Митин журнал. Самиздат. Вып. 44 (январь-февраль 1992). Редактор Дмитрий Волчек, секретарь Ольга Абрамович. С.89-108.

Платон: Ибо о смерти никому не дано знать, и Пауль Целан: Никто не свидетель свидетелю. И однако, всегда подбираем мы для себя компаньона: не себе, но чему-то внутри нас, вне нас, необходимо чему, чтобы не хватало нам самих себя для перехода через линию, которой нам не достичь. Компаньона наперед утраченного, саму утрату, которая впредь - на нашем месте. ein ins Stumme entglittenes Ich Ускользнувшее в немотствование "я".           Где же искать свидетеля, коему свидетеля нет?           Говорящее нам дотягивается здесь до нас предельным напряжением языка, его концентрацией, необходимостью поддержать, подвести одно к другому в некоем единении, которое не разрешается единством, слова несомненно связанные, соединенные чем-то другим, от смысла отличным, лишь направленные к - . И говорит нам в этих, чаще всего очень коротких стихотворениях, в которых выражения, фразы кажутся - ритмом своей Wieder Begegnungen mit vereinzelten worten wie: Steinschlag, Hartgraser, Zeit. Снова встречи с разъединенными словами: камнепад, тростник засохший, время. неопределенной краткости - окруженными белизной пробелов, как раз то, что белизна эта, эти перебои, эти замирания суть не паузы или интервалы, дозволяющие перевести при чтении дух, но принадлежность одной и той же почти не дающей послаблений строгости, некой внесловесной строгости, не предназначена которая нести смысл, словно пустота скорее не нехватка, а насыщенность: пустота, насыщенная пустотою. И тем не менее, быть может вовсе не на этом задержусь я в первую очередь, а на том, что подобный язык, часто очень жесткий (как в некоторых поздних стихах Гельдерлина), не жесткий - нечто пронзительное, высокий звук, доносящийся из-за пределов способного стать песней, - никогда не дойдет до порождения насильственного слова, не ударит другого, не воодушевится никакими dass bewahrt sei ein durchs Dunkel getragenes Zeichen, разрушительными намерениями: словно уже имело место саморазрушение - чтобы сохранить другого или чтобы сохранен был знак, проносимый сквозь тьму.           К чему стремится этот язык? Sprachgitter: говорить, уж не держаться ли это за решеткой - тюремной решеткой, - сквозь которую себя сулит (в себе отказывает) внешняя свобода: снег, ночь, место, которому есть имя, которому его нет; или же это - считать себя наделенным этой решеткой, внушающей надежду, что будет что mit der untruglichen Spur: расшифровывать; и, тем самым, сызнова замкнуться в иллюзии, что смысл и истина свободны будут там, в краю, где след не обманет. Но, так же как письмо прочитывается под видом некой вещи, некой вневещности, ...in der Dunung wandernder Worte в ту или иную вещь сгущаемой, не для того, чтобы ее обозначить, но чтобы вписаться тем самым в зыбь вечноподвижных слов, не прочитывается ли и это вне как некое письмо, письмо без связей, всегда Gras, auseinandergeschrieben уже вне самого себя: трава, врозь писанная? Может быть, прибежищем будет - прибежище ли это, зов ли? - довериться по ту сторону сети языка (глаз, глаза кругляшок меж прутьев) ожиданию более широкого взгляда, некой возможности видеть, видеть без самих слов, обозначающих ви́дение: Lies nicht mehr - schau! Schau nicht mehr - geh! хватит читать - смотри! хватит смотреть - ступай! - ви́дение, стало быть (быть может), но всегда Zur Blindheit Uber- redete Augen. ввиду какого-то движения, сопряженное с каким-то движением: словно речь идет о том, чтобы следовать зову тех глаз, что видят за пределами дарованного зрению: глаза, ослепшие к миру, глаза, заговоренные до слепоты и которые смотрят (или занимают место) в череде смертных трещин. Augen weltblind, Augen im Sterbegekluft, Augen Augen: Глаза, ослепшие к миру, Глаза в расщелинах смерти, Глаза глаза: Хватит читать - смотри! Хватит смотреть - ступай! Движение без цели. Час всегда последний: Geh, deine Stunde hat keine Schwestern, du bist - bist zuhause. Ступай, твоему часу нет сестер, ты - ты вернулся.           Движение, которое тем не менее не прерывается: утверждение возврата делает его лишь более бесплодным, медленное движение колеса, вращающегося само собою и вокруг самого себя, спицы на черном поле, быть может тьма, ночное колесо звезд, но die Nacht braucht keine Sterne, nirgends fragt es nach dir. ночи нужды нет в звездах как и нигде о тебе не спросят.

