БРЕТ ГАРТ Фрэнсис. Горный Меркурий: Рассказ. Переведен в 1965 г. Первая публикация: Брет Гарт Ф. СС: В 6 т. - М.: Правда, 1966. - т.6, с.387-412. Воспроизводится по выверенному тексту: беловая машинопись.

Фрэнсис Брет Гарт               

ГОРНЫЙ МЕРКУРИЙ

        Жаркое солнце стояло в зените над Сундук-горой. Лучи его падали отвесно, лишь кое-где под карликовыми соснами можно было найти скудный клочок тени, и Леонид Бун, стараясь укрыться от жары, скорчился под одной такой сосенкой, как под зонтиком. Изредка, по мальчишескому своенравию, он выставлял босую ногу за четкую границу тени, под палящие лучи, и, ожегшись, вновь с наслаждением ее подбирал. Можно было без труда найти более тенистое убежище: ведь позади, на склоне горы, вставали уже не карликовые, а настоящие могучие сосны, – но Леонид был упрям и суеверен, как все мальчишки, а пожалуй, многих бы в этом и перещеголял. С самого начала, осторожно забравшись под свою карликовую сосенку, он твердо решил, что не уйдет отсюда, пока тень ее не доползет вон до того камешка на бегущей мимо тропе. Почему он так решил, Леонид и сам не знал, но теперь он видел в этом долг чести и готов был исполнить его с отвагой и стойкостью юного Касабьянки. Руки и ноги у него затекли, пыль и сосновые иглы щекотали его и кололи, сидеть скорчившись было страх как неудобно, но он не сдавался! Ближнюю сосну долбил дятел – терпеливо, размеренно: постучит, затихнет, еще постучит... конечно же, это не простой стук, а условный, какой-то птичий телеграф! Золотисто-зеленая ящерица метнулась у самой ноги мальчика и вдруг оцепенела и застыла, точь-в-точь как он сам. А он все равно не шевелился! Тень медленно подползла к заветному камешку и наконец коснулась его. Леонид вскочил, отряхнулся – теперь можно идти по делу! А дело у него было несложное – дойти до почтовой конторы, что на перекрестке в какой-нибудь миле от дома. Половина пути уже пройдена. Правда, шел он не слишком прямой дорогой, но не потратил и часа.
        И он пошел дальше, только раз свернул в сторону по свежему следу кролика, но через несколько сот шагов оказалось, что ушастый беглец дважды петлял, уходя от погони, и тогда, понятно, пришлось заняться другими следами: надо ж было узнать, кто за этим кроликом гнался. Еще раз – правда, только на минуту – Леонид замешкался, чтобы постучать по стволу сосны, на которой трудился дятел, – нарочно, чтоб тот прервал работу. Так оно и вышло. Восстановив таким образом связь с природой, Леонид заметил, что одно из писем, которое он нес за пазухой на почту, неведомо как проскользнуло под рубашкой ниже пояса и вот-вот выпадет из штанины на тропинку. Тут он вытащил из-за пазухи остальные письма, пересчитал, и оказалось – одного недостает. Ему дали опустить четыре, а тут только три. Вот большой конверт, надписанный отцовской рукой, вот два обыкновенных, ничем не примечательных – от матери, но был еще конвертик – письмо сестры, а его-то и нету! Ничуть не огорченный, Леонид преспокойно пошел обратно той же дорогой; лицо у него было мрачное, но он явно наслаждался, повторяя все недавние петли и зигзаги, и между делом поглядывал, не видать ли где пропавшего письма. Посреди этого неторопливого странствия его вдруг осенило. Он пошел к той карликовой сосенке, под которой раньше прятался от солнца, и там нашел потерянный конверт. Письмо выскользнуло, когда он встал и отряхнулся. Леонид не так уж и обрадовался. Никто не оценит, что он дал себе труд вернуться за этим письмом и так ловко угадал, где надо искать пропажу. Он вздохнул тяжелым вздохом непризнанного гения и опять повернул к почте. Теперь он нес письма на виду, прямо в руке. И вдруг кто-то окликнул его:
        – Послушай!
        Голос был нежный и звонкий, и звал кто-то незнакомый, потому что окликнули не как обычно – "А, Леонид!" или просто "Эй!". Он как раз поравнялся с небольшой поляной, огороженной невысоким забором из очищенных от коры деревцев. За оградой виднелся белый домик. Леонид хорошо его знал. Это был дом управляющего шахтой, и недавно управляющий сдал его каким-то приезжим из Сан-Франциско. Все это Леонид слышал от родных. Как все мальчишки – жители гор, он презирал горожан и нисколько ими не интересовался. Но когда его окликнули, ему стало немного не по себе. Может быть, выслеживая кролика, он нечаянно забрел в чужие владения? Или кто-нибудь видел, как он потерял письмо и возвращался за ним? Взрослые все заодно, чуть что – всегда его выдают! Он сдвинул брови и огляделся. И за забором увидел наконец того, кто его звал.
        Как ни странно, это была женщина – хорошенькая, нежная, хрупкая, будто вся из муслина и кружев: она стояла в узорчатой тени каштана, облокотясь о верхнюю поперечину забора и переплетя пальцы.
        – Поди сюда, пожалуйста, – приветливо попросила она.
        Даже если бы Леонид и хотел ослушаться, устоять перед ее голосом было невозможно. Он доверчиво подошел к забору. Женщина и правда была очень хорошенькая, глаза совсем как у его сеттера и такие же ласковые. А когда она разговаривала, у тонко вырезанных ноздрей и у губ появлялись нежные морщинки и складочки – наверно, это и называется "выражение".
        – Я... я... – начала она с очаровательной нерешительностью. – А как тебя зовут?
        – Леонид.
        – Леонид? Какое милое имя! – (Он подумал, что у нее это и правда прозвучало очень мило.) – Вот что, Леонид, пожалуйста, будь умницей и сделай мне одолжение... большое-большое одолжение.
        Лицо у Леонида вытянулось. Знаем мы такие подходы и предисловия. После этого обычно требуют: "Обещай, что никогда больше не станешь ругаться!" или: "Обещай, что сейчас же пойдешь и умоешься", или еще как-нибудь некстати суются в его личные дела. Да, такое Леониду говорили многие, но ни у кого он не видал таких глаз. И он ответил чуть застенчиво, но искренне:
        – Хорошо, мэм.
        – Ты идешь на почту?
        Очень глупый вопрос, только женщина может так спросить – видно же, что у человека в руках письма. Но Леонид ответил:
        – Ага.
        – Захвати и мое письмо и отправь вместе со своими, – сказала она, подняла маленькую руку к груди и вытащила из кружев письмо. Леонид заметил – она нарочно держит конверт так, чтоб он не мог прочитать адрес; а рука у нее крохотная, тонкая, белая, даже немножко голубая, не то что у его сестры или у годовалого братишки, – таких рук он и не видал никогда.
        – А ты умеешь читать? – вдруг спросила женщина и отдернула письмо.
        Леонид даже покраснел.
