Можно, наверное, как-нибудь научиться произнести слово - например, слово дружок, - что любой обернется. И не потому, что перепугался, и не из сентиментальных каких-то там побуждений, а так; какой-то сквознячок вдоль позвоночника: меня, именно меня позвали!.. И немец немой обернется, и китаец, и японец... "Эй, дружок!.." Черт его еще знает, как это надо так сказать, чтобы и китаец оглянулся... Не желает оборачиваться, узкопленочная башка, - и все тут; ничего-то кроме своей китайской грамоты не разумеет, по-русски ни бельмеса...

        Еще труднее окликнуть с листа бумаги. Хотя, может быть, и легче. И тут, если уж надо окликнуть, - все средства хороши. Между тем, есть сведения, что некоторые считали достойной поэта задачей обменяться сигналами с Марсом...

        Говорят, что матерщину даже некоторые животные понимают. Если лошади на всем скаку сказать как надо "так-твою-и-так" - остановится, или хоть чуть помедленнее пойдет. Матерщинный смысл дойдет до нее едва ли, а - остановится. Так ведь, - скажут мне, - помилуйте: поэзия ж не матерщина. Нет, конечно, - отвечу, - согласен: никак не матерщина. Даже и не похоже. И все ж таки...

        "Я - поэт. Этим и интересен." - Так говорил Маяковский. Я вот, к примеру, тоже поэт, и тоже интересен, между прочим, именно этим. Но не могу не внести два-три уточнения. То есть я, вообще-то говоря, не поэт. Дядька. Кому дядька? А никому. Просто дядька. Но - Поэт как-то умеет жить во мне, умеет иногда сказать с моей помощью свое эй, дружок! Скажет напоследок - и умрет. Пора его хоронить. Такое вот, понимаешь ли, раздвоение личности. Так вот и живи (вернее: так вот и помирай). А то еще, того гляди, кирпич на голову упадет, или в тюрьму посадят.

        "Но что такое поэзия для поэта? Это своеобразная, лишь ему присущая деятельность, результатом которой являются дошедшие до нас стихи, иначе говоря, запись речевого и ментального компонента (мы начинаем интерпретировать стихотворение в категориях ритуала) этой чрезвычайно сложной, с трудом воспроизводимой и для большинства читателей, надо думать, совершенно недоступной деятельности." Так говорил покойный востоковед В.Семенцов. Прочтешь такое вот и подумаешь: а Маяковский-то ведь, поди, тоже не всегда поэтом был. Хлебников - тот всегда. А все прочие - временами...

        Когда Поэт говорит - я молчу. В том числе и тогда, когда он говорит во мне. То есть Поэт - это всё же не-я (этим-то мне и интересен!). Тогда при чем же здесь я? Какая разница, что за средства мне понадобились, чтобы свидетельствовать его ~деятельность~, и какая разница вообще - кто я такой? "Некий человек", дядька... Но если это все же именно я оказался как-то способным воспроизводить эту "чрезвычайно сложную, с трудом воспроизводимую и для большинства читателей, надо думать, совершенно недоступную", - тогда все-таки важно, но тогда уж важно и вообще все. А я кто такой? Откуда взялся? Вот я - Поэт - сижу один, никто не видит меня. Нос мой слышит вибрирующие запахи. Вот я поставил закорючку (~деятельность~ уже началась), и где-то тут уже спрятались и дед мой, и прабабушка, и все те люди, что смотрят на меня с желтоватых фотографий, и Пушкин, и Шекспир... Где? Не на бумаге, не "на кончике пера", но - во мне, в крови (там-то все и смешивается; техники в том числе); во мне, внутри, - но и снаружи, в моем движении, миг - и уже в закорючке! Тут - все сошлось, все заново начинается (моллюски - и те запищали; вот-вот минерал со своей знаменитой арией вступит). И все это пульсирует у меня под кожей; в плече; в руке, которая держит авторучку, а на ней по-фински написано три слова... И вот что еще важно: тут все на свете забыть надо, и про Шекспира, и про Семенцова; иначе остановишься, как задумавшаяся сороконожка. И как могу я, заткнув, наконец, зловредную балаболку, так и зависшую где-то между мной и не мной (и кому все это нужно?), не провести на бумаге черту, не расплескав ничего по мере сил, не пролив ни капли... Ибо - слов у меня нет (у Поэта - тоже), а кирпичом пока еще не прилетело; в тюрьму покамест не посадили. И рядом где-то бродят уже в своих пенитенциарных потемках две марухи в обнимку - Судебная Графология и Дактилоскопия, ухмыляются обе по-блатному... Что у них там, любовь, что ли?..

