Двое бежали по периметру. В этот момент, опрокинувшись на животе, Гера смотрел в окно и радовался отсутствию деревьев.
Чтобы держать форму, он иногда ел моченые бобы. Ощущая привкус конского бремени, редкие гости морщились и стремглав бежали прочь. Ночью, достав из кармана мелкий мусор, Гера долго рассматривал его в свете луны. Иногда он швырял в прохожих пропавшую снедь и, спрятавшись, тихо улыбался в кулачок.
Однажды Гера побрил ноги и, чтобы скрыть отсутствие волос, имитировал их с помощью несложных манипуляций кистью.
Измерив количество шагов из кухни на чердак, Гера пользовался этим числом как алгоритмом действий. Приплюсовывая и вычитая цифру от календарного дня, количества помидоров и собственного веса, он выработал новый стиль поведения. Стиль, обозначенный им самим как "Мцыри".
Этот стиль представлял собой сидение напротив окна на одной ягодице и поедание пойманных воробьев.
Однажды налетел сильный ветер и унес Геру в неизвестном направлении.
Бывалые люди говорят, что видели его в Пхеньяне. Он был впряжен в тележку и, резво бежа по площади, что-то выкрикивал на незнакомом языке.
Однажды в лесу юннаты истребляли ежей.
– Эй, Григорий, почто животину тиранишь, барак?
Григорий с табуретом наперевес бежал за ежом.
– Мало, что ль, лосей перебил, вертута, так еще и за меньших наших братьев взялся, поганец.
– Хочу стать космонавтом, – приговаривал Григорий, убегая в рощу. – Буду летать на Луну. Жить там.
В это же время один из нападавших прыгнул в овраг и уснул там.
– Много вас тут, а ежей всего двое.
Солнце садилось за горизонт. Закат пылал, и, присмотревшись внимательней, можно было различить человека, бегущего в лес.
Счастья ему.
У меня в кухне жил отец. Отец, не знающий границ. Он любил наблюдать, как тает лед. Во время войны, грохотавшей на нашей земле не более пяти лет, отец занимался парашютизмом. С трепетанием относившись ко всему живому и неживому, он не мог не откликнуться на зов страны. Однажды, увидев меня голым, он сказал: "Ты должен стать водителем поезда. Будешь возить людей в Мытищи. В жару и стужу". Я молча согласился и, сглотнув лед, приступил к работе. Вдруг мне показалось, что в третьем вагоне кто-то сломал поручень. Поезд остановился. Я вприпрыжку догнал беглеца и, отняв железо, уснул. Поезд мчался на всех парах, и я, будучи сонным, проехал Мытищи и гнал поезд на Запад. В страну черных тюльпанов и ветряных мельниц. Теперь я живу здесь – во Фламандии и, поглаживая по голове бобра, иногда вспоминаю снежный город с проносящимися за окном столбами.
Однажды теплым осенним днем я решил отправиться ко рву. Глубоко вырытому рву. Проходя мимо избы, я нечаянно задел скулой за трабант. Тело слегка покоробилось.
– Позови бригадира, усталый Подротов, – мост лабать будем. По мосту шагать будем. Забирай свой буй и иди ко рву за рулеткой, будем дно измерять и дрова измерять.
Во рву конилась рыба-дыра, прижимающая кедр. Подротов трактор торопил, Суслик хворал коклюшем. Солнце было в зените.
Иду налево – собираю,
Направо – сказки говорю.
Почему мост не стоит. Пока бобры не сгрызли все упоры, поставим мы на них свои моторы.
В горнице шумело. Молодой шумер, вышедший из подъезда, уснул на завалинке, шорох усиливался.
– Поправь кадык и отдай лошадям трещотку, – приказал вошедший и, представившись канатоходцем, прыгнул через арык.
– Не уходи, Леонтий, – послышался голос с завалинки, – я слышал, что ты умеешь хорошо перетапливать жир. Брось это, и пойдем строить пирамиду неподалеку от Бурятского водохранилища. Там много собак, так что без дела мы не останемся.
Прихватив с собой сбрую, ушат с цементом и горшочек с вяленой ворванью, ребята повернулись в сторону заставы.
– Кто-то уничтожил все запасы имбиря, придется ставить опалубку.
– Расскажи мне о Жухрае. Жухрае, который ест все.
Они остановились на берегу водохранилища. Пирамида качалась на волнах, напоминая большой буй. У подножия пирамиды располагалось гнездо с пипеточниками.
– Создай ветер вокруг меня, – попросил утомленный шумер.
Леонтий размотал удилище. Работа началась.