        – Ясное дело, умею, – сказал он гордо.
        – Да-да, ясное дело, – поспешно повторила она и прибавила с озорной улыбкой: – Но это ты читать не станешь. Обещай мне! Дай слово, что не прочтешь адрес, а просто отправишь письмо, опустишь в почтовый ящик вместе со своими.
        Леонид с готовностью пообещал – надо же поднимать столько шуму из-за пустяков! Наверно, это какая-то игра, или, может, она побилась с кем-нибудь об заклад. Леонид протянул смуглую руку, и женщина, все так же держа свое письмо адресом книзу, вложила его между остальными конвертами. При этом она мягкими пальчиками коснулась пальцев Леонида, и на них словно остался теплый след.
        – Обещай мне еще одно, – прибавила она. – Обещай, что никому ни слова про это не скажешь.
        – Ну, ясно! – ответил Леонид.
        – Вот умница! Я знаю, ты свое слово сдержишь.
        Она чуть помедлила, испытующе, с улыбкой глядя на Леонида, и протянула ему новенькую блестящую монету в полдоллара. Мальчик попятился.
        – Не надо, – смущенно сказал он.
        – Не возьмешь? Даже от меня в подарок?
        Леонид покраснел – он и правда был гордый; притом такое огромное богатство не скроешь, дома пойдут опасные расспросы. Но объяснять это не хотелось, и он только сказал:
        – Не могу я.
        Она посмотрела с любопытством.
        – Ну тогда... спасибо тебе! – Она протянула ему белую руку, и мальчику показалось, будто он мгновенье держал в ладони живую пичужку. – А теперь беги, я и так тебя задержала.
        Она отошла от забора и очень мило помахала ему на прощанье. С грустью и с облегчением Леонид поспешил прочь.
        До самой почты он бежал бегом, чего с ним раньше не бывало. Верный слову, он даже не взглянул на ее письмо, да и на свои больше не посмотрел, так и нес их в руке на отлете. Никуда не сворачивая, он прошел на почту, направился прямиком к ящику и опустил туда драгоценное послание вместе с остальными письмами. Почта, в сущности, была не просто почта, а еще и лавка, и, когда Леонида сюда посылали, он любил повертеться среди мешков с сахаром, подышать бодрящими запахами сыра и кофе. Но сегодня его визит был более чем кратким – молниеносным, и даже сам почтмейстер вслух заметил, что "старик Бун, видно, задал Леониду хорошую порку". А меж тем такая спешка объяснялась куда проще: мальчику хотелось поскорей вернуться к той ограде и к прекрасной незнакомке – вдруг она еще не ушла в дом? Но когда он, запыхавшись, добрался до поляны, под каштаном уже никого не было, и он приуныл. Медленно, печально и несмело шел он мимо забора, за которым не видно было никаких признаков жизни. Однако почти тотчас возле дома, среди лавровых кустов, мелькнуло что-то белое. То была она – словно не замечая его, она неторопливо шла прочь, туда, где просека сходилась с дорогой. Но он знал, что эта тропинка приведет ее к тому месту, где кончается забор, и ему тоже этого места не миновать. Так оно и вышло. Она обернулась к нему с ослепительной, притворно изумленной улыбкой.
        – Какой ты быстроногий – настоящий Меркурий!
        Леонид отлично понял, что она хочет сказать. Ведь Меркурий – это по-научному ртуть, а она ух какая быстрая! Сколько раз он ронял капельку-другую на пол и смотрел, как разбегаются крохотные серебряные шарики. А она, значит, тоже это приметила – вот какая смекалистая, не то что его сестры! У него дух занялся от удовольствия.
        – Письмо-то я ваше опустил! – выпалил он наконец.
        – И никто не видел?
        – Лопни мои глаза, ни одна душа! Почтмейстер хотел взять письма, а я прикинулся, будто не вижу, и сам опустил.
        – Да ты не только добрый, ты еще и хитрый, – с улыбкой сказала женщина. – А теперь у меня к тебе еще одна, последняя просьба: забудь обо всем этом, хорошо?
        Удивительно ласковый был у нее голос. Наверно, поэтому Леонид сказал храбро:
        – Ладно, мэм, только уж вас-то я не забуду!
        – Вот это комплимент! Сколько тебе лет?
        – Скоро пятнадцать, – признался Леонид.
        – Почти уже взрослый, – лукаво сказала она и посмотрела на него с любопытством. – Что ж, не забывай меня. Напротив, вспоминай почаще, мне это будет приятно. Прощай, нет, до свиданья, ведь ты будешь меня вспоминать, Леон.
        – До свиданья, мэм.
        Она отошла от забора и вскоре скрылась среди лавров, но ее последние слова все еще звучали у него в ушах. Леон! Для краткости все называли его просто Ли. Леон – у нее это очень славно получается.
        Он пошел дальше. И тут оказалось, что их расставание не осталось незамеченным: сверху по дороге бежали его старшая сестра и младший братишка, уж конечно, они с горы все видели. Вечно суют нос в его дела!
        Они сгорали от любопытства.
        – Ты говорил с той женщиной? – запыхавшись от бега, спросила сестра.
        – Она первая заговорила, – возразил Леонид.
        – А что она сказала?
        – Спрашивала про выборы, чего там нового, и я ей объяснил, – без зазрения совести соврал он.
        Дурацкая выдумка, но они ее приняли за чистую монету.
        – А какая она, Ли? Расскажи скорей! – потребовала сестра.
        Леонид с великой радостью описал бы, какая она милая, какие у нее красивые руки – белые, мягкие, какие славные складочки у губ и ласковые, сияющие глаза, а платье совсем воздушное, прямо как у ангела, и голос нежный, так и звенит. Но Леонид не привык никому поверять свои чувства, да и какой нормальный мальчишка в подобных делах станет откровенничать с собственной сестрой!
        – Ты ж сама ее видела, – сказал он грубовато, уклоняясь от прямого ответа.
        – Ну-у, Ли...
        Но Ли был непреклонен.
        – Поди и спроси ее, – сказал он.
        – Ага, я знаю: ты ей надерзил, а она тебя отругала! – закинула удочку сестра.
        Но даже этот коварный намек, над которым он мог бы с презрением посмеяться, не вызвал Леонида на откровенность, и хитроумные допросчики удалились ни с чем.
        Но это не избавило Леонида от новых разговоров о прекрасной незнакомке: конечно, сестра и братишка наябедничали дома, что она с ним говорила, и за обедом ему было не так-то легко сдержаться и промолчать.
        – Очень на нее похоже, – язвительно сказала мать. – Все выхваляется да жеманничает, а сама торчит у забора, как заправская служанка, да чешет язык со встречными и поперечными.
