.
* * *
Беременные гуляют по саду,
большими животами-аквариумами раскачивают,
где человеческими рыбами
шевелится, растет их бессмертие,
а я прохожу насквозь
этот осыпающийся словами садик,
пока не упало небо в пустые ладони деревьев,
пока ещё бледный всадник
незаметен среди разноцветных детей
на фоне белого снега.
* * *
Сидят на обрыве, свесив ноги,
муравьиные большие боги,
и под их ногами тёмная вода,
прыгает у берега туда-сюда,
и для них какой-то самолёт
разрезает синий небосвод,
и для них далекий пароход
песню на трубе своей поет,
только муравьям нет дела,
они бегают по коже загорелой,
не ведая, что это их боги,
сидят на обрыве, свесив ноги.
* * *
Давным-давно
мы рисовали рыб
разноцветных,
жёлтых, синих и фиолетовых
на круглых серых камнях.
Мы круглые серые камни
бросали в воду,
чтобы не было одиноко
реке,
унесшей тебя и меня,
теперь наши дети
её переходят вброд,
поднимая ногами брызги,
распугивая мальков
разноцветных,
жёлтых, синих и фиолетовых.
* * *
В подвале-тюрьме
нет других пленников,
кроме картофельного человека,
сырого и твердого,
в чёрных пятнах – глазках,
у него белое
картофельное сердце,
и шершавая кожа
как мои руки...
Белое
картофельное сердце
станет рыхлым
если его сварить,
а если разрезать,
то почернеет,
картофельный человек
даже ходить не умеет,
он спит в полутьме,
в подвале – тюрьме,
и текут до весны
его сны словно реки,
где он не бежит,
но пускает побеги.
* * *
Чудеса перестали случаться,
глина не лепится,
хлюпает будто плачет –
когда в резиновых сапогах
проходят последние дачники,
тихо едет осень-повозка
через леса и поля в полоску,
мимо солнца в белых повязках,
до развилки или развязки...
вечером будет ясно.
ЗИМНЯЯ РУЛЕТКА
Минус десять, и чай дымится
на круглом столике возле кафе-шаверма,
ставить на красное или на чёрное
бессмысленно, когда всё белое,
можно поставить на воробья,
клюющего крошки,
или на этот стакан, пока он ещё тёплый,
но в итоге выпадет прошлое
и снегом залепит стёкла,
и каждый выйдет со своим выигрышем,
или пройдёт со своим проигрышем,
бросая мелкие слова
словно монеты нищим.
ПСИХОАНАЛИЗ
На тёмной тропинке
грибы словно мины –
коричневый дым
из-под быстрых сапог,
осенние листья
в плётеной корзинке,
красная шапочка –
нежный пирог
всё ищет в лесу
голодного волка,
а лучше бы просто
срывала грибы,
что в круглых панамках
и треуголках
стоят на тропинке
как знаки судьбы.
* * *
Дни серые, словно крысы,
что съели всю картошку в подвале,
на чердаке устроили гнёзда,
всех добрых мышей разогнали.
Большие, серые, бесконечные,
с хвостами, розовыми как вечер,
такие вот дни перегрызли
горло моей песне – крысы!
Но однажды ко мне пришли мысли,
что должна быть песня другая,
где дни не серые, словно крысы,
а разноцветные...
как попугаи.
* * *
Я написал
две черники,
десяток земляник
и одну горькую прошлогоднюю рябину,
когда ты читала мои черники,
смеялась,
земляники пробежала взглядом,
а от рябины скривилась...
Теперь я пишу малины,
брусники да голубики,
и ради красивого слова
брожу среди болиголова.
РАЗГОВОРЫ
Говорят о выпуклых персонажах
и плоских,
говорят, впуклых персонажей не существует,
даже слова "впуклый" в словаре нет,
ещё говорят
о перспективе и неисправимых ошибках
при передаче объема на плоскости
холста, доски или картона,
говорят о канонических позах
святых на иконах,
и даже о позе злодея-змея
под Георгием на коне,
а если не на иконе, то не всё ли равно
в какой позе стоять
на жаре на морозе!?
Я не видел на иконах снега,
там, наверное, всегда тепло –
на торце досок – круги,
целая толпа святых переходит годовые кольца
словно ручьи или железную дорогу
к ненарисованному тайному богу.
Ещё говорят
о писании и делании –
не о письме,
потому что писание продолжается до настоящего,
и даже жизнеописание
может продолжиться в чьём-то сне,
а письмо – преходяще,
и мои каракули в блокноте,
и набитый в компьютере текст
время перемешает и съест
за вечерним чаем,
нарисованный дракон успеет улететь
и на веранде соседей
вокруг лампы будет порхать,
только твой плюшевый медведь
пойдёт, рассыпая опилки из разорванного живота,
совершать свой последний подвиг –
спасать мир от картофельного маньяка.