Рытье каналов растянулось на несколько дней. После окончания шумер стал начальником электростанции, а Леонтия некоторые видели в городах и весях с котомкой жира. Он предлагал его желающим и, в случае отказа, расплывался в улыбке и резво бежал прочь.
Осень была влажной. Игнат, засучив рукава, изо всех сил разбрасывал торф.
Вдруг проходивший бригадир подбежал к стогу и, нырнув внутрь, уснул.
Вечерело. Торф вонял.
Игнат любил после загрузки нырнуть в торфяник и, просидев во мгле несколько минут, выйти наружу, на свет. Схватив палку, он стал разгребать жижу и невзначай наткнулся на движущегося бригадира.
– Эй, ты куда ползешь, детина?
– Да тут недалеко, айда со мной.
Друзья ринулись вперед с удвоенной силой.
– Так ты что, из местных будешь или городской? – с укором спросил бригадир.
– Молчи, червяк, долго ползти еще?
– Семьдесят сажень под торфом, а потом придется перегрызать корни пней, за ними водопад, там и искупаемся вдоволь.
Игнату идея понравилась, и он с остервенением заработал зубами. Водопад представлял собой гору с трубой на вершине, из которой текла мутноватая жидкость с запахом перепревшего турнепса. Бригадир прыгнул в водоем и погрузился на дно.
Вдруг Игнат увидел в глубине сундук, наполненный чем-то блестящим.
В один миг он разбогател и, подняв со дна бригадира, радостно похлопал его по горлу.
Как-то, живя на отшибе, я решил отгородить себя от внешнего мира.
– Послушай, Иероним, не пора ли гнать первак? – поинтересовался прапорщик.
– Молчать, глупый орденоносец, я буду рыть туннель к морю.
Передо мной стоял человек с парашютом, а я, находясь в железной бочке красного цвета, отмывал от зубов следы мазута.
– Повесь парашют на стену и засыпь его землей, он тебе больше не понадобится, – сказал я, поглаживая себя по шее.
– Бери бочку и ставь ее рядом с моей.
Во второй бочке сушилась соленая рыба, и парашютист бросился выполнять приказ. На стене была развешена, наподобие фотографий, пластиковая имитация пельменей. Рядом со мной примостился небольшой перископ.
– Хватай факел и иди в море, – скомандовал Иероним, теребя морковь. – Будем идти к маяку. Там свет и еда. Возьмем только самое необходимое – бочонок с вяленой ворванью, факелы и барабаны для отгона млекопитающих.
Вечерело.
Парашютист первым погрузился в море. Он держал в руках горящий факел и тянул за собой на веревке поклажу наперевес.
– Начинай забубенную!
Парашютист забил в барабан. Прошел час. Песня не умолкала. До перешейка оставалось18 стадий. Вода была по пояс.
– Где кончается море? – спросил я.
– Море безгранично, как снег, – ответил попутчик, и, отхлебнув жидкость, остановился. – Ночевать будем здесь, а утром двинемся вперед.
Начался отлив, и вода стала убывать. Вдруг мы увидели затонувший жигуленок и, быстро приведя в действие кардан, двинулись по мелководью. На перешейке нас приняли хорошо. Дали катер. Отремонтировали гармонь.
Теперь парашютист хозяин маяка, он всячески понукает мной, даже отнял бочонок, но я не унываю, ведь мне доверили самое главное – стоять наверху и освещать дорогу баржам и пароходам.
Смеркалось. Вдоль замшелой кирпичной стены быстро шел человек. На ходу он сплевывал семечки, курил сигару и что-то тихо бубнил себе под нос. Вдруг развернулся и резко пошел в мою сторону. Остановившись, он приосанился и дал мне хорошую оплеуху.
– Егор. Меня зовут Егор.
– Ты уже зашел слишком далеко, Егор.
– Я не тот человек, за которого ты меня принимаешь, – проговорил Егор и выдвинул свою руку из-за спины.
В ней находилась карандашная болванка, размером вдвое превышающая периметр головы.
– Я директор, работаю здесь на фабрике владельцем, курирую отдел заготовок. Доход большой однако. Покажи свой живот.
Я приподнял майку с единственным желанием помешать боссу рассмотреть татуировку вокруг пупка. На ней было изображено восходящее солнце и надпись по-боснийски: "Япония".
– Ты что, во флоте служил? – предположил владелец болванки.
– Нет, – ответил я, – это пересаженная во время пластической операции кожа – когда-то давно я обгорел. На ягодицы хирурги вынуждены были трансплантировать эпителий негра, а спина у меня желтая как яйцо.