        Леонида эти колкости не удивили и не слишком задели, он знал, что новые соседи пришлись матери не по душе. Не огорчили его и простые житейские подробности, которые он тут впервые узнал. Его богиню зовут миссис Бэрроуз, ее муж – важный начальник на приисках Сундук-горы, заправляет там разными работами и командует партией золотоискателей. Он всегда обязан быть тут, на месте, поэтому и его жене пришлось отказаться от городских удобств и развлечений и переселиться сюда из Сан-Франциско, а здешняя нелегкая жизнь ей не в привычку, да и скучно. Все это Леонида не очень занимало, для него миссис Бэрроуз была просто богиней в белом, богиня разговаривала с ним дружески и ласково, он оказал ей большую услугу, и теперь у них есть общая тайна – это так приятно и весело, просто чудесно! Юность верна собственным ощущениям, и рассудку, опыту, даже самой истине никогда ее не переспорить.
        Итак, он не выдал их общую тайну, и несколько дней спустя, словно в награду, издали увидел ее, – она гуляла у себя в саду с каким-то человеком, это и был ее муж. Надо ли добавлять, что человек этот показался ему жалким ничтожеством, и не из-за каких-либо сторонних соображений, а просто оттого, что стоял рядом с богиней. И не только этим Леонид был вознагражден за свою верность: улучив минуту, когда муж отвернулся, богиня помахала ему рукой. Леонид не подошел ближе, его удержала застенчивость, притом чутье подсказывало ему, что этот человек не посвящен в их тайну. И он не ошибся: на другой же день, когда он шел на почту, миссис Бэрроуз подозвала его к забору.
        – Ты видел, как я вчера тебе помахала? – приветливо спросила она.
        – Да, мэм... – Он замялся. – Только я не подошел. Думал, может, вам это ни к чему, когда тут еще кто есть.
        Она весело засмеялась, одной рукой сняла с него соломенную шляпу, а другой провела по его влажным вьющимся волосам.
        – Леон, ты прелесть, в жизни не встречала такого умного и милого мальчика, – сказала она, наклоняясь так, что ее хорошенькое личико оказалось вровень с его лицом. – Мне следовало об этом помнить, но, сказать по правде, я ужасно испугалась – вдруг ты не так поймешь меня, подойдешь и спросишь, не надо ли опустить еще письмо... при нем! – Последнее слово она произнесла с каким-то особенным выражением и даже в лице переменилась: ясные голубые глаза сверкнули колючим блеском, ноздри побелели и сузились, хорошенький ротик сжался и стал тонким и жестоким, точно у кошки. – Главное, ни слова ему! Никогда! Слышишь? – сказала она почти грубо. Но, увидев на лице мальчика тревогу, засмеялась и пояснила: – Он дурной, очень дурной человек, Леон, помни об этом!
        Леонида ничуть не покоробило, что она так отзывается о своем муже. Боюсь, что для юных умов не столь очевидна святость супружеских уз и даже кровного родства, как нам хотелось бы думать. Просто Леонид понял: если уж такая милая женщина неузнаваемо меняется в лице от одной мысли о Бэрроузе, значит, все ясно, дрянь-человек этот Бэрроуз. Вот у сестры котенок уж такой славный, ласковый, лежит у нее на коленях и мурлычет, а как завидит рыжего почтмейстерова пса, сразу спина дугой – и давай шипеть...
        – Я бы век не подошел, если б вы меня сами не кликнули, – простодушно сказал он.
        – Как?! – ужаснулась она то ли шутя, то ли с упреком, но все равно очень ласково. – Значит, если я не позову, ты даже не захочешь меня повидать? О Леон! И ты можешь так жестоко со мной обойтись?
        Но Леонид был тверд в своем мальчишеском суеверии.
        – Вы меня зовите, когда хотите, миссис Бэрроуз, – сказал он застенчиво, но упрямо, – мне это – одно удовольствие. Пошлете кого, меня мигом разыщут... а только... – Он не договорил.
        – Ну и упрямец же вы, молодой человек! Видно, придется мне самой за вами ухаживать. Так вот, считайте, что нынче утром я сама вас позвала. Мне надо отправить еще одно письмо.
        Она подняла руку к груди, и из пышных оборок извлекла такой же конвертик, как и в прошлый раз, и опять, как тогда, чуть запахло фиалками. Но на этот раз конверт был незапечатанный.
        – Послушай, Леон. Мы с тобой будем большими друзьями. – (У Леонида запылали щеки.) – Ты сделаешь мне еще одно большое одолжение, и будет очень весело, и это будет наш с тобой большущий секрет. Так вот, первым делом скажи мне, ты ни с кем не переписываешься в Сан-Франциско? Ну, есть у тебя там какой-нибудь знакомый мальчик или девочка, которые пишут тебе письма?
        Леонид покраснел еще сильней – увы, теперь его смущение было не таким приятным. Ведь он не получал никаких писем, ему никто никогда не писал. Пришлось со стыдом в этом сознаться.
        Миссис Бэрроуз призадумалась.
        – И у тебя нет в Сан-Франциско ни одного приятеля? Никого, кто все-таки мог бы тебе писать? – ласково допытывалась она.
        – Знал я когда-то одного парнишку, он вроде туда переехал. Так он говорил: мол, еду в Сан-Франциско, – последовал неуверенный ответ.
        – Вот и хорошо, – сказала миссис Бэрроуз. – Наверно, твои родители его знают или слыхали о нем?
        – А как же, он раньше тут жил.
        – Еще того лучше. Понимаешь, тогда ничего не будет удивительного, если он возьмет и напишет тебе письмо. А как звали этого джентльмена?
        – Джим Белчер, – нерешительно ответил Леонид: он вовсе не был уверен, что упомянутый Белчер умеет писать.
        Миссис Бэрроуз достала из кармашка на поясе маленький карандаш, раскрыла письмо, которое держала в руке, и, видно, вписала туда имя Джима Белчера. Потом вложила письмо в конверт, заклеила и очаровательно улыбнулась озадаченному Леониду.
        – Послушай, Леон, вот о каком одолжении я тебя прошу. На днях ты получишь письмо от мистера Джима Белчера. – (Она произнесла это имя с величайшей серьезностью.) – Но в письме к тебе будет еще вложена записочка для меня, и ты мне ее принесешь. Если твои родные спросят, кто это тебе пишет, свое письмо ты им покажи, но мою записку не должна видеть ни одна душа. Можешь ты так устроить?..
        – Могу, – сказал Леонид.
        И тут он смекнул, что к чему, и заулыбался так, что стали видны ямочки на щеках. Миссис Бэрроуз перегнулась через забор, сняла с мальчика рваную соломенную шляпу и, едва коснувшись губами, поцеловала его в лоб. Он весь вспыхнул, ему показалось, что у него на лбу теперь сияет звезда и все ее сразу увидят.
        – Не улыбайся так, Леон, ты просто неотразим! Это будет у нас с тобой занятная игра, правда? И никто ничего не узнает, только мы с тобой да Белчер! Мы всех перехитрим, и, видишь, все-таки придется тебе меня навещать, даже если я и не позову.
        И они рассмеялись, оба такие юные, розовые, на щеках ямочки, ясные глаза блестят; впрочем, по-моему, в Леониде чистоты и наивности было куда больше, чем в его собеседнице.