* * *
Бесы на базаре
толкутся у ворот –
со свиными рылами
да в калашный ряд,
бесы в нашем городе
живут наоборот,
и время, нам постылое,
к ним течёт назад,
поэтому святые,
которые пока
не знают, что святыми
им быть обречено,
ловят это время,
мнут ему бока,
чтобы жизнь крутила
нам своё кино.
* * *
Как бы ни шло-жгло-зло солнце,
и не плыли-пылали-пыли облака –
на закате разлили йод,
и синьку на востоке,
завтра мама устроит стирку,
развесит в небе бельё –
простые простыни,
белые бинты...
А мне пока не хватает роста
до такой чистоты.
* * *
На рисунке – трава высокая,
похожая на лес,
и я в неё залез
раньше срока:
руки не прорисованы –
плоские и белые,
из травы, будто суслик высовываясь,
ничего не делаю,
у соседки тоже – вместо лица
белое круглое пятно,
только тень красная
словно вино,
так и живем непонятные,
наполовину вечные,
и садятся на белые пятна
бабочки да кузнечики.
* * *
Такое высокое небо –
солнечные лучи толщиной в руку
звенят, когда тёплый ветер
танцует по кругу
на крыше коричневой жестяной,
где кошки подобны грому,
треугольное смотрит окно
диспетчером космодрома,
в облака отправляя ракету,
и последний поэт страны,
нажимая педали лета,
улетает от этой весны.
ЖИЗНЬ
В красной беседке –
прекрасные женщины,
в зелёной траве – кузнечики,
в цветах – пчелы,
а я – на куче песка,
в моей руке птица-тоска,
а в другой руке – вечности горсть,
и пока это всё мною схвачено,
словно мед течёт время дачное,
и проходит мимо ворот
та, что косит и жнет.
* * *
Свежепрожитое время
жирной птицей пролетело,
хотя беден наш язык,
но зато богато тело,
вместо точки – запятая,
пока жизнь не надоела,
пока птица та летает
и ещё не всё доела,
говорят, её заменит
тихий ангел в платье белом,
и язык богатым станет –
но уже не будет тела.
* * *
Выбирают между деньгами и деньгами,
говорят о деньгах и деньгах,
измеряют свой рост в рублях и валюте,
складывают стопкой купюры,
отдают нищим мелочь,
считают чужие деньги своими,
болеют деньгами хронически неизлечимо,
вызывают врачей, торгующих здоровьем,
только смерть приходит бесплатно
и не спрашивает, что сколько стоит,
она приходит пустой дорогой,
по нищему снегу топчет тропинку,
стоит у окна, плющит нос о стекло,
за которым женщина и мужчина
говорят о деньгах и деньгах,
выбирают между деньгами и деньгами,
складывают стопкой купюры...
* * *
Любители футбола считают мячи,
"Зенит" посередине длинного списка –
он уже своё получил
из победной солнечной миски,
лучше считать в карманах камни,
круглые камни в больших карманах,
мне говорят наркоманы,
мои друзья наркоманы,
они торчат кто на чём попало,
они сидят на своих изменах,
но я выкладываю камни на стол,
у меня совершенно другой футбол:
мои камни словно куски хлеба,
лежат на столе и ждут свой срок,
где счёт выравнивает до неба
тот, кто играет как бог.
СМОЛЕНСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Жгут на кострах
деревья,
сгнившие изнутри,
воет бензопила
словно мужа похоронила,
Вагинова не найти,
От Блока один
кленовый пенек,
рабочие
поднимают упавшие кресты,
копают новые могилы,
над Кривулиным –
лишь цветы,
а дерева ещё нет...
Дерево растет медленно,
даже если под ним поэт.
* * *
Не люби тех, кто не любит тебя,
не приезжай туда, где тебя позабыли,
ты сгорел много лет назад –
успокойся и тихо живи,
не рисуй синих рыб на камнях,
не пускай пепел к тёмной воде,
на границе ночи и дня
не скрипи зубами о своей беде.
В никуда ведет эта дорога,
потому что куда уже нет,
и руками небо не трогай,
пытаясь включить свет.
МУЗА
Она летает в облаках,
её приход непредсказуем,
и тот, кто ловит её тень, –
безумен!
Она весной срывает крыши,
она звенит в душе как зуммер,
и тот, кто голос её слышит, –
безумер!
Она опасна словно яд,
когда вдыхаешь полной грудью,
и тот, кто ищет её взгляд,
безбудет!
* * *
В моём доме горит свет,
и чайник всю ночь тёплый,
только тебя нет,
ты – лишь рисунок на стёклах,
нарисовала его луна
тонкой кисточкой инея
с другой стороны окна
белым по тёмно-синему,
утром солнце придет за тобой,
утром станет простой водой
всё серебро моего сна,
вся чудесная белизна.
