На самодельном картонном плакатике над дымящимися куриными крыльями надпись: ЖИЗНЬ — ЭТО ТО, ЧТО С ТОБОЙ ПРОИСХОДИТ, ПОКА ТЫ СТРОИШЬ ПЛАНЫ. Заляпанный плакатик медленно вращается в оранжевом свете нагревательных ламп. Из скрытых динамиков льются стенания «Апокалипсиса». За прилавком копошится щуплый, худосочного вида паренёк в бейсболке, низко нахлобученной на ворсистые красные уши. Колечек в каждом больше, чем на оконном карнизе, и дырки для них проделаны такие, что и быку можно было бы кольцо в нос вставить. На чёрной бейсболке повыше козырька надпись КРЫЛЬЯ, белым по чёрному. Щуплый паренёк управляется разом с компьютером и телефоном, колошматит по клацающим коричневым клавишам, шеей прижимает телефон к плечу. Около него ещё один телефон — для заказов «на вынос», девчонка в такой же бейсболке с мотающимся за спиной конским хвостом кидается на звонок, при этом сбрасывает телефон на пол.
        — Чёрт! — Она нагибается, неловко подхватывает телефон, подносит к уху.
        Телефон гудит, связь прервалась. Она шмякает трубку о рычаг.
        — Вам чего? — обращается ко мне.
        — Один заказ, десять крыльев, пожалуйста.
        — Соус какой?
        — А какие есть?
        Она испепеляет меня взглядом, всем своим видом показывая, что ей и без того дел хватает, а тут ещё я на её голову: не мог, что ли, сам узнать, что к чему.
        — Всё на стенде, вон на том жёлтом квадратике, — говорит она. — Обычный, средне острый и острый-острый.
        — Острый-острый? — переспрашиваю я.
        — Во-во. Двойной острый.
        — В таком случае средне острый.
        — Хорошо. — Она нацарапывает мой заказ и перекидывает его щуплым паренькам в чёрных бейсболках и чёрных фартуках — их тут ещё двое, — присматривающим за противнями, на которых жарятся крылья.
        — Кто написал этот плакат?
        — Чего?
        — Кто написал плакат, тот, что висит над цыплёнком?
        — Без понятия. — Она еле сдерживается: я отвлекаю её, а вопрос не имеет никакого отношения к её прямым обязанностям.
        — Мне хотелось бы с ним познакомиться.
        — С кем — с ним? — Она ошарашена.
        — С тем, кто написал этот плакат.
        — Откуда мне знать, кто его написал. — Голос у неё плачущий.
        — А кто-нибудь знает?
        Она разворачивается могутным крупом к щуплым поварятам, чуть не смазав меня по носу конским хвостом.
        — Кто знает. Кто написал этот плакат? Тут одному занадобилось узнать.
        — Что? — Чуть не хором спрашивают поварята, подкидывая мои крылья в плюющемся масле и потрясая над ними огромными серебристыми солонкой и перечницей.
        — Кто написал плакат, ну тот, что висит здесь? Вон этому занадобилось узнать.
        — Не я, — говорит один, сваливая жирные крылышки в белую коробочку, второй тем временем обильно поливает их чем-то красным и клейким.
        Девчонка поворачивается ко мне.
        — Что пить будем? — спрашивает.
        — Коку, — говорю я. — Маленькую коку.
        — Пепси пойдёт?
        — Другого ничего нет?
        — Ничего.
        — Пусть будет пепси, — говорю я, и она брякает пустую чашку на прилавок, подталкивает ко мне коробочку с красными крылышками.
        — С вас три сорок семь, — говорит она.
        — Значит, никто не знает, кто это написал? — не отступаюсь я, нашаривая бумажник.
        — Во-во. Похоже, никто не знает.
        — Ну а вдруг кто-нибудь из другой смены знает?
        — Почему нет.
        — Мне хотелось бы, если можно, поговорить с ним, — говорю я, вручая ей затрёпанную десятку.
        — Зачем ещё?
        — Хотелось бы понять: тот, кто написал этот призыв, следует ему или сам не понимает, что пишет?
        — Следует чему?