        – А еще я иногда могу сам ему писать... Джиму... – с восторгом предложил он. – И вложить от вас записку!
        – Ну, конечно! Какой ты умный! И еще вот что... тебе сегодня не надо на почту?
        Леонид снова покраснел: сегодня утром, словно предчувствуя встречу с ней, он уговорил домашних поскорее написать письма, кому какие надо. Он подал миссис Бэрроуз пачку писем, она вложила между ними свое.
        – А теперь беги, милый, – сказала она и провела нежной прохладной ладонью по его разгоряченной щеке. – Не надо, чтобы тебя тут видели.
        И Леонид помчался прочь, не чуя под собой ног. Чудеса, да и только! Ему доверилась невиданная, необыкновенная красавица, и скоро он получит письмо – напишут именно ему, Леониду, не кому-нибудь, и никто не узнает, почему! И она пригласила его приходить почаще, она его не забудет, и не нужно околачиваться у забора и гадать, хочет она его видеть или не хочет... его мальчишеской застенчивой гордости уже незачем было бунтовать. И сомнения нравственного порядка – хорошо ли все это, плохо ли – его не тревожили; ясно, что писать ему будет не настоящий Джим Белчер – что ж, это еще интереснее. И другое обстоятельство тоже не пробудило в нем угрызений совести. Когда он пришел на почту, там оказался сам Бэрроуз, – он разговаривал с почтмейстером. Леонид проскользнул мимо и, втайне торжествуя, опустил письма в ящик. Почтмейстер, видно, был оскорблен подозрением, будто он небрежно выполняет свои обязанности, и произносил защитительную речь.
        – Нет, сэр, – говорил он, – уж будьте уверены, если какое ваше или женино письмо и пропало... вы вроде сказали, что это вашей жене письмо?
        – Да-да, – поспешно подтвердил Бэрроуз и оглянулся, не слышал ли кто.
        – Так вот, ваше ли письмо пропало, из домашних ли чье, только вина не наша, так и знайте! Мне-то известно, какое письмо получено, какое отправлено, все они через мои руки проходят – (Леонид навострил уши), – кому и знать, как не мне. Намотайте это на ус, мистер.
        Бэрроуз, явно недовольный тем, что при разговоре о делах, в которые он, уж наверно, никого не желал посвящать, оказался непрошеный свидетель – Леонид, проворчал что-то себе под нос и вышел.
        Леонид недоумевал. Видно, этот большой, взрослый человек старается что-то пронюхать! Письма, опущенные в ящик, он тронуть не посмеет: Леонид где-то слышал, что дотронуться до писем, которые уже доверены почте, учреждению государственному, – это страшное преступление, и потому за письмо миссис Бэрроуз не опасался. Но, может быть, надо сейчас же пойти к ней и предупредить, что ее муж сюда приходил, а главное, что почтмейстер сам разбирает все письма? А как умно она придумала вкладывать свои письма в конверты с другим адресом! Нет, все-таки не стоит идти к ней сегодня, а то получится, что он ей проходу не дает, решил Леонид. Притом в глубине души он боялся: если сказать ей про мужа, на ее красивом лице, пожалуй, опять появится то выражение... Леониду оно совсем не нравилось. И, чтобы вернее устоять перед соблазном, он пошел домой другой дорогой.
        Не нужно думать, что тайное увлечение прекрасной незнакомкой заставило Леонида позабыть о мальчишеских привычках. Оно лишь заменило ему романтические мечты и книги о приключениях и путешествиях. Отправляясь побродить, он уже не совал в карман книжку. Средневековые легенды о благородных дамах и их пажах – ничто перед живым, настоящим романом, герои которого – он сам и миссис Бэрроуз! Все подвиги малолетних капитанов, юных охотников, злоключения прекрасных индианок и испанских сеньорит – ничто перед чудесами, которые ждут его, Леонида, и его богиню с Сундук-горы! Все вокруг освящено ее присутствием и сулит удивительные, романтические приключения. А потому на обратном пути Леонид обошел силки и ловушки, которые он расставил на кроликов и диких кошек, – этим негодяйкам надо было отомстить, они разорили гнездо горной куропатки, чей осиротевший выводок Леонид давно взял под свое покровительство. Ибо, хоть он был завзятый охотник, эту страсть умеряла мальчишеская любовь к природе: он сочувствовал всему живому, будь то человек, зверь или травинка, остро ощущал непостижимую жестокость бытия, постоянную вражду и междоусобицу в животном царстве – и, как истинный рыцарь, всегда защищал слабейшего. Он даже не пожалел труда и придумал хитроумный способ уберечь запасы рыжей белки и сокровища диких пчел от разбойничьих набегов лакомки-медведя; впрочем, это не помешало ему потом столь же хитроумным способом изловить белку и самому отведать меда.
        В тот вечер он поздно вернулся домой. Но уже начались каникулы. Местная школа была закрыта, и, если не считать разных хлопот по дому, которыми он занимался рано поутру, весь долгий летний день Леонид был вольной птицей. Так прошло дня три. А потом однажды утром, когда он пришел на почту, почтмейстер бросил ему самое настоящее и притом объемистое письмо, как полагается, с маркой, адресованное мистеру Леониду Буну!
        Леонид был достаточно скромен, чтобы не вскрывать пакет при свидетелях, но по дороге домой, очутившись в одиночестве, сломал печать. Внутри оказалось другое письмо, без адреса, – конечно, то самое, которого ждала она, – и, к восторгу мальчика, пачка тонких рыболовных крючков, специально для форели, и тончайшая леска, о какой он мог только мечтать. И, наконец, письмо к нему, написанное красивым четким почерком:

        "Дорогой Ли! Как тебе живется на нашем Сундуке? Целый век мы с тобой не видались, бывает, так заскучаю, кажется, взял бы и побежал к тебе! Тут во Фриско нам живется будь здоров! Одно плохо: никакой живности, разве только сходишь в Клифф-Хаус, поглядишь на морских львов. Ну и звери! Большущие, вроде медведя, и еще побольше! Они лазают по скалам, а плавают прямо как выдра или ондатра. Посылаю тебе леску и крючки, на Сундуке таких не достать. Которые поменьше, те бери, когда удишь в бочагах, а которые побольше – для проточной воды и для водопадов. Как получишь – напиши мне. Пиши до востребования, почтовый ящик 1290, на этот адрес приходят все отцовы письма. Ну, пока все.
        Твой друг Джим Белчер"

        Леонид, разумеется, знал, что ему пишет не настоящий Джим Белчер, но почувствовал, что этот новый, незнакомый друг – человек совсем особенный и замечательный. Впрочем, как же иначе, ведь это ее друг, а все ее друзья наверняка необыкновенные и прекрасные люди. К преданности Леонида не примешивалось ни капли ревности, он только радовался, что у него есть единомышленник – конечно же, они оба одинаково восхищаются одной богиней, и сразу видно, что этот Джим – правильный парень, молодчина: не всякий догадался бы прислать такой чудесный подарок! Однако за своей радостью Леонид не забыл о ней. Он поспешил к заветному забору и довольно долго мешкал на дороге, перед окнами ее дома, но она не вышла.