Вне: там, куда переносят глаза, - глаза, открепленные от существа, их можно посчитать одинокими и безличными: Das umhergestossene Immer-Licht, lehmgelb, hinter Planetenhauptern. Erfundene Blicke, Seh- narben, ins Raumschiff gekerbt, betteln um Erden- munder. нескончаемый свет, глинисто-желтый, колеблющийся тут и там позади планет головных. Взгляды изобретенные, шрамы, чтобы видеть, врезанные в космический корабль, глаза которые, развоплощенные, лишенные способности к общению, блуждающие, вымаливают рты земные. Глаза, чтобы вызвездить вечность (вечность встает, полная глаз); отсюда, может быть, желание ослепнуть: ERBLINDE schon heute: auch die Ewigkeit steht voller Augen- ОСЛЕПНИ немедля: вечности и без того достанет глаз           Но лишить себя зрения - еще один способ видеть. Одержимость глазами указывает на нечто отличное от видимого. Unverhullt an den Toren des Traumes streitet ein einsames Aug. Es wird noch ein Aug sein, ein fremdes, neben dem unsern: stumm unter steinernem Lid. O dieses trunkene Aug, dashier umherirtt wie wir und uns zuweilen staunend in eins schaut. Braugtes Dunkel darin. Augen und Mund stehn so offeh und leer, Herr. Dein Aug, so blind wie der Stein. Blume - ein Blindenwort. Gesange: Augenstimmen, im Chor, Du bist, wo dein Aug ist, du bist jben, bist unten, ich finde hinaus. Открытый вратам сна не сдается глаз одинокий. Окажется рядом с нашим еще один глаз чужой: немой под каменеющим веком. О глаз этот пьяный, который вокруг, как мы, блуждает здесь и подчас удивленно на нас глядит. Настигла там темноту сила глаза. Глаза и рот - ну до чего отверсты и до чего пусты, о Боже. Твой глаз слеп как камень. Цветок - слово слепца. Пение: голоса глаз в хоре, Ты там, где твой глаз, ты - наверху, внизу; я обращаюсь наружу. In der Luft, da bleibt deine Wurzel, da, in der Luft. В воздухе пребывает твой корень, там, в воздухе. wir schaufeln ein Grab in den Luften da liegt man nicht eng на воздусях мы роем могилу, там не так тесно лежать. dranssen bei den andern Welten. снаружи, у других миров ...hinaus in Unland und Unseit... вне, в непространство и невремя           Соотнесенность с вне, с наружным, никогда уже не данная, - опыт движения или продвижения, отношение без привязанностей и корней, - не только засвидетельствована этой пустой трансцендентностью пустых глаз, но и утверждена явным образом Паулем Целаном во фрагментах его прозы как ее возможность: говорить с вещами. Мы, когда говорим так с вещами, всегда на пути их вопрошания о том, откуда пришли они и куда идут, вопрос всегда открытый, с которым не развязаться, указывающий на Открытое, пустое, свободное - во вне, где мы далеко снаружи. Это-то место ищет и стихотворение.           Это вне, каковое отнюдь не природа Weiss, was sich uns regt, ohne Gewicht, was wir tauschen. Weiss und Leicht: lass es wandern. Белое, что мельтешит для нас, без веса, что мы меняем. Белое, Легкое - скитается пусть. - по крайней мере не та, которую величал еще так Гельдерлин, - даже если и ассоциируется оно с пространством, с мирами, планетами и звездами, с неким космическим, подчас ослепительным, знаком, вне дали, дали еще любезной, добирается до нас словами, которые возвращаются с настойчивостью (выбранные, быть может, притяжением нашего прочтения), - Schnee, Ferne, Nacht, Asche, - которые возвращаются словно для того, чтобы уверить нас в соотнесенности с реальностью или пропыленной, мягкой, легкой материей, может быть даже радушной, но подобное впечатление тут же отклоняется в сторону бесплодности камня (слово это почти всегда под рукой), мела, известняка и гравия (Kalk, Kiesel, Kreide), а потом снега, чья стерильная белизна - белое все белее и белее (кристалл, кристалл) без увеличения или роста: пробел, который в основе основы не имеющего: Flugelnacht, weither gekommen und nun fur immer gespannt Uber Kreide und Kalk, Kiesel, abgrundhin rollend. Schnee. Und mehr noch des Weissen. Ночь крылом пришла издалека и вот простерлась навсегда над мелом и известняком. Щебень, катящийся в бездну. Снег. Белого все больше.           