– Ты чё, работой, что ль, интересуешься? – отчеканил Егор. – Так я живо тебя к станку пристрою, будишь шкурить грифель. Иногда придется шлифовать деревья.
В половине двенадцатого я приступил к работе. На изготовление деталей использовалось дерево из разобранных колодцев, потому что влажность в нем была идентична двухлетней выдержки сосне в уксусе. Владельцы колодцев сопротивлялись демонтированию скважин, и Егору приходилось делать все ночью. Бригада из монтажников высаживалась на окраине деревни и под прикрытием темноты разбирала основание колодца. Остальные выстраивались в цепочку и передавали из рук в руки бревна для складирования в лимузин. Таким образом затраты составляли только стоимость солярки и смена масла в карбюраторе. Я занимался покраской грифелей. Для их изготовления использовались отработанные спички. Я пытался разложить спички по нарисованной на столе линии, обливал их красителем, смешанным с молекулярным клеем. Затем в болванку длиной от двух метров с отверстием по центру засовывал грифель. Спал я здесь же у станка, на небольшой подстилке из можжевельника. Егору было туго. Ему приходилось охранять бревна. Они были сложены наподобие стогов на улице рядом с фабрикой, а так как забора не было, проходившие иногда мочились на бревна, а некоторые, вытащив нижнее бревно, наблюдали за падением поленницы. Иногда дело доходило и до воровства. Поэтому Егор забирался на вершину стога и спал там, отпугивая прохожих. Однажды я решил снять с Егора слепок. Для этого в одну из весенних ночей я забрался на стог и, пока Егор не открывал глаз, быстро облепил его лицо влажной тряпкой на клеевой основе. Затем с помощью цемента зафиксировал слепок на основании и быстро отодрал от поверхности. Заглянув вовнутрь, я понял, что это изнанка Егора, его подлое нутро. Рассвело. Прикупив несколько килограмм парафина, я устремился на фабрику и отлил слепок в отделе заточки. Затем с помощью грима я придал слепку вид озабоченного лица Егора и, прикрепив кронштейн, ждал следующей ночи. Под прикрытием темноты я пробрался к стогам и, улучив момент, лег рядом с Егором с пристегнутым к лицу слепком. Наутро, проснувшись, на месте шефа я обнаружил выпавшую из брюк телеграмму: "Приезжай о. Сахалин. Теща". Ко мне подошли коллеги, и я, быстро смекнув, что к чему, спрятал телеграмму в руке за спиной. Сослуживцы поинтересовались самочувствием, и я, сославшись на недомогание, уснул. С тех пор я владелец фабрики. И, проходя мимо кирпичного забора, с радостью вглядываюсь в утреннее солнце.
Лыжник бежал по средней полосе. Это был одинокий, чуть сгорбленный старичок с шамкающим ртом и вываливающимися изо всех карманов кусочками материи. Впереди показался небольшой домик. Рядом с ним на завалинке сидел парень в тюбетейке набекрень.
– Эй, лыжник, сколько времени осталось до открытия Бурятского водохранилища?
– Семь-восемь, есть еще вопросы? Продай тюбетейку!
В этот момент из-за горизонта с сильным грохотом появились контуры паровоза. Гудок был пронзительным и гулко отражался в животах людей.
– Ты знаешь, о чем я мечтаю, о чем думаю? Я – подобие снеговика. Снеговика, резво бегущего по заснеженному полю.
– Обозначь мне границы этого поля.
– Видишь паровоз – это и есть периферия той границы, которая всегда находится внутри нас. Внутри каждого из нас.
Выпив водки, ребята двинулись осматривать окрестности.
– Слышь, Корней, ты видел когда-нибудь больших белых птиц, лучезарных лебедей, парящих над снежным покровом поля? Безграничным хаосом льда?
– Молчи, ублюдок, не тереби душу. Видишь эту тюбетейку? В ней и находится модус лебяжьей шеи. Хочешь понюхать?
– Неужто ты меня за неотесанного болвана держишь? Я хоть академиев не кончал, но в орнитологии кой-чего кумекаю. Хоть сейчас тебя окольцую.
С неожиданным для него самого рвением Тимофей вынул из-за пазухи большие наручники, напоминающие кольцо для маркировки птиц, резко надев их на ноги Корнею. Тимофей с хитрецой ухмыльнулся и протянул ему гроздь завалявшегося инжира.
– Поешь, небось проголодался в пути.
Вдруг Корней расправил руки и, сильно размахивая ими, оторвался от поверхности и полетел. Солнце палило нещадно и, отражаясь в серебре снега, создавало причудливую игру света на отполированной лысине Тимофея.
Он радостно улыбался, глядя вдаль.