        Леонид еще помедлил на вершине холма, притворяясь, будто выбирает удилище в кустах орешника, но все напрасно. А потом он подумал: вдруг она нарочно к нему не выходит? – и, уязвленный таким равнодушием, побежал прочь. Совсем рядом протекала горная речка; сейчас, в разгар лета, она пересохла, лишь тоненькая струйка вилась меж камней, но Леонид издавна знал тут одну отличную заводь. Здесь скрывалась баснословной величины форель, о которой шла слава по всей округе; эта упрямая рыбина никому не давалась в руки: ни неумелым любителям – рудокопам, ни даже столь опытным, искушенным рыболовам, как сам Леонид. Редко кому случалось увидать форель-великаншу – разве что в сумраке, на глубине четырех футов помаячит ее смутная тень; лишь однажды зоркому Леониду посчастливилось увидать ее во всей красе. Чем только он в тот раз не пытался ее соблазнить: и раскрашенной мухой, и иной наживкой; и вдруг, когда он, прячась за песчаным бугорком, привстал на коленях, из кармана у него выпала розовая пятицентовая марка, затрепыхалась, подхваченная ветерком, и медленно опустилась на тихий затон. Потерять пять центов – не шутка! Испуганный Леонид потянулся за маркой, как вдруг что-то молнией метнулось из темных глубин, вода зарябила стремительной игрой света и тени, о ближний камень плеснула маленькая волна – и марка исчезла. Мало того: еще на мгновенье форель застыла, вся на виду, и явно ждала новой подачки! Заговорил ли в ней охотничий азарт, или бумага и клей показались ей новым изысканным лакомством, – этого Леонид так и не узнал. Увы, у него не было второй марки! Пришлось оставить форель в речке, зато блестящую мысль он унес с собой. Он уже не расставался с этой мыслью, и в кармане у него всегда была запасная марка. А вот теперь, когда у него есть еще и крепкая, но тонкая, как паутинка, леска, и новый крючок, и только что срезанный гибкий прут для удочки, теперь он попытает счастья!
        Но судьба решила иначе. Едва он спустился узкой тропинкой на поросший соснами берег речки, его чуткое ухо уловило в ближнем кустарнике какой-то необычный шелест, а потом он вздрогнул: его окликнули. И он узнал голос – то была она! Он сразу забыл о форели. Сердце его сильно забилось; приоткрыв рот, подняв глаза, он ждал свою богиню, как ждет первого свидания робкая юная дева.
        Но миссис Бэрроуз явно была совсем в ином расположении духа. Она остановилась перед ним, тяжело дыша, вся красная от жары, влажные завитки растрепавшихся волос прилипли ко лбу, нарядные домашние туфельки запылились, мало того: в глазах ее горел недобрый огонек, и совсем уж недобрые складки легли у губ.
        – Несносный мальчишка! – еле выговорила она, запыхавшись, прижимая руку к груди, а другой рукой подбирая вокруг тонких щиколоток юбку, в которую впились колючки ежевики. – Почему ты меня не подождал? Мне пришлось всю дорогу бежать за тобой!
        Робея и мучительно запинаясь, Леонид стал оправдываться. Он ждал у дома и потом еще на холме; он думал, она не хочет его видеть.
        – Как же ты не догадался, что этот человек не давал мне выйти из дому! – с досадой перебила она. – Как же у тебя не хватило ума понять, что он меня подозревает и все время за мной следит, не дает шагу ступить, и, когда приходит почта, он глаз с меня не спускает, даже сам ходит на почту, проверяет, все ли мои письма он видел! А ты мне что-нибудь принес? – нетерпеливо прибавила она. – Да что же ты молчишь?
        Раздавленный, мучимый угрызениями совести, Леонид подал ей письмо. Она почти вырвала конверт у него из рук, распечатала, пробежала глазами несколько строк – и лицо ее преобразилось. В глазах и на губах задрожала улыбка. Леонид воспрянул духом: вот она уже и не сердится, и какая она красивая!
        – Он тоже мальчик, миссис Бэрроуз? – спросил он застенчиво.
        – Н-ну... не совсем, – сказала она, сияя очаровательной улыбкой. – Он старше тебя. А тебе он что написал?
        Вместо ответа Леонид протянул ей письмо.
        – Вот бы мне его повидать! – сказал он несмело. – Письмо ну просто замечательное! Прямо первый класс! Он молодчина, я его страх как полюбил!
        Миссис Бэрроуз без особого интереса пробежала глазами письмо.
        – Уж пожалуйста, не люби его больше, чем меня! – сказала она со смехом, и голос ее звучал ласково, и глаза тоже смотрели ласково, и она даже мимолетно погладила его по щеке.
        – Как можно! Я никого никогда не полюблю, как вас! – серьезно произнес Леонид.
        Он сказал это с такой безграничной верой, смотрел так правдиво и открыто, что женщине стало не по себе. Но тут же она встрепенулась и досадливо вскрикнула:
        – Опять этот негодяй меня преследует! – Она посмотрела на вершину холма. – Ну, конечно! Смотри, Леон, сейчас он свернет на эту тропинку. Что же делать? Он не должен видеть меня здесь!
        Леонид поднял глаза. Да, это был Бэрроуз; но он, по-видимому, просто направлялся кратчайшим путем туда, где работали его люди. Леонид уже не раз видел, как он ходил этой дорогой. Но это самая удобная тропа на всем крутом откосе, и в конце концов муж с женой неминуемо столкнутся на ней. Мужчина еще мог бы уклониться от встречи, пробраться кустарником по нелюдимой каменистой тропинке, проходящей немного ниже, но женщине ее не одолеть! И тут Леонида осенило.
        – Я его сюда не пущу, – уверенно сказал он. – Вы только спрячьтесь тут, за камнем, и сидите тихо, покуда я не ворочусь. Он вас еще не увидал.
        Миссис Бэрроуз едва успела отступить за камень, а Леонид уже метнулся по тропе навстречу ее мужу. Но любопытство взяло верх, и сейчас же она осторожно принялась за ним подглядывать. Немного не добежав до Бэрроуза, мальчик остановился, и кажется, встал на колени. Что он там делает? Муж медленно приближался. И вдруг тоже остановился. Тотчас же до нее донеслись их взволнованные голоса, и еще через минуту, к изумлению миссис Бэрроуз, ее муж стал торопливо спускаться по склону на нижнюю тропинку, изредка оглядываясь, потом заспешил прочь и скоро скрылся из виду.
        Не успела женщина понять, что опасность миновала, как Леонид уже стоял рядом с нею.
        – Как ты сумел его спровадить? – с жадным любопытством спросила она.
        – Гремучкой, – серьезно ответил мальчик.
        – Чем, чем?
        – Там была гремучая змея, ну, знаете, такая ядовитая.
        – Гремучая змея?! – Она испуганно подобрала юбки и во все глаза уставилась на Леонида.