        У психиатров в тестах на "нормальность" есть такой вопрос: "Что общего между ботинком и карандашом?" Нормальный человек в ответ сначала прокашляется (вот, попал-де в дурацкое положение), а потом начнет мямлить, не без глубокомыслия, впрочем, что-нибудь вроде: "Ну, это вещи, предметы такие... оба служат человеку..." Настоящий же, махровый шиз, - тот улыбнется всепонимающей своей улыбкой, дунет-плюнет три раза тайком (чтобы дядя доктор не заметил), и скажет доверительным шепотом: "И то и другое оставляет след..." И хоть вы тут меня убейте - а он будет ближе к сути дела; той сути, в которую и доктору, может быть, вникать недосуг... Хорошему врачу, впрочем, все видно.

        Поэт - не только сам-себе-садовник-сам-же-себе-и-цветок, он еще сам себе врач и сам себе больной. Поэтический текст - след этой самой пресловутой ~деятельности~, или ~взаимодеятельности~. Всего лишь след. Не стоит его абсолютизировать. Однако, если бы не он - мы об этой штуке вообще б ничего не узнали.

        Стоит позаботиться о том, чтобы след остался четкий, и это дело техники. Но если ты профессионал, то техника - она ведь уже в крови, там, где все со всем смешивается... В чем профессионал? Не в художестве, конечно, да и не в версификации. В чем же? А все в той же самой ~деятельности~, все в ней, в голубушке, все в ней...   

        В опытах "смешанной техники" сквозит мне риторика, всякий раз новый способ построить стрелку-указатель к... К чему? К Поэзии, к чему ж еще!?. Но к Поэзии, понимаемой как чистая невозможность, которую, тем не менее, Поэт делает актуальной, всякий раз заново... Прекрасно, что страницы "Черновика" всегда открыты для упражнений в риторике подобного рода. Может быть, разбирая эти прописи, мы научимся что-нибудь понимать в этом деле. Если, конечно, речь не идет об имитации - вещи глубоко противной нам, да и объективно паскудной.

        ...а "Король Лир" - так это тоже ведь не совсем поэзия: пьеса в стихах, трагедия. В истории "О некоем человеке" мы с Шекспиром (ого!) по разные стороны от Поэзии оказались. В мифе мы с ним, конечно, повстречались, а дальше - у него "перелет" через слово - в происхождение трагедии (сами знаете из чего), в театр, а там кулисы (пыль...) и грим (пот...), провинциальные трагики с разбитой судьбою... У меня - "недолет": линия, стрелка, спираль, Лицо и Буква, автограф, фас и профиль... И все это вещи, от соприкосновения с которыми в другом, не шекспировском, развороте - могли бы родиться стихи, "нормальные". А Шекспир - что Шекспир? Шекспира, может быть, и не было никогда.. Может, меня и самого нету. А если есть, то где? Где тут я - где начинаюсь, где кончаюсь и где начинается все остальное?...

        Мне могут возразить, что все равно-де никто этого не поймет, на эти картинки глядя. Ну, хоть один-то кто-нибудь, может, и поймет. Не поймет - так почувствует; не почувствует, так... еще как-нибудь. А нет - что ж. Ладно. И не надо. На то ведь и Шекспир. А вы как хотели: трагедия-с, не фунт изюму...

        Про фунт изюму можно было бы, конечно, и не писать. Но так уж случилось, что мне к концу поближе непременно потребовалось здесь слово изюм. Зачем, и какое именно отношение имеет изюм к "высушиванию" шекспировских страстей - кто поймет, тому и так ясно; а объяснять скучно, да и долго, у меня регламент - не больше трех страниц.

        В Поэзии регламент значительно строже.