* * *
Чужая зима идет по земле,
мехом наружу крадется тихо,
белым медведем лежит в тени,
облизывает дни будто лапы,
остатки водки выдувает ветер,
снежинки в стаканы падают,
снеговики с угольными глазами
бродят по школьному саду,
они видели, ночью над городом
летела звезда хвостом вперед,
заметая как огненный дворник
всё, что произойдёт.
* * *
Река, зажатая набережными, хлюпает,
хочется сказать: возьми платок, вытри слезы,
посмотри, как небо тебя любит,
роняя вниз свои звезды,
украшая твое тело улыбкой луны,
рассыпая в тебе долгий путь млечный,
а все эти глыбы гранита – лишь сны,
что легко разрушает простая вода,
и оковы становятся плавниками, когда
темной рыбой идет по тебе вечность.
* * *
За деньги можно купить лекарства, но не от денег,
за деньги можно купить почти всё, можно
заставить свой дом, купленный за большие деньги,
шмудаками, видаками и
прочими сомнительными ценностями,
заставить свой дом нести всё это сквозь время,
которое тоже деньги, так говорят в народе,
а с другой стороны нищета – она просто ужасна,
и нельзя подсчитать, сколько нужно
для достаточного достатка,
ведь как ни обрезай куст собственных желаний –
он становится гуще и гуще,
и сквозь ветки его и колючки
уже не пробраться наружу.
ОСЕНЬ: ОТКРЫТОЕ КАФЕ
Слова облетают как листья,
остаются лишь голые истины –
корявые старые стволы
и какие-то конструкции из бетона и стали,
вот и мы рядом с ними встали,
стаканы поставили на столы:
от дождя не спрячешься,
солнце уже не палит –
катится клубком красной шерсти,
а небо словно бабушка слепая
морщинистой ладонью водит по столам,
где как роса стекло сверкает,
и мы внутри граненого стекла.
* * *
Душа моя ещё недозрелая,
зелёная и местами белая,
душа моя весенняя, сырая
от растаявшего снега,
не гниет и не сгорает
в пламени вашего ада,
в холоде вашего рая,
лишь гуляет смелым самураем
по чужим квартирам и сараям,
похожая на дождь, на ветер
и на всё остальное на свете...
А со мной играют ваши дети...
* * *
Упасть с луны
как с велосипеда
и до обеда
объехать все беды
словно камни или столбы,
а потом рисовать на асфальте
осколком старого кирпича,
полного следов
человека,
нарисовать его дом,
его улицу, город, его страну,
а потом вернуться
на свою луну.
ТЕЛЕВИЗИОННАЯ ДЕВОЧКА
Среди трех сосен буду я кружится
как тополиный пух,
среди трех сосен трудно заблудиться,
но среди двух
мужчин легко – как тополиный пух
летать от одного к другому,
переключая драму в мелодраму,
а когда кончится программа,
внезапно оказаться дома,
где только мама.
* * *
Горит торф,
весь сентябрь от сажи чёрный –
небо коптит людей
для Армагеддона:
копченые люди намного мягче
солёных людей,
копченые люди не пахнут жареным,
только слегка дымом,
вкус копченых людей тоньше,
чем сладких,
они не прилипают,
не пачкают пальцы в жару,
не знают горя
горелых людей,
они лучше скисших,
в которых яд...
И знатоки говорят,
что лучше быть копченым,
чем ходить вареным
перед этим самым
Армагеддоном....
* * *
Однажды
сапоги, ботинки и туфли
пошли сами,
по лестнице затопали,
и прямо – на улицу:
ботинки листвой шуршат,
сапоги грязью хлюпают,
туфли каблучками цокают,
идут, улыбаются...
А за ними босиком,
словно воспоминания,
побежали хозяева:
бегут, руками машут,
на ходу натягивают одежду,
кричат всякие глупости...
Сапоги, ботинки и туфли
продолжают идти налегке,
а хозяева уже вдалеке:
кто ноги обмотал тряпочками,
кто вернулся к домашним тапочкам,
которые никуда не уходили
и уходить не собираются.
НА ДАЧНОЙ ВЕРАНДЕ В ОЖИДАНИИ ГОСТЕЙ
Заговариваю этот воздух
от ос и мух,
такой жаркий
пластилиновый воздух,
полный насекомых,
но тень
не бросают слова...
поэтому я его заговариваю
листьями растений,
облаками,
руками
леплю ветер
и развешиваю на веранде
гирлянды цветных сквозняков:
пусть шелестят,
перемешивая запахи,
отгоняя насекомых
от праздничного стола.
|