        Мальчик, весь во власти недавнего приключения, совсем было позабыл о своей богине, но теперь поспешно обратил к ней преданный взгляд и ободряющую улыбку.
        – Ну да, но вы не бойтесь, со мной она вас не тронет, – мягко успокоил он.
        – Но как же ты это сделал?
        Он пытливо поглядел на нее и спросил с сомнением в голосе:
        – Я бы вам показал... а вы не испугаетесь? Только со мной вам бояться нечего, – прибавил он гордо.
        – Да... то есть... – с запинкой начала миссис Бэрроуз, но любопытство опять взяло верх над страхом, и она прибавила шепотом: – Покажи скорей!
        Он пошел впереди нее и наконец остановился у того места, где недавно опускался на колени. Тут тропинка была совсем узкая – прокаленный солнцем голый каменный уступ, едва впору пройти одному. Леонид молча показал на щель в камне, снова опустился на колени и начал тихонько, переливчато свистать. Прошла минута-другая напряженного ожидания, и вдруг что-то шевельнулось – пугающее, скользящее... Оно скользило так плавно, с такой невыразимой грацией... невозможно было отвести глаза. И вот показалась узкая, плоская голова с холодными глазами, и за нею чешуйчатая, расчерченная желтым лента длиною около фута; на мгновение змея замерла, потом, описав в воздухе ровный, изящный полукруг, повернула голову к свистящему мальчику. Свист оборвался, и змея, лишь наполовину поднявшись из расщелины, застыла, словно и сама обратилась в камень.
        – Вот и мистер Бэрроуз это самое увидел, – тихо сказал Леонид. – Потому он и удрал с тропы. Я только позвал Уильяма Генри (я этого змея зову Уильям Генри, и он знает свое имя), а потом закричал и предупредил мистера Бэрроуза. Хорошо, что вовремя поспел, еще бы минута – он наткнулся бы на Уильяма Генри, тут бы ему и конец. Гремучие змеи никому дорогу не уступают, сразу жалят.
        – Ах, какая досада!..
        Миссис Бэрроуз прикусила язык, но в глазах ее вспыхнул зловещий огонек, ноздри раздулись, и у губ появилась жесткая складка. На счастье, Леонид ничего не заметил, завороженный чарами другого своего кумира – Уильяма Генри.
        – А откуда ты знал, что он здесь? – спросила, опомнившись, миссис Бэрроуз.
        – Сам перетащил, – коротко ответил Леонид.
        – Как... неужели принес на руках? – Она даже отступила немного.
        – Нет. Просто приманил. Один раз я и в руках его держал, только сперва заставил выпустить яд на палку. Понимаете, он как четыре раза подряд ужалит, так у него больше яду не остается. Тогда с ним что хочешь можно делать, он это и сам знает. И меня он знает, уж это верно! Я его целых три месяца учу. Вот глядите! Да вы не бойтесь, – прибавил Леонид, когда миссис Бэрроуз в страхе попятилась. – Сами видите, он меня слушается. Ну, ступай домой, Уильям Генри, – скомандовал он и медленно, властно повел ореховым прутом.
        Змея опустилась наземь, бесшумно выползла из расщелины, пересекла тропу и скользнула вниз по откосу.
        – Он думает, это у меня волшебная орешина, гремучкам она прямо нож острый. – Леонид перешел на отрывистую мальчишескую скороговорку. – Он в вашей стороне живет... аккурат за вашим домом. Как-нибудь вам покажу. Всякий день греется на солнце... вылезет на гладкий камень и лежит... Греется, греется, а сам всегда холодный. Чего вы?
        Но она ничего не сказала, лишь оцепенев, словно и не дыша, уставилась в одну точку каменным, недвижным взглядом, подобным взгляду только что скрывшейся гадины.
        – А кто-нибудь знает, что ты его приручил? – спросила она.
        – Ни одна душа. Я его только вам одной показал, больше никому.
        – И не надо! А мне завтра непременно покажешь, где он там прячется! – сказала она с прежней веселой улыбкой. – Ну, мне пора, Леон!
        – Миссис Бэрроуз, а можно я ему... Джиму Белчеру... напишу письмо? – несмело спросил мальчик.
        – Ну конечно. Приходи завтра с письмом, я свое тоже приготовлю. До свидания. – Она помедлила, бросила быстрый взгляд на тропу. – Так ты говоришь, если бы этот человек не остановился, змея ужалила бы его?
        – Как пить дать! Если наступил бы, – наверняка, а он бы непременно наступил. Змее откуда знать, что это он не нарочно? И потом, – с жаром продолжал Леонид, защищая кроткого Уильяма Генри, – кому ж понравится, если на него наступят! Вам тоже не понравится, миссис Бэрроуз!
        – Конечно! Я ужалю! – быстро ответила она. Хорошенькая головка метнулась вперед и, пригнувшись на миг, застыла неподвижно – вышло очень похоже на змею. Леонид засмеялся. Миссис Бэрроуз тоже засмеялась и легкой походкой направилась к дому.
        Леонид вернулся к речке и поймал наконец желанную форель. Но даже эта победа не рассеяла завладевшее им смутное чувство разочарования. Сколько раз он мечтал о счастье встретиться с нею в лесу, о том, как они станут вдвоем бродить в зарослях, и он будет срывать для нее самые редкостные цветы и травы, и покажет ей своих лесных друзей-приятелей, – и вот чем все кончилось! Он только и успел познакомить ее с Уильямом Генри. Вот если б он спас от какой-нибудь страшной опасности ее, а не ее мужа... Но он не испытывал вражды к Бэрроузу, а только хотел перехитрить его, чтобы помочь ей, беззащитной, как постарался бы сбить со следа дикую кошку или ястреба. И он уныло побрел домой, но вечером написал благодарное, веселое письмо мифическому Белчеру и подробно рассказал ему... про поимку форели!
        Назавтра он принес ей свое письмо, и она вложила в тот же конверт свое. Она опять стала веселой и милой, как прежде, но не так уж интересовалась им самим, больше расспрашивала о разных разностях, к примеру, о послушном Уильяме Генри, посмотрела, где его логово, и заставила Леонида показать все фокусы, каким он обучил змею, – все это Леонид принимал благодарно и радостно, как самое тонкое и лестное внимание. Однако его наивной и тоскующей душе все чего-то не хватало, но из гордости он себе в этом не признавался. Сам виноват: зачем не дождался ее, а побежал ловить форель!