        — Призыву. Тому, к чему он призывает.
        — Послушайте, не знаю я, кто это написал, понятно? — говорит она и отсчитывает сдачу, давая понять, что разговор окончен.
        — А вы, случаем, не заметили, чтобы кто-то в других сменах чем-то выделялся? Не витал в облаках, жил сегодняшним днём? Был, скажем, полон жизни?
        — Я в других сменах не работаю. Только в этой.
        — Так-то оно так, ну а вдруг вы о нём слышали. Не исключено, что он человек заметный. Что с ним не соскучишься.
        — С кем — с ним?
        — С тем, кто написал этот призыв.
        — Послушайте, сэр. Не знаю я, кто его написал. Кто-то его написал, что да, то да, только не я. Понятно?
        — Я его написал, — говорит паренёк в нахлобученной на торчащие уши бейсболке, осторожно опускает трубку на рычаг и потирает затылок.
        — Это ты написал? — девчонка порскает и обращается к поварятам: — Это Дики написал!
        — Что написал? — на этот раз хором спрашивают поварята.
        — Плакат! Вон тот плакат! — Она хлопает рукой по картонке, картонка бешено пляшет над дымящимися крылышками.
        — Что на нём написано? — без особого интереса спрашивает один из поварят.
        — Ты что, читать не умеешь? — говорит она, и самый ледащий из поварят подаётся к плакату, попутно обтирая вымазанные соусом пальцы о чёрный передник. Протягивает руку, хватает плакат, чтобы тот перестал вертеться. Прищуривается, читает.
        — Что-то я не врубаюсь, — говорит он, отступает на шаг и слизывает с пальцев соус.
        — Тут говорится: «Жизнь — это то, что с тобой происходит, пока ты строишь планы», — осведомляет его она.
        — Что там написано, я и сам знаю. Читать умею.
        — Так это Дики написал?
        — Дики, что это значит? — Девчонка — сама обольстительность — говорит томно, таинственно.
        — Что написано, то и значит, — буркает Дики.
        — Очень умная мысль, — говорю я. — Откуда ты это взял?
        — Придумал, — говорит Дики.
        — Вот так вот — ни с того ни с сего? — спрашиваю.
        Лица его я всё ещё не видел. Он барабанит по компьютерным клавишам, шмурыгает носом под прикрытием длинного козырька бейсболки.
        — Ну да, это вроде как пришло мне в голову.
        — Дики, он башковитый, — говорит поварёнок, подталкивает Дики в бок локтем и возвращается на своё место.
        Дики подскакивает, но лица так и не показывает. Обращаться приходится к тулье бейсболки.
        — Выходит, Дики, эта мысль осенила тебя, когда, воспаряя в мечтах о будущем, ты заметил, что жизнь проходит мимо?
        — Вроде того, — буркает он.
        — И это тебя ошеломило, ты вдруг понял, что оторвался от жизни?
        — Что ошеломило?
        — Эта мысль. Ты вдруг ясно понял, что жизнь — это то, что с тобой происходит, пока ты строишь планы?
        Дики снова шмурыгает носом, утирает его рукой. И впервые поднимает на меня глаза: глубоко запавшие, зеленовато-серые с тёмно-лиловыми кругами под ними, вид у него — ни дать ни взять жертва аварии. Колечки, ещё колечки, по одному в каждой ноздре и вдобавок три серебряных в нижней губе, эти, судя по всему, вот-вот нагноятся. Глаза, доверчивые, испуганные, переводит на зеркальное окно.
        — Да я вообще-то никаких планов не строю, — говорит он, понижая голос чуть не до шёпота: не хочет, что ли, чтобы его слышали. — Я, я вроде как мечтал о Колорадо.
        — О Колорадо?
        — Ну да. — Его глаза и тут устремляются мимо меня, сталкиваются с моими и в панике опускаются на клавиши компьютера: выискивают, куда бы спрятаться.
        — Видел сны наяву?
        — Угу. Это здесь было. Вот как сейчас. Я смотрел в окно.