Schneebett: снежная постель, нежность этого заголовка отнюдь не сулит ничего утешающего: Augen, weltblind, im Sterbegekluft: Ich komm Hartwuchs im Herzen. Ich komm. Глаза, слепые к миру, в череде смертных трещин. Иду, в сердце рост жесткий. Иду я. Притяжение, призыв упасть. Но я здесь не одиноко, переходя к мы, и это падение вдвоем объединяет - вплоть до настоящего - die Welt, ein Tausendkristall Мир, тысячекристальность Atemkristall кристалл дыхания Das Schneebett unter uns beiden, das Schneebett Kristall um Kristall, zeittief gegittert, wir fallen, wir fallen und liegen und fallen. Und fallen: Wir waren. Wir sind. Wir sind ein Fleisch mit der Nacht. In den Gangen, den Gangen. DU DARFST mich getrost mit Schnee bewirten: Снежная постель под нами двоими, снежная постель. Кристалл среди кристаллов, переплетенные в глубинах времени, мы падаем, мы падаем и покоимся и падаем. И падаем: Мы были. Мы есть. Мы с ночью плоть одна. В проходах, в проходах. ТЫ МОЖЕШЬ спокойно угостить меня снегом:           Это падение вдвоем отличает всегда направленное, намагниченное отношение, которое ничто не сумеет разорвать и которое одиночество все еще несет в себе: ICH KANN DICH NOCH SEHN: ein Echo, ertastbar mit Fuhl - wortern, am Abschied - grat. Dein Gesicht scheut leise, wenn es auf einmal lampenhaft hell wird in mir, an der Stelle, wo man am schmerzlichsten Nie sagt. Я МОГУ ТЕБЯ ЕЩЕ ВИДЕТЬ: эхо, достижимо которое ощупью слов, на гребне Прощания. Твое лицо слегка пугается, Когда вдруг вспыхнет свет как от лампы во мне, на том месте, где больней всего говоришь: Никогда. Боль и только боль, без протеста и злобы: (Auf dem senkrechten Atemseil, damals, hoher als oben, zwischen zwei Schmerzknoten, wahrend der blanke Tatarenmond zu uns heraufklomm, grub ich mich in dich und in dich.) (На отвесной бечеве дыхания, тогда, выше высока, между двумя узлами боли, покуда взбиралась к нам та белая татарская луна, в тебя, в тебя я зарывался.) Все это между скобок, словно интервал приберегает мысль, которая там, где всего не хватает, все еще остается даром, памяткой, общим прикосновением: (War ich wie du. Warst du wie ich. Standen wir nicht unter einem Passat? Wir sind Fremde.) (Будь я как ты, а ты таким как я, уж не стояли б вместе под одним пассатом? Мы чужаки.) Wir sind Fremde: чужаки, но чужаки оба; вынужденные сообща претерпевать и ту Ich bin du, wenn ich ich bin. Я и Ты, когда я - это я. ошибочность расстояния, которая непременно удерживает нас поодаль друг от друга. Мы, чужаки. Точно так же и - когда молчанье - два молчания наполняют нам рот: zwei Mundvoll Schweigen. Запомним это, если сможем: двойным молчаньем полон рот.           Нельзя ли тогда сказать, что поэтическое утверждение у Пауля Целана - всегда, быть может, удаленное и от надежды, и от истины, но всегда в движении и к тому, и к другому, - оставляет нечто, о чем, если и нельзя на это надеяться, можно мыслить, в кратких своих фразах, которые внезапно вспыхивают - даже и после того, как все погрузилось в мрак: ночи нужды нет в звездах (...) у звезды есть еще свет. Also stehen noch Tempel. Ein Stern hat wohl noch Licht. Nichts, nichts ist verloren. Ho- sianna. И вот, стоят еще храмы. У звезды есть еще свет. Ничто, ничто не потеряно. О - санна. ...das hundert- sungige Mein- Gedicht, das Genicht. ... сто- языкое мое сти- хотворенье, нетворенье.           