        Так, в переписке с подставным Белчером, в коротких встречах, когда надежда сменялась разочарованием, прошли две недели. В придачу бедняге Леониду приходилось дома постоянно слушать, как родные осыпают его богиню обидными насмешками; по счастью, он был слишком наивен и не понимал их недобрых намеков. Мать громко возмущалась тем, что миссис Бэрроуз в минувшее воскресенье, "позабыв всякий стыд", улыбалась в церкви красивому малому – служащему транспортной компании, и объявила, что Бэрроузу "не грех бы получше глядеть за своей благоверной"; простодушный Леонид не мог понять, какая тут связь. Он тоже видел, как миссис Бэрроуз улыбнулась тому парню во время воскресной службы, и только подумал, что от этого она стала еще красивее. Наверно, и парень тоже так подумал? И все же мальчика что-то угнетало; отчего-то ему все приелось, все наскучило: и охота, и прогулки, и книги, – и, как ни странно, это из-за нее! Он даже осунулся, ходил хмурый и озабоченный. Вот если б можно было кому-то довериться... Если б кто-то объяснил, откуда все эти надежды и страхи... Он и не подозревал, что такой человек уже совсем близко!
        Однажды, спустя три недели после случая со змеей, Леонид уныло бродил по горам. Было уже недалеко до самого Сундука – почти отвесной квадратной глыбы из кварца и гнейса, очень похожей на сундук, по ней-то и назвали гору. Тут были любимые места Леонида. Мальчик верил, что в Сундуке и вправду запрятан клад – чистое золото! – и мечтал когда-нибудь его найти. Сегодня он не предавался радужным мечтам; но, подняв глаза от камней, которые рассеянно оглядывал на ходу, он сделал другое ошеломляющее открытие: перед ним на тропе появился удивительный незнакомец.
        Он сидел, как влитой, верхом на превосходном мустанге, красивый, статный, и смотрел на Леонида с каким-то веселым любопытством, с непринужденной уверенностью, которая сразу покоряла. Та же обаятельная самоуверенность была и в его улыбке, и в голосе, и во всей повадке. Он подъехал ближе, небрежно перегнулся в седле и необыкновенно учтиво спросил:
        – Вероятно, я имею удовольствие говорить с мистером Леонидом Буном?
        Леонид густо покраснел. Незнакомцу, видно, не требовалось другого ответа, он с улыбкой продолжал:
        – Тогда разрешите представиться: Джеймс Белчер. Как видишь, с нашей последней встречи я изрядно подрос. В сущности, я только и делал, что рос. Да и вообще, если сильно захотеть, всего добьешься. И еще, знаешь, говорят, Сан-Франциско уж такой город – там люди растут быстро. В этом вся соль!
        Пораженный, восхищенный и очарованный Леонид робко улыбнулся, блеснув белыми зубами. Тогда удивительный незнакомец, будто самый настоящий мальчишка, спрыгнул на землю, не выпуская поводья, шагнул к Леониду и, сняв с мальчика соломенную шляпу, взъерошил ему волосы. Тут не было ничего необычайного: кто бы ни заговаривал с Леонидом, все так делали. Но этот великолепный и прямодушный джентльмен надел Леониду на голову свою панаму, а его рваную соломенную шляпу напялил на себя; потом взял Леонида под руку и не спеша пошел с ним по дороге и с этой минуты окончательно завоевал доверчивое сердце мальчика.
        – А теперь, Леон, давай потолкуем, – сказал этот необыкновенный человек. – Там, под лаврами, есть отличное тенистое местечко. Я привяжу Пепиту, и мы полежим на травке, почешем языки, и плевать нам на школу и на уроки.
        – Но вы ведь не настоящий Джим Белчер, – смущенно сказал Леонид.
        – А не все ли равно? Чем я хуже его? – с веселым вызовом сказал незнакомец. – Ей-богу, ему со мной и тягаться нечего. Чего тебе еще надо? Или, может, показать тебе документ? Так вот оно, твое письмо, старина, – прибавил он и вытащил из кармана последнее, выведенное старательными каракулями послание Леонида.
        – А ее письмо? – из осторожности спросил мальчик. Что-то дрогнуло в лице незнакомца.
        – И ее письмо тут, – сказал он серьезно и показал хорошо знакомый Леониду розовый листок – такие миссис Бэрроуз всегда вкладывала в его конверты.
        Мальчик больше ни о чем не спрашивал. Они дошли до лавров. Незнакомец привязал лошадь и улегся под деревом, закинув руки за голову. У него были каштановые усики и длинные-предлинные ресницы. Никогда еще Леонид не видал такого красавца!
        – Ну, Леон... – Гость устроился поудобнее и, потянув Леонида за руку, заставил сесть рядом. – Рассказывай, как дела на Сундуке. Все хорошо, а?
        Эти слова вновь пробудили в мальчике недавнюю тоску и тревогу, лицо его омрачилось, и он невольно вздохнул. Гость тотчас повернул голову и посмотрел на него с любопытством. Потом взял его смуглую руку в свою и легонько пожал.
        – Ну, рассказывай.
        – Знаете, мистер... мистер... не могу я... – Он вдруг заупрямился. – Не стану я ничего рассказывать! Я даже не знаю, как вас звать.
        – Зови просто Джек, а когда не спешишь – Джек Гемлин. Слыхал про меня когда-нибудь? – вдруг прибавил он и быстро глянул на Леонида.
        – Нет, – покачал головой Леонид.
        Джек Гемлин укоризненно возвел глаза к небесам.
        – И это называется слава! – пробормотал он.
        Но Леонид его не понял. И еще он не понимал, почему незнакомец, который, конечно же, приехал к ней, ничего про нее не спрашивает, не спешит к ней, а преспокойно полеживает на травке. Уж он-то, Леонид, вел бы себя по-другому! Он даже рассердился, а потом вдруг догадался: должно быть, этот великолепный джентльмен просто робеет, вроде его самого. И как не оробеть перед таким ангелом! Придется ему помочь.
        И вот, поначалу смущаясь, а потом все смелее, подбадриваемый время от времени короткими замечаниями Джека, он стал говорить о ней: какая она красивая... какая добрая... он, Леонид, и подметки ее не стоит... а вот что она сказала... как ступила... как поглядела... Давно он мечтал о человеке, который выслушал бы его так внимательно и дружелюбно! И он излил всю душу, всю нехитрую повесть своей жизни. Рассказал, как она стала неласкова с ним, потому что он тяжко провинился: пошел ловить форель, а ее заставил ждать да еще так глупо дал маху с гремучей змеей.
        – Ясно, я дал маху, мистер Гемлин. Не годится рассказывать такой леди про змей, мало ли что я сам про них знаю.
        – Да, это большая ошибка, Ли, – с важностью сказал Гемлин. – Уж если женщина со змеей сойдутся, беды не миновать. Сам знаешь, что вышло у Адама и Евы со змеем.