        Девчонка с конским хвостом ретируется на своё место позади шкворчащих противней с кипящим маслом, рядом с поварятами. Заговорщически шушукается с ними, закуривает, бросает на меня косые взгляды из-за плеча. Зелёные глаза Дики снова обращаются к окну, приковываются к стекающим по стеклу каплям — это сгустился пар. На улице, судя по всему, холодно. Так и есть, холодно.
        — И давно это было, Дики?
        — Что? — Он в отключке.
        — Давно ты видел Колорадо наяву?
        — Не знаю. Вроде как намедни, пожалуй что так. Стоял вот тут вот. Смотрел, как снег идёт.
        — Снег? Тогда здесь шёл снег?
        — Да нет. Вроде как в Колорадо. Я смотрел, как идёт снег в Колорадо.
        — Но был-то ты здесь?
        — Да, здесь, на этом самом месте. Вот как сейчас. Но видел, как там падает снег. Мягко вроде как падает. А вокруг тишина. И такой там вроде как покой. А на горе за спиной у меня домик.
        — И ты увидел себя там, где падает снег? В Колорадо?
        — Угу. Я был там. Вернее, я был здесь, но был там. А как я туда попал, сказать не могу. Вроде как уж очень хотелось там быть, пожалуй, что так. Я давно об этом думал.
        — О Колорадо?
        — Угу. Я был там. И вроде как я, хоть снег и валил, всё равно видел домик. Из окон вроде как свет падал, золотой такой, из трубы дым поднимался. И, верите ли, на пороге вроде как дрова сложены. Но чего-то не хватало.
        — Чего же?
        — Той девчонки.
        — А, твоей подружки?
        — Нет, я вроде как вообразил, что та девчонка обязательно там будет.
        — А её там не было?
        — Heт. И, верите ли, меня это вроде как шарахнуло.
        — Кто эта девчонка?
        — Не знаю, я её нигде не встречал.
        — Ты её себе вообразил?
        — Не иначе как. Да, не иначе как. Я её тут не видел.
        — И тебя это огорчило?
        — А то нет. Я вроде как из-за неё из домика вышел.
        — Значит, ты побывал в домике?
        — Угу, но её там не было, вот я и вышел оттуда, а тут снег падает, я оглядываюсь, вижу свет в окнах, вижу дым, а её нигде нет. И я, верите ли, совсем один. И тогда я подумал: зачем я в такую даль тащился — чтобы одному быть? И чувствую — нехорошо мне. Чувствую, верите ли, вроде как меня сейчас стошнит, раз я совсем один. Вот и всё.
        — И тогда тебе эта мысль пришла?
        — Какая мысль?
        — Мысль, что жизнь — это то, что с тобой происходит, пока ты строишь планы.
        — Пожалуй, что так. — Глаза его, на миг остановившись на мне, направляются на окно. — Не знаю. Нет, не тогда. Позже, пожалуй, что так.
        — Позже?
        — Угу, позже.
        — И после чего же это случилось?
        — Не знаю. После того, как у меня за спиной что-то затрещало, защёлкало. Масло, не иначе как.
        — A-а, в котором крылья жарят? Для жарки которое?
        — Угу. Оно зашкворчало, защёлкало, да вы сами знаете, как бывает, когда бросаешь сырые крылья в масло, звук такой, вроде как взрыв.
        — Верно. И этот звук вернул тебя сюда?
        — Угу. Вернул.
        — И Колорадо как не бывало?
        — Угу. Оно вроде как исчезло насовсем.
        — И тогда тебе и пришла в голову эта мысль?
        — Пожалуй, что так, — говорит он и снова скрывается под козырьком бейсболки.
        — Я горжусь тобой, Дики, — говорю я, протягиваю руку и похлопываю его по бейсболке чуть повыше КРЫЛЬЕВ.
        Сгребаю пустую чашку, коробочку с крылышками, иду к автомату — налить пепси. Компания студентов из Азии устроилась в одном из отсеков, что подлиннее. Две прехорошенькие девчушки и юнец в очках с толстенными стёклами. Девчушки хихикают, распрыскивая своё пепси, юнец обсасывает крылышки. Я занимаю отсек прямо за ними. Кроме нас, посетителей больше нет. В разных углах высоко, чуть не под потолком, беззвучно работают два телевизора. По одному — он настроен на НФЛ — идёт повтор матча, на другом по каналу Дискавери показывают змею, неспешно пожирающую большущее жёлтое яйцо. Не успел сесть, вижу — ко мне направляется Дики, голова опущена, ноги волочит, руки в карманах. Проскальзывает в отсек, усаживается напротив, лицо прячет под козырьком бейсболки.
