Митин журнал. Вып. 57 (1999 г.). Редактор Дмитрий Волчек, секретарь Ольга Абрамович. С.5-9.

* * *

Над мертвой яростью голов,
сквозь паутинные слои
тобой угаданный улов
в тенета движется твои.

Тобой расставленная сеть
сквозь толщу вод еще дымит.
Блестит Озириса живот,
и Сет не в силах посмотреть,

как безобразен рыболов
без плавников и чешуи.
Тобой угаданный улов
в тенета движется твои.

Но запечатаны уста.
Улитка замыкает слух.
Земля безвидна и пуста,
и тьма над бездною, и Дух...

И смерть двоится и рябит,
и воды гибельней огня,
и раскрывает Лабиринт
свои объятья для меня.

И словно дерзостный Тезей,
зажав в руках двойной топор,
забыв смятение теней,
вхожу в ячеистый узор.

Еще дымит сквозь толщу вод,
насквозь безумием прошит,
Дедалом свитый хоровод,
Гефестом выкованный щит.

Пускай неотвратим удар,
но, хитроумен и болтлив,
детей уводит Минотавр,
как рыбу уведет отлив,

когда, сорвавшись со скалы,
я погружусь в пучину снов,
где сокрушаются валы
над мертвой яростью голов.




Из книги Четырех Наставлений

Думай, что спишь, притворяйся, что умер,
имя скрывай, как скрываешь ладони
в стоне полночном, в улиточном шуме.
В шуме улиточном сомкнуты веки,
в солнечной слизи хрусталик бокала.
Ты не распробовал, ты с опахалом в руках.
Ах, как медлительна эта ходьба,
хоть бы и в полдень, но в сторону сумерек
движется лев, побеждая врага,
на гору взбирается, ищет дворец,
дерево видит в улиточном шуме.

Не просыпайся, пока не скажу.
В замочную скважину видимый лекарь
ходит по комнате, то к стеллажу,
то снова к двери, но где колокольчик,
где украшения белого цвета,
где же свеча и сосуды с зерном.
Лекарь разгневанный небо пытается тающим рисом кормить.
Лекарь испуганных видит послов,
перстни зловещие, речи дурные:
если в дороге у лекаря вдруг
упряжь порвется, поклажа сгорит,
или услышит он крики убей -
убей, или увидит убийство,
если из дома навстречу ему
зерна несут, ломается утварь,
или дорогу пересекут
кошка, змея, обезьяна и выдра,
если без ветра гаснет огонь,
не просыпайся, пока не скажу.

Пусть тебе снится: едешь на юг,
золото ищешь, воюешь врага,
подати платишь, невесту берешь,
голый с ней рядом сидишь за столом,
голову бреешь, пьешь до озноба,
голого видишь - едет на юг,
падаешь в пропасть, на кладбище спишь,
голову голого видишь во сне.

Видишь во сне: из сердца растут
колючая пальма, розовый лотос,
на голове вырос куст с гнездом,
видишь во сне, невеста в красном
рядом с тобой, ты в украшениях красных
пляшешь на радость Хозяину.

2

Видишь во сне, тонешь в реке,
вязнешь в грязи, проглоченный рыбой,
входишь опять в материнское чрево,
чувствуешь, - слезла кожа с ноги.

Гаснет светильник, дым незаметней
прикосновения к волосам,
вот на алмазной твоей голове
проступают и вьются проборы,
вот вокруг глаз и на лбу проступает,
словно сосуды, рыдает луна.
Зренье твое разделимо ладонью.
Свет поглоти, расслабляя хрусталик.
Тьма и озноб по спине языка.
Вот ты расслабил хрусталик, и формы
ясность теряют, в звук погружаются,
вот ты расслабил улитку, и звук
стал неотчетливым, двинулся в запах.
Крылья расслаблены, запахи гаснут,
стынет язык, осязание тает.

Сила Земли погружается в Воду.
Взор беззаконный теряет свободу
передвиженья, таращится конь.
Сила Воды погрузилась в Огонь.
Сила Огня погружается в Ветер.
Вянут углы, сохнут отверстия.
Ладонь приближается к сонному рту.
Кролик дрожит меж сплетенных ресниц.
Кончено, кончено, пусто, проснись.
Ветер летит в пустоту.




* * *

Остается прожить тридцать дней
и в итоге отметить, что лето
оказалось настолько длинней,
что трескучий хлопок пистолета

меня будит почти у воды, -
погляди на колеблемый глянец.
Атлетические животы
отражаются, словно троянец
перепутал щиты.

Молчаливая жизнь под водой,
где едва дотянувшись до дна я
наливаю еще по одной
и лежу на боку, как Даная,

представляя, что можно вдвоем
к этим пальмам и соснам и пляжам
через искусственный водоем,
который условно пока назовем
калифорнийским пейзажем.

Это легче, чем вновь представлять
побережья тишайшую пену.
Это легче, чем переставлять
Пасадину через Пасадену,

чем пытаться, покуда не пьян,
посмотреть на, покуда он близко,
направляющегося в океан
господина из Сан-Франциско.

У него под лопаткой роса.
На ноге - варикозная вена.
На воде вслед за ним полоса,
исчезающая мгновенно.

И пока он подходит сюда,
я смыкаю опухшие веки.
А над нами гудят небеса
и, достойные кисти Дейнеки,
воздухоплавательные суда.




* * *

Андрею Туркину

Мы придем с тобой с работы,
мы уколемся и ляжем, -
превратимся в самолетик,
но - с горящим фюзеляжем.
Самолет летит в болото,
фюзеляж в воде растает,
только, мнится нам, чего-то
в самолете не хватает.
Не чего-то, а кого-то,
нет кого-то почему-то:
в самолете нет пилота
по причине парашюта.
А пилот висит на нитях,
облака ногой лягает.
Правый глаз его не вытек,
левый глаз его мигает.
Он глядит вполоборота,
видит многое, ну, скажем,
то, что мы, придя с работы,
обернулись фюзеляжем.
Он разглядывает пятна:
вот землица, вот водица.
Очень важно - аккуратно
приземлиться, приводниться.
Но пока еще не время,
свой черед не наступает,
и небесный наш возница
вновь не попадает в стремя,
он над нами пролетает,
наподобие пилота, -
так полжизни пролетело,
слушая вполоборота,
что урчит болото тела.




"Митин журнал", вып.57:                      
Следующий материал