        – Да нет, не в том дело, – серьезно сказал мальчик. – И еще вам хочу сказать, мистер Гемлин, что от этого мне прямо тошно. Я уж вам говорил про Уильяма Генри, что он живет у самого ихнего сада и что я показал миссис Бэрроуз, чему он у меня выучился. Ну вот, позавчерашний день пошел я на него поглядеть, а его нигде нету. А там от ихнего сада есть такая дорожка, ею можно срезать напрямик, если кому надо на гору, не к чему и за калитку выходить. Это если кто спешит или не хочет, чтоб его увидали с дороги. Ну вот. Хожу я, значит, кругом, ищу Уильяма Генри, высвистываю его и вышел на эту дорожку. Гляжу, а посреди дорожки опрокинуто старое ведро, валяется на самом ходу кверху дном... понимаете, на такую штуку женщина если наткнется, наверняка поднимет, а мужчина ногой наподдаст. Ну вот, мистер Гемлин, я наподдал, отшвырнул его в сторону и... – Глаза у мальчика стали совсем круглые, он перевел дух и договорил: – ...еле успел отскочить... а то бы мне крышка! Понимаете, под этим ведром сидел Уильям Генри! Весь скорчился, тесно ему, не вылезти никак, и уж до того злой – ужас! Случись вместо меня кто другой, непроворный, не миновать бы ему погибели... Кто Уильяма Генри под ведро засадил, уж он это знал, верно вам говорю.
        Гемлин что-то невнятно пробормотал и вскочил на ноги.
        – Что вы сказали? – быстро переспросил мальчик.
        – Ничего.
        Но Леониду показалось, что мистер Гемлин крепко выругался.
        Гемлин прошелся взад-вперед, будто хотел размяться, потом спросил:
        – Как ты думаешь, змея ужалила бы Бэрроуза?
        – Вот еще! – сердито и удивленно воскликнул Леонид. – Никакого не Бэрроуза, а бедняжку миссис Бэрроуз. Ясное дело, он расставил ей ловушку – неужто вы не понимаете? Кто ж еще мог такое подстроить?
        – Да, да, конечно, – сдержанно согласился Гемлин. – Разумеется, ты прав... это все он подстроил... На том и стой...
        Но по его лицу, по голосу было ясно: что-то не так. И смотрел он как-то чудно.
        – А сейчас вы пойдете к ней? – быстро спросил Леонид. – Я вам покажу, где ее дом, а потом сбегаю и скажу, что вы тут ждете.
        – Погоди немного, – сказал Гемлин, взял свою панаму, надел ее и положил руку на кудрявую голову мальчика. – Видишь ли, я хочу ее удивить. Сильно удивить! – с расстановкой прибавил он и, чуть помедлив, продолжал: – Ты рассказал ей, как нашел это ведро?
        – Ну, ясно! – с упреком сказал Леонид. – Неужто я допущу, чтоб Уильям Генри ее ужалил? Она бы померла.
        – Пожалуй, это бы и Уильяму Генри даром не прошло. То есть, – поправился Гемлин, – я хочу сказать, ты бы ему этого не простил. А что она тебе сказала?
        Лицо мальчика омрачилось.
        – Сказала спасибо... и что я очень внимательный... и добрый... а ведро, наверно, кто-нибудь просто нечаянно забыл... и... – он запнулся, – что я... последнее время больно много тут околачиваюсь, а Бэрроуз – он глядит в оба, так лучше мне денька три не приходить.
        Слезы навернулись ему на глаза, но он стиснул кулаки, засунул их поглубже в карманы и все-таки сдержался. Быть может, немного помогла и ласковая ладонь Гемлина, что лежала на непокрытой мальчишечьей голове. Гемлин достал из кармана записную книжку, вырвал листок, снова сел и, держа книжку на колене, начал писать. После недолгого молчания Леонид спросил:
        – Мистер Гемлин, а вы были когда-нибудь влюблены?
        – Нет, – спокойно отвечал Гемлин, продолжая писать. – Но раз уж ты об этом заговорил, вот что я тебе скажу: я давным-давно об этом думаю и непременно когда-нибудь влюблюсь. Только сперва разбогатею. И тебе тоже советую: не спеши.
        При этом он ни на минуту не отрывался от письма – такой уж он был человек: разговаривает, а самому будто вовсе и неинтересно, слушают его или нет, кстати ли его слова или не к месту и не говорит ли в это время кто другой. И, однако, именно поэтому его всегда слушали внимательно. Но вот он дописал записку, сложил, сунул в конверт и надписал его.
        – Отнести ей? – нетерпеливо спросил Леонид.
        – Это не ей, а ему. Мистеру Бэрроузу, – спокойно сказал Гемлин.
        Мальчик попятился.
        – Надо убрать его с дороги, – пояснил Гемлин. – Когда он получит это письмо, его тут никакая сила не удержит. Только вот как бы это послать?.. – прибавил он задумчиво.
        – Можно оставить на почте, – робко посоветовал Леонид. – Он всегда туда заходит, смотрит, какие жена письма получает.
        Впервые за всю их встречу Гемлин громко рассмеялся.
        – Ты умница, Лео, так я и сделаю. А теперь лучше всего послушайся миссис Бэрроуз, не ходи к ней денек-другой.
        И он направился к лошади. Лицо у мальчика вытянулось, но он старался не падать духом.
        – А мы с вами еще встретимся? – печально спросил он. Гемлин нагнулся к нему, и Леонид совсем близко увидел его лицо и в глубоких карих глазах – свое отражение.
        – Надеюсь, что встретимся, – серьезно сказал Гемлин. Потом вскочил в седло, пожал мальчику руку и среди косых вечерних теней поехал прочь. А Леонид печально побрел домой.
        Но ему незачем было зарекаться – на другое утро вся семья в волнении обсуждала неожиданную новость: ночью чета Бэрроуз укатила почтовой каретой в Сакраменто, их дом стоит пустой.
        Почему они вдруг покинули здешние места – на этот счет ходили самые разные слухи, но упорнее всего повторяли объяснение, которое дал почтмейстер: накануне под вечер Бэрроуз получил анонимное письмо, кто-то сообщал ему, что его жена собирается сбежать со знаменитым картежником из Сан-Франциско по имени Джек Гемлин.
        Но Леонид Бун, хотя уже начал понимать, что произошло, хранил свою горестную тайну и все-таки верил и надеялся. И опечалился, когда несколько дней спустя Уильяма Генри нашли мертвым, с размозженной головой. Но лишь через много лет, после того как ему посчастливилось отыскать на Сундук-горе богатую жилу, он повстречался в Сан-Франциско с Гемлином и узнал, как он сыграл на этой "небом лобызаемой скале" роль Меркурия.





ПРИМЕЧАНИЯ ПУБЛИКАТОРА

        Джоканте Касабьянка – юнга, сын капитана французского флагманского корабля "Ориент", погибший на боевом посту при взрыве судна в ходе англо-французского морского сражения при Абукире 1 августа 1798 года. Героическая гибель мальчика, которому было, по разным данным, от 10 до 13 лет, была замечена с британского корабля, получила известность и легла в основу стихотворения "Касабьянка" (1826) английской поэтессы Фелиции Хеманс (1793–1835), на протяжении примерно столетия входившего в программу американской начальной школы.

        Клифф-Хаус – построенный в 1850-е гг. на прибрежном утесе недалеко от Сан-Франциско ресторан с видом на Тюленьи скалы, место обитания морских львов.

        "Гонец Меркурий На небом лобызаемой скале" – цитата из трагедии Шекспира "Гамлет" (перевод М. Лозинского).