* * *

Ф.

Эти знаки, закорючки, шарлатанская алгебра.
                                                Легкий воздух, пузырьки воздушные под жабрами.
Всё - заколдованная азбука герба, тысячелетнего гербария.
Всё - свет пустого подсвечника, ржавого бра.
Ангелы умеют чтить историю. Насыпать в конвертики корицу, имбирь.
Скрипеть дверью, шелестеть какой-нибудь древней бумажкой.
Вообще, издавать необъяснимые звуки.
А ты сидишь и гадаешь, и внимательно прислушиваешься. И
только когда падает чайная ложечка и не звенит, а повисает в воздухе,
ты догадываешься, что это играет с тобой бледная дева, бескровная Лилит.

* * *

Я отодвину черный сгусток, непрочный, впрочем, непростой. И
не по-русски, по-французски ты говоришь, мой золотой.
Меж строчек тех французских текстов, которым ты отдал свой дар,
я не нашел тебя, мне тесно. Мне неизвестно, мсье Годар.
Я знаю, что случится чудо, твой колокольчик голубой
меня оглушит, скрутит, стукнет о небо-небо головой.
С тупою головною болью, увидев глянцевый рубец,
твою страну, притоки Рейна и пыльный, неприступный Мец,

я скажу, свернувшись в постели пушным зверьком, ондатрой, горностаем:
"Видишь, камень на моей руке? Видишь, оправа у него ценная, непростая?"
И в момент, когда упадет твоя огромная кинематографическая слеза,
я выйду из зала на улицу, не дождавшись
                                    развязки сюжета, счастливого конца. И
когда расцветет неприятной сыпью каждая клеточка тела и лица,
я пойму, что ты теперь всегда будешь со мною рядом, ты всюду, ты здесь,
в облике монашки и развратника, ангела и подлеца.

ПИСЬМО К СОНЕ Б.,
КОТОРАЯ УЕХАЛА И НЕ ВЕРНУЛАСЬ

Я бы сроду не стала писать этого письма, но я дура.
Дура, какую поискать.
Я влюблена. Его костюмы:
                                            Жизель,
                                            японская императрица,
                                            невеста-девственница.
Можно меня ругать, можно не любить,
но я умная и красивая.
Что-то происходит в моих теле и голове.
Вспомнишь ли про меня на костре, Тиль?
Я бы сама сгорела сгорела, да не умею.
Закружи меня, упавшая мельница, надломленная карусель.
Я сгорю, умница моя, и согрею тебя, согрею.
Птица сказала мне: "Какая ты сегодня красивая".
Еще бы не быть красавицей.
Просидела всю ночь, как сука, проплакала.
Доктор пришел, а я сижу, плачу.
А потом я спала, и Мадрид стоял неприступный.
Знаешь, я маленькая тварь, преступница.
Я украла твое лицо.
Угадай, почему ангелы - ангелы?
Я смотрю на тебя и думаю.
И пою страшно жестокую песню:
"Ты меня не ласкала, не любила.
Я умираю, засыхаю.
Чувствуешь, внутри моего стебля пустота,
водяные пары, сернистый газ?
Софья-моя, девочка-змея."

* * *

Назови меня братом. Здесь природа, как в сказках у Франса.
В этой местности нужно говорить и обманывать по-испански.
Здесь в каждом предмете кроме остова и каркаса
есть еще много всяких вещиц неразгаданных и необъяснимых.
Нужно притвориться, спрятаться и не выдавать себя сразу.
Назови меня другом, не успев опомниться от восторга, испуга, встряски,
что произведут на тебя местные жители, аборигены,
                                                                        мелкие пьяницы и хулиганы.
Со временем ты поймешь, что здесь не только природа, как в сказке,
но и все объекты, запахи если не остры, то пряны.
Ты узнаешь все это, перемещаясь с помощью языка
                                                                  от нитки жемчуга до подвязки.
И находясь в этом иноземном фольклоре, в этнографической роскоши,
в стране, которую не отыскать на глобусе,
                                                      где-нибудь в Питкэрне или Сент-Люсии,
где на каждый метр приходится по человеку,
я открою тебе тайну, что моя дорога проходит между белым и синим и
в каждой моей руке по змее и алмазу.
Ты удивишься, обмякнешь и в этот момент, не дав тебе опомниться,
я попрошу: "Назови меня сыном".