ПРОЦЕСС В ПОГОДЕ СЕРДЦА

Процесс в погоде сердца жар на стынь
Меняет; золотой кистень
Крушит могильный лёд.
Погода крови ночь сменяет днём
В артериях; их солнц огнём
И червь живой согрет.

Процесс в глазу оберегает ум
От слепоты; дав жизни ход,
Нисходит лоно в тлен.

Погода глаза делит пополам
То мрак, то свет; бьёт море наобум
В безуглый материк.
Лишь половина вызревших семян
Ложится в грунт; берёт другую в плен
Воздушный сонный ток.

Есть кость и плоть; одной погода – стынь,
А жар – другой; и живчик и мертвяк –
Лишь призраки, смущающие ум.
Процесс в погоде мира состоит
В размене призраков; всяк материнский плод
В двойной тени начала и конца.
Процесс вздувает сонмы солнц из лун,
Срывает кожу с высохших колен;
И сердце отпускает мертвеца.

МОЩЬ, ИЗ ЗЕЛЕНЫХ ГИЛЬЗ СТРЕМЯЩАЯ СОЦВЕТЬЯ

Мощь, из зелёных гильз стремящая соцветья,
Стремит мой рост; кто корни перегрыз –
Мой погубитель.
И не шепну я крючьям мёрзлых роз,
Что май мой сгинул в ледяном объятье.

Мощь, движущая воды сквозь гранит,
Ведёт мой пульс; кто сушит устья русл –
Сгустил мой пот.
И не шепну я алым руслам жил,
Что горный ключ – добыча тех же уст.

Рука, завинчивающая водоворот,
Волнует дюны; та, что ветр сгребла, –
Мой парус в ад влачит.
И не шепну я мертвецу в петле,
Что сам я – известь в грядке палача.

Припало время пьявкой к лону вод;
Страсть – как нарыв; но пущенная кровь
Её утишит зуд.
И не шепну я ветру непогод,
Как время твердь натикало меж звёзд.

Я не шепну двоим – в провал гробов, –
Как извился в моей постели червь.

ХЛЕБ ПРЕЛОМИЛ Я

Хлеб преломил я – овсом был некогда хлеб,
Это вино в гроздьях нездешних лоз
Пело взахлёб;
Днём человек ли, ночью ли ветер – сшиб
В поле колосья, счастливые гроздья смял.

В этом вине летняя кровь лоз
Билась в ягодный мрак,
Рослый овёс
На ветру шелестел смеясь;
Солнце смял человек, ветер на землю сволок.

Плоть вы разъяли, пустили кровь,
Вены опустошены;
Колос и гроздь – никому невдомёк,
Что чувствует корень и претерпевает сок;
Вот вам моё: вина глоток, хлеба кусок.

И СМЕРТЬ НЕ УДЕРЖИТ СВОИХ ВЛАДЕНИЙ

И смерть не удержит своих владений.
Мертвецы, как один, отрясут свою ветхую плоть –
Войску ветра и закатной луны под стать,
Когда их чистые кости выступят в путь –
На локте звезда и у щиколотки звезда;
Их, безмозглых, достигнет благая весть,
Их, утопших, отринет морская вода;
Пусть любовники гаснут – не гаснет страсть;
И смерть не удержит своих владений.

И смерть не удержит своих владений.
Те, кто своё отлежал под изгибами толщ
В тени корабельных днищ;
Кто пляшет на дыбе, срывая жилу и хрящ,
Кто ре́мнем растянут на колесе;
Те, от чьей чистой веры осталась одна труха,
Кого прободает насквозь единорог греха, –
Встанут, разимые насмерть, неуязвимые все;
И смерть не удержит своих владений.

И смерть не удержит своих владений.
Больше не смеют им в уши чайки кричать средь зыбей,
И не взрывается на побережьях морской прибой;
Больше уже ни один цветок не позволит себе
В дождь запрокинуть голову под удары брызг;
Пусть каждый из них безмыслен и мёртв, как гвоздь,
Головы голых гвоздей собьются в цветущую гроздь;
Их в солнце вколотят – и солнце расколется вдрызг,
И смерть не удержит своих владений.

СМЕРТИ И ВХОДЫ

В этот едва ли не самовозгорающийся канун
Нескольких близких смертей,
Когда из всех твоих возлюбленных хотя бы один –
И он всегда узнан – не сдержит разгон
Отлетающих вместе с дыханием львов и пламён;
Из всех твоих бессмертных друзей
Кто голоса разбудил бы всей считанной персти земной
Воспрять и славу тебе пропеть –
Тот один, кто воззвал всех глубже, будет хранить покой,
Не потревожив ни одной
Из своих бесчисленных ран,
Среди лондонских, отчуждающих многомужнее горе, стен.

В этот едва ли не самовозгорающийся канун,
Когда на твоих порогах и отмелях впопыхах
Убитых незнакомцев спелёнывает и расплетает бурун,
Один, кого невозможно узнать,
Звезда другого квартала, северный твой сосед
Канет по самые слёзы в соленый мрак.
Он свою росную кровь омоет в мужественных морях,
Тот, кто шагнул твоему мертвецу вослед,
Кто выпрастывает голову из ленты твоих вод
И каждым своим беззвучным "ах!"
Снаряжает жерла снарядов, с тех пор как свет
Вспыхнул в его взрывающихся глазах.

В этот едва ли не самовозгорающийся канун
Всех смертей и входов,
Когда свои и чужие раненые на лоне лондонских вод
Уже отыскали твой последний приют,
Враг, один из многих, хорошо знающий, как
Светится твоё сердце
В настороженной тьме, выбиваясь из шлюзов своих и пустот,
Выбьет засовы молний, замкнёт солнце,
Нырнёт, выкарабкается у затемнённых порогов твоих,
Отжигая всех рыцарей верных, покуда из мрака
Тот, один, возлюбленный меньше других,
Не проступит последним Самсоном твоего зодиака.

ГДЕ ПРЯЛ Я ВОДЫ ТВОИХ СКУЛ

Где прял я воды твоих скул,
Мне призрак высохший предстал,
Бельмом глядит мертвяк;
Где меж твоих плескались скал
Наяды, суховей прошел
Сквозь соль, и ствол, и свиль.

Где в лентах струй твой утопал
Зелёный бант, туда пришел
Зелёных тайн стригаль;
Секатор смазал, нож раскрыл,
Он отсечёт верховья русл,
Плоды низложит в гниль.

Незрим, твоих разливов взбег
Иссох на вдовьих мхах; и сух
Любви чертополох;
Детей там тени вьются вкруг
Твоих камней, их плач заглох
В дельфиновых морях.

Так не смежай иссохших век,
Пока морской волшбы челнок
То вниз скользит, то вверх;
Будут кораллы в простынях
И гады вод, покуда дух
Не обратится в прах.