        — Это не совсем так, — без всяких предисловий шепчет.
        — Что не так?
        — Я о плакате об этом. Ну, призыв этот на картонке вроде как я написал и всё такое прочее, и повесил его я, только вот что там написано, придумал не я. Я что хочу сказать: что на картонке написано, это не я, это другой парень придумал. Не я.
        — А-а, — говорю.
        — Вот и выходит, что вам не я, вам тот парень нужен. Вы же сказали, он, мол, особенный и всякая такая штука.
        — Да-да.
        — Так вот, вам нужен он.
        — А кто он?
        — Брюс. Брюс — вот кто это придумал.
        — А кто такой Брюс?
        — Парень, который мне пирсинг делает. Он мне все колечки вставил.
        — А-а, — говорю.
        — Брюс, он — полный атас. Вам бы надо познакомиться с Брюсом. У него всяких таких мыслей невпроворот.
        — А где он, твой Брюс?
        — Да тут где-то. Если нужно, я его разыщу.
        — Дики, я же здесь мимоездом.
        — А, — говорит он, воздвигается, не вынимая рук из карманов, и выбирается из отсека. — Я подумал, вдруг вы хотите с ним познакомиться. Вы говорили, что хотите познакомиться с тем, кто сочинил этот призыв.
        — Я познакомился с тобой.
        Он топчется в нерешительности — не знает, то ли уйти, то ли остаться.
        — Но дело-то в том, что это не я сочинил. Я о чём: вроде как мне это он, Брюс, сказал, что на плакате написано. Он ещё давно мне это сказал, ну а я вспомнил, что он сказал, поэтому что это ну вроде как клёво. Ну, вот я и записал, что он сказал, а сочинил-то это не я.
        — Знаю.
        — Не я.
        — Но написал-то ты. Ты аккуратно отрезал кусок картона, отыскал маркер и написал все слова прописными буквами. Потом обклеил картонку прозрачным скотчем, чтобы её не заляпало маслом, пробил наверху дырочку, продел в неё ботиночный шнурок, забрался повыше крылышек, осторожно, чтобы не свалиться и не задеть провода, привязал шнурок так, чтобы плакат висел строго по центру, прямо над лампами, и каждому, кто ни придёт, бросался в глаза, и тогда он хочет не хочет, а прочтёт призыв, потом повертит его в уме и так и сяк и хоть на минуту, а перестанет думать, как бы и чем заморить червячка, а вместо этого подумает-подумает и — чем чёрт не шутит — решит жить настоящим, а не витать мыслями, да и что у него за мысли — всё о бирже, о подружке, о женитьбе своей неудачной, об отметках по истории, да пусть хоть и об Армагеддоне. И в эту вот минуту его — откуда ни возьмись — озарит неизъяснимый свет, проникнет до самых уголков его души, и ему вдруг откроется, что он родился, а раз так, то он знает — как не знать, — что обречён умереть. И всё это благодаря тебе, Дики. Всё благодаря тебе.
        — Угу, вроде бы так, — буркает он и плетётся нога за ногу на своё место, попрощавшись со мной вялым взмахом зеленоватых пальцев.
        Клавиши компьютера снова тихо заклацали. Змея дожрала яйцо, его огромный ком уже протиснулся до её середины. Азиатские студенты убираются в своём отсеке, стирают с пластиковой столешницы красный соус. Бретт Фавр точным ударом посылает мяч в зону защиты. Какой-то женский голос с бешеной энергией вторгается в музыку, не делая никаких попыток соблюсти мелодию. Я смотрю на коробочку с крыльями. И, кажется мне, они далеко-далеко. Я понятия не имею, в каком я городе. Да это и не важно. Понятия не имею, в какой город я еду. У меня нет планов.