Даже если мы и произнесем слово Ничто с большой буквы, в его отрывистой немецкой лапидарности, все равно можно добавить: ничто не потеряно, и посему само ничто, быть может, артикулируемо в терминах утраты. В то время как древнееврейский возглас ликования делится, чтобы начаться с оханья.           И вот еще: Ja. Orkane, Par- tikelgestober, es blieb Zeit, blieb, es beim zu versuchen - er war gastlich, er fiel nicht ins Wort. Wie gut wir es hatten: Да. Ураган, час- тицы в вихре, оставалось время - выпытать у камня, он был гостеприимен, не перебил нас. Как счастливы мы были: Или в другом месте: SINGBARER REST... ПОЮЩИЙСЯ ОСТАТОК со следующим финалом: - Entmundigte Lippe, melde, dass etwas geschieht, noch immer, unweit von dir. Губа, чей заткнут рот, скажи, что что-то еще происходит недалеко от тебя. Фраза, написанная с жуткой простотой, предназначенная остаться в нас, пронося в неуверенности, за которую она держится, dieses Brot kauen, mit Schreibzahnen. переплетенными движение надежды и неподвижность скорби, потребность в невозможном, ибо из запретного, только из запретного может проистекать то, что можно сказать: вот хлеб - жевать письма зубами.           Да, даже там, где царит ничто, даже когда вершит труды свои разлука, отношения, пусть прерванные, не разорваны. O diese wandernde leere gastliche Mitte. Getrennt, fall ich dir zu, fallst du mir zu, Ein Nichts waren wir, sind wir, werden wir bleiben, bluhend: die Nichts-, die Niemandsrose. О пустота блуждающего центра, гостеприимца. Разлученные, я падаю в тебя, ты падаешь в меня... Ничто мы были, есть, останемся в цвету: ничто-жною, ничейной розой. И следующее, что нужно заново воспринять во всей его жесткости: ...          Es ist, ich weiss es, nicht wahr, dass wir lebten, es ging blind nur ein Atem zwischen Dort und Nicht-da und Zuweilen, (...) ich weiss, ich weiss und du weisst, wir wussten, wir wussten nicht, wir waren ja da und nicht dort, und zuweilen, wenn nur das Nichts zwischen uns stand, fanden wir ganz zueinander. ...        Это я знаю, неправда, что жили мы, только слепым проходило дыхание между там и нездесь и подчас... я знаю, знаю я и знаешь ты, мы знали, не знали мы, мы были там ведь и не там - подчас, когда меж нами вставало лишь одно ничто оказывались мы скрепленными друг с другом. Sichtbares, Horbares, das frei- werdende Zeltwort: Mitsammen. Так что при переходе через пустыню (анабасис) всегда пребывает, словно чтобы обрести здесь укрытие, некое свободное слово, которое можно увидеть, услышать: быть вместе. Augen, weltblind, im Sterbegekluft: Ich komm, Hartwuchs im Herzen. Ich komm. Глаза, слепые к миру, в череде смертных трещин. Иду, в сердце рост жесткий. Иду я. Как зачарованный, перечитываю я эти слова, и сами написанные под чарами. Die Nacht besamt, als konnt es noch andere geben, nachtiger als diese. В основе основ, в бездонной глубине потусторонней шахты (In der Jeneseits-Kaue) царит ночь, ночь осеняет, роится, словно есть еще и другая ночь, ночнее этой. Там ночь, но в ночи опять и очи - глаза? - шрамы вместо зрения, они Tief in der Zeitenschrunde, beim Wabeneis wartet, ein Atemkristall, dein unumstossliches Zeugnis. Глубоко в расщелине времен, возле льда сотов ждет дыхания кристалл, неопровержимое твое свидетельство. зовут, они призывают, и приходится им отвечать: я иду, иду с жестким ростом в сердце. Куда пойти? Пойти-то ведь некуда, только туда, где в череде трещин-расселин умирания чарует (но не светит) непрестанный свет. Im Sterbegekluft. Не единственный слом или трещина, но бесконечная череда - серия - расщелин, нечто, что открывается и не открывается - или открывается всегда уже закрытым, а не зияние бездны, куда и надо-то всего соскользнуть - в безбрежную, бездонную пустоту; скорее те щели или трещины, которые принуждают нас своей теснотой, упаднической стиснутостью, сковывают нас невозможным погружением, не дозволяя падать, следуя движению свободного, пусть даже вечного падения: Sprich auch du, sprich als letzer, sag deinen Spruch. вот оно, может быть, умирание, жесткий рост в сердце умирания, свидетель без свидетеля, которому дал Целан голос, сливая его с голосами, окунутыми в ночь, голосами - когда уже нет голосов, только запоздавший шорох, чуждый часам, любой мысли подносимый в подарок.           