* * *

Дюймовочка живет у меня на пальце,
в перстне-лилии, роялистка,
в королевстве чайного металла
пыльцой самоварного злата питается.
А на груди моей, близко-близко
к сердцу - еще один постоялец:
под крылышком знамени алого -
маленький эльф, златокудрый юноша Ленин.
По ночам, причастившись дарам Тантала,
распускает парус, снисходит ниц,
встает пред своей Ассоль на колени,
умоляя: Проснись!
Мы справим бал в эпохальном стиле...
И сдается ее Бастилия.
И - сотрясая рояль, а потом попирая знамя -
тельца их сливаются в танце, в пыльце, в сладострастной муке.
Тогда по утрам у меня трясутся руки.
Все говорят - с похмелья, но я-то знаю:
у меня там Дюймовочка. И Ленин с нами.
Он вершитель лав-стори. И быть по сему...
Не Каин я брату своему.

РЕПОРТАЖ НА ТЕМУ:
ЛИТВА, СОН В ЛЕТНЮЮ НЕМОЧЬ

На рассвете сна курился дымок.
Змеился поезд. В купе дамок-
лов висел топор. Разгорался пир.
Проводницы взрывались. Ночной эфир
в закопченном окне выдавал помехи:
мелькание кадров, бегущие строчки
проводов освещали горячие точки -
полустанок слепых непечатные вехи.
И диктаторский сленг станционных смотрителей
в желтых тонах информировал о прибытии.

В полдень сна поезд канул, что палец -
в зевоту вокзальную. Связи времен распались.
Сталась столица варяжская, в прошлом - именье дочернее
нашей стоглавой. Ее же молитвами
под черепицей каждого черепа
речь незнакомая, посполитая.

За трапезой братской по новой паны
глотают язык без кости, не жуя.
Небо роняет слюнки над кирхою Святой Анны,
чьи образа облепили мельчайшие ручки, ножки, сердечки
этаких гномиков-прихожан.
А по швам маргиналий - готических крыш чешуя
утопает в плодово-ягодной течке.
Похоже, как мечет икру баклажан
в мелководческом сточном местечке.

В сумерках сна всплыл древовидный хутор.
Натуру штормило. В глазу голубом, иллюзорном
солнце захлебывалось. Хлябям сделалось худо.
Вспенилась облачность обло, озорно.
Лаяли две записные псины -
стражи таможни, что в край озерный
не допускают без должной ксивы,
в данном контексте - кружочка колбасного...
А край заповеден, означен экзотикой фауны:
ядом наяд, эйфорией эльфов с их фанами фавнами.
Отрезан от мира, словно бритвой опасною,
бреющим торжищем аиста плодоносного.
Рыба хлюпает у лодки под носом, но
в сеть кружевного платка не сморкается.

Мы же - стилистики фиговы листики. Или, напротив,
поистрепавшись в язычестве плоти
читками-чистками в блеске чешуй и с крючком на устах,
фигуры блюдём умолчания, вынашиваем кристалл
чарующих огоньков на словопренном болоте.
Иль на полях на его куликовых, на оном хвалёном оплоте
мы - лишь кичливые галочки. Перышко, из крылатого став
ручным, томится за решеткою кисти.
Пальцы сомкнулись на горлышке - так закалялась мадам де Сталь,
курила Мари Кюри, крестилась Агата Кристи.
Езус, возьми под крыло всех клюющих носами оземь
в ранний, неровный час, на закате сна.
Да будет земля эта пухом, выщипанным из нас,
побуждаемых к пробуждению в бозе.

ПРЕДЧУВСТВИЕ ТРОЯНСКОЙ ВОЙНЫ

Звонок.
Поспешают шестеро ног.
Две головы прислушиваются. Одна говорит: Кто там?
Под пары сердец перекрестный там-там
двое носов исполняют воинственный танец.
В майке, с гантелей, спортсмен, на диете, спартанец,
путаясь в мышцах, вскрывая подмышку, миртом поросшую, Менелай
отворяет дверь.
Открывается зверь.
Из отверстия движется лай
навстречу нововошедшему,
худшему из татар.
Спешно прожеванный ломтик а ля фуршета -
сладко-лиловый без косточки - бишь языка
низвергается в тартар.
За стеной демонически гаснет закат.
Гость говорит: Извините, там буря и воды и громы -
мне б обогреться.
Кровь приливает. Щёки хозяина дома,
словно бы яйца от носа,
рискуют тотчас обагриться,
но он воздерживается, дабы износа
им не случилось. Гость говорит:
Дома ль Елена?
Гость держит горсть яблок, зеленых и красных по курсу.
Гость говорит: Держу пари,
это ей придется по вкусу!
Вот уже искус искомый - прибой, кружевного халатика пена
из мрачных глубин коридора парит.
Бровь изумленная чайка вспорхнула. Вскользь
поймана рыбка - трепещет в разбитом корыте.
Сколь в коготках нашпиговано крови, сколь
в контурах скрыто корысти.
Вся-то сама - сплошное сокровище. Трое
мужчин сторожат в коридоре.
Третий - собака, намордником оскопленная пасть
воет Кассандрой. Как тут Трое не пасть.
- Леночка, это к тебе, - говорит Менелай, за которым
переминается гость, яко тать.
- Да-да, я сейчас же буду готова.
Совсем забыла тебе сказать:
я приглашена сегодня в Гранд-опера,
нам уже битый час как пора.
Ну, прощай.
Не скучай.
Чмокни в щечку и вымой посуду...
Медленно и печально отчаливает судно,
вниз по течению, мимо чужих городов-этажей.
Милая, как громогласно...
Кустики мирта промокли уже.
Милая, море у глаз у корыт моих дюже ненастно -
плещется через край,
словно собачий лай.
Попрана ножкой богини его благородная седина.
Это значит: ЗАВТРА БЫЛА ВОЙНА.