"Я не знаю сейчас, как и не знал тогда (и "тогда"), что мне делать с этой грацией синтаксиса, с молниеносным его зигзагом, с этим вечным воз-вращением равного, вращением одного и того же. Оно оставляет меня далеко позади, сбоку, сверху <...> И не дается. И, прозреваю, не дастся теперь уже никогда."
Александр Скидан. Лабрис воды. |
Проза поэта не является продолжением его поэтической речи. Следует ли говорить о поэзии прозаика? Последнее по обыкновению представляет собой частный случай. Но поэт обращается к прозе, как к возможности "экзистенциальной" инаковости. Мысль продолжает себя следующим образом – к поэту проза подступает двусмысленным мгновением смерти, сводящим в точку (наподобие той, что по Гоголю возможно углядеть в русалке) масштабы и меры его поэтического проекта.
Поэтического проекта как такового нет. Но его возникновение возможно "в прозе" в виде упомянутой выше плавающей и не имеющей измерений точки.
В мире есть количество, но число постоянно избегает перечисления. Одно из повествований Александр Скидан завершает размышлением, посвященным фрагменту из Марселя Пруста. В нем говорится о "пускаемых в Вивону мальчишками графинах". Казалось бы, двойная экспозиция "прозрачного" – стекла и воды (и то и другое содержит в себе текучесть) предстает допустимым приближением к поэтической работе: поэтическая речь и мир одинаково проницаемы друг для друга, хотя по существу/веществу совершенно отличны. "Меня интересует блеск мельчайшего, но действительного события" – в один из ненастных дней пишет мне Поль Валери.
Покуда только легкая тень заметна в стихотворениях "Delirium'a", первой книги Александра Скидана (сегодня мы смотрим на нее по иному, и – поразительно – я понимаю, что эта книга, нашедшая свое место в грамматическом времени прошедшей формы, и страницы которой незримо затягивает муар распада, будет постоянно себя изменять в будущем; к этому не привыкнуть).
Необходимо уточнение – эта тень каким-то образом не исчезает и из сегодня.
Восхищение поэзией, речью – delirium – а далее миром, дающем таковую возможность, есть наиболее легкая версия прочтения книги Александра Скидана. Разумеется, существуют и другие. Среди них более чем вероятно присутствие противочтений.
В одном из них некое поэтическое предприятие предстает поэту в его прозе – повествовании-требовании – я не знаю как и насколько оно изменяет свою природу в отсутствие себя же.
Где поэзия откликается порождаемому ею же требованию. Которому она будто приоткрывает полог собственной прозрачности. Мы ожидаем встречи с неким "просветом". Но позади поэзии ничего нет.
Мы только угадываем тень "ничего нет" на ткани собственно "прозрачности и текучести", – тень "ничего". Тень из будущего, смутной прибылью прибывающего из метафоры.
Первая книга поэта никогда не предполагает своего продолжения в иных, которые естественным образом возникают позже. Первая книга Александра Скидана возникает именно как сведенное в мгновение опустошающее восхищение этим, вскользь коснувшимся его в речи "ничто". Во всяком случае мне продолжает так казаться.
Возвращение к подобным мгновениям немыслимо, поскольку желание возвращения всепоглощающе и исключает пространство. Потому предполагается другое – ничем не утоляемая, ослепляющая тяга к этому мгновению немоты, безречия, бессловесности.
Как белыми камнями это, не приближающее ни к чему движение, отмечено следующими и следующими следующему повествованиями (раньше были – "стихотворениями", но какой смысл настаивать, возможно назвать это: "24", "мокрая обувь" или же "дым").
Не исключено, что интерес Александра Скидана к Вагинову в действительности располагается в области нескончаемого становления отсутствия, тогда как тень "ничто" бесспорно есть не что иное как "реальное".
Постепенно распутывающая себя проза поэта вновь и вновь подступает к началу ин-сценирующей себя смерти, откуда он вглядывается, насколько это позволяет "время", в собственный взгляд, некогда увидавший "впервые" себя самого: прозрачность и прозрачность становятся одной непроницаемой прозрачностью. Таково продление ситуации.
|