Смерть, речь. В прозаических фрагментах, в которых Целан утверждает свои поэтические намерения, никогда не отрекается он от самого наличия такового намерения. В Бременской речи: Стихотворение всегда в пути, всегда соотнесено с чем-то, к чему-то стремится. К чему? К чему-то открытому и пригодному для обитания, к Тебе, которому можно было бы, быть может, говорить, к близкой речи реальности. И в той же коротенькой речи с предельной простотой и сдержанностью намекает Целан на то, что для него означала - а через него и для нас - у него не отнятая возможность писать стихи на том самом ... der Tod ist ein Meister aus Deutschland ...смерть, мастер из Германии                   (Todesfuge) языке, сквозь который снизошла на него смерть, на его близких, на миллионы евреев и неевреев, событие без ответа. Доступным, близким и не утраченным оставалось среди всего, что пришлось потерять, одно-единственное - язык. Он вопреки всему утрачен не был. Но довелось ему тогда пройти через собственное свое отсутствие ответа, через жуткую немоту, через тысячу сгустившихся теней убийственной речи. Он прошел, не давая слова тому, что имело место. Но прошел он через место События. Прошел и может снова вернуться к свету обогащенным всем этим. На этом-то языке все эти годы и годы, пришедшие следом, пытался я писать стихи: чтобы говорить, чтобы сориентироваться и выяснить, где же я находился и куда мне держать путь, чтобы вырисовалась для меня какая-то реальность. Было это, как мы видим, событие, движение, путешествие, была это попытка отыскать направление.           И ты говори, хоть и последний - говорить. Вот что любое стихотворение - и теперь мы, может быть, лучше подготовлены, чтобы его услышать, - дает нам прочесть, дает нам пережить, дозволяя подхватить еще раз то движение поэзии, каким его почти иронично предложил нам Целан: Поэзия, дамы и господа: речь бесконечного, речь тщетной смерти и одинокого Ничто. Прочтем же это стихотворение в молчании, скрепленном ныне печатью, которую он нам с болью принес:

Sprich auch du, sprich als letzter, sag deinen Spruch. Sprich - Doch scheide das Nein nicht vom Ja. Gib deinem Spruch auch den Sinn: gib ihm den Schatten. Gib ihm Schatten genug, gib ihm so viel, als du um dich verteilt weisst zwischen Mittnacht und Mittag und Mittnacht. Blicke umher: sich, wie's lebendig wird rings - Beim Tode! Lebendig! Wahr spricht, wer Schatten spricht. Nun aber schrumpft der Ort, wo du stehst: Wohin jetzt, Schattenentblosster, wohin? Steige. Taste empor. Dunner wirst du, unkenntlicher, feiner! Feiner: ein Faden, an dem er herabwill, der Stern: um unten zu schwimmen, unten, wo er sich schimmern sieht: in der Dunung wandernder Worte.

И ты говори, последним - говори, скажи свое. Говори - Однако, не отделяй от Да Нет. Дай своей речи также смысл: придав ей тень. Дай ей немало тени, дай столько же ее, как и вокруг тебя разбросано, ты знаешь, меж Полночью и Полднем и Полночью. Взгляни вокруг: смотри, кругом все оживает. При смерти! Живое! Правду молвит, кто тенью говорит. Смотри, как место, где ты стоишь, сжимается: Куда теперь, когда не стало тени, куда подашься? Вверх. На ощупь, вверх ступай. Худеешь, не узнать тебя, тончаешь! Весь истончился - в нить, по которой спуститься хочет к нам звезда, чтоб плавать внизу, в самом низу, там, где видит она себя искрящейся: в движеньи зыби вечноподвижных слов.