зима в моей жизни / 24.02.2006

• Александр Дашевский

          Не припомню, чтобы кто-нибудь из моих знакомых орал «Зима! Зима!» — «Лыжню!» — скорее. Впрочем, чужая зима — потемки. От ранней осени за версту несет коллективизмом — тут и генетическая тяга к хороводам и сбор плодов и многое другое, — Сеня, возьми сумку и подвинь вот этот ящичек, Боренька, попробуйте нашего цимлянского! Нина Аркадьевна, ну где вы прячетесь?
          Шесть утра, пять тепла. Какие-то птицы поют, облака снизу. Кровать у окна, будильник еще не зазвенел. Иногда время года не угадаешь.
          В январе город окончательно превращается в детскую площадку. Работают ледяные дорожки, раскатаны горки. Грузовики, точная копия тех, что продаются в магазинах игрушек, медленно глотают снег и отпихивают в сторону. Великоват снег для них, да и кто с ним справится, кроме солнца? В булочной — весна, приближенная батареями, теплым запахом похожего на солнце хлеба, блеском конфет и ручьями, вырывающимися из снежной каши на полу. За окном раскачивается кормушка — пакет из-под молока с дыркой для птиц, проделанной по учебнику. Они ДЕЙСТВИТЕЛЬНО прилетят и будут есть.
          Сверкает огромная елка между МИДом и Министерством томатного сока. Румяное поколение в разноцветных куртках с королевским достоинством передвигается на санках, влекомое задумчивыми черно-белыми взрослыми, новые колеи впечатываются в дорогу. Тяжелая зимняя одежда прячет движения, неуклюжие взрослые похожи на трогательных пингвинов, торопящихся к океану. Теплые вещи — это униформа ребенка, лазейка в таинственное прадетство.
          В воспоминаниях о зиме снег чаще всего бутафорский, из тех снегов, которыми богато мировое кино. Есть, конечно, картинка — растопыренные сучья, торчащие во все стороны, синее небо, елка возле фортепьяно, желтый поролон в оконных рамах, полупрозрачные ледяные дорожки, раскатистый лай за шоссе, густое варенье в шкафу, даже странная глубокая утренняя ночь по дороге в школу, но нет того холода, который был, снег не так охотно тает на руке, да и навернуться возле ступенек гораздо проще, чем кажется. Не то, что воспоминания хуже или лучше, чем то, что было, не то, что они в той или иной мере не совсем то, что было, просто связь каждый миг разная. Она мелькает, показывая какой-то фильм, на который редко кто обращает внимание, а обратив, решается рассмотреть.
          Растопыренные сучья торчат во все стороны. Хрустальный холод. Варежки. Как-то более понятен ямщик с его тулупом, луной, вселенной и колокольчиком. Да и дорога ведет из космоса в космос, ясно уже. Замерз пруд, замерз бор, да все замерзло в общем-то. Даже этот кусок фантика. И Джон Малкович, попади он сюда. Пылает солнце, жарко, в груди лето, лыжня разветвляется. Летят снежки и мешки со сменной обувью.
          Железные санки с аккуратно обструганными деревянными дощечками сменились добротным оранжевым куском немецкой пластмассы с полистироловым ремнем, куртка стала больше и холоднее, свитер не таким колючим. За кольцевой дорогой, в дачном поселке, раскатисто лает собака. Кольцо из пяти-шести елок на безветренной опушке леса уже образует оазис с красивой тишиной и снегом. Снег забивается в сапоги, собака бочонок тащит вперед огромного гордого лыжника без шапки. Другой лыжник, озираясь, доедает мандарин. Еще один лыжник прогуливает уроки. Предусмотрительный лыжник вытаскивает из полупустого рюкзака китайский термос с горячим кофе.
          Лыжная палка чудесно тыкается в полузамерзшую речушку с манящими песчаными брегами. Справа тишина в еловой чаще, слева очередь к роднику и стучит дятел, спереди белочка и упоительные синие тени в феврале в хорошую погоду без двадцати пять. Атомы действия просты, ясны и отчетливы, почти как в букваре. Поворачивается желтая стрела башенного крана в синем небе рядом со школой. Сосед пытается завести «Жигули». Ванюша намочил сапожки и потерял варежку. На горку взбираемся лесенкой или елочкой, скатываемся змейкой.
          Троллейбус подкатывает к остановке. Училка как и все мерзнет по дороге от метро к Политехническому. Очень холодно и дует ветер. Школьники идут наклонившись вперед, прикрываясь локтями от ветра, сжав губы, почти не разговаривая. Они РАСТУТ. Уже сверкают привычки и брезжат оригинальные концепции о том как надо и не надо играть в этот небесный баскетбол с учетом зимы, восьмого января и трех лет, оставшихся до десятого класса.
          — А теперь послушайте мою историю, — сказал скромный человек в мундире подполковника. Леша положил на столик ложку, Катя спрятала курицу в фольгу и приготовилась слушать.
          Игорь Васильевич, так звали подполковника, говорил что-то веселое о себе, о своей части, семье, офицере Вяземском, который буквально заехал не в ту степь, не в тот дом, не в ту контору. Игорь Василевич отхлебнул чай и достал из портфеля конфеты. Вяземский опаздывал уже на две недели, Катя уже не слушала. В конце зимы она собиралась замуж за Лешу.
          Некоторые семьи, — думала Катя, — почему-то они кажутся смелее и крепче в силу дальновидности, бытоустроенности, владеют термометром, выставленным на улицу. Там у матери часто есть муж, который когда-то купил и приделал этот термометр, нормальные дети, к которым в общем-то нормально относятся, успех, несмотря на, вменяемые родные люди. Там знают, что зимой синее небо обычно указывает на мороз, что важно по-человечески относиться, мимолетные увлечения преходящи, да и происходят от слова мимо, отпуск неплохо бы провести вместе, в рулетку много не выиграешь, детей нужно брать на руки не когда они кричат, а когда спокойны, что в принципе, можно преуспеть, а в один прекрасный день или дни можно даже здорово вырасти.
          — Так почему опоздал ваш Вяземский? — спросила Катя.
          Подполковник оживился. Леша залез на вторую полку и достал из сумки коробку с дисками. За окном мело. Возле станции пурга прекратилась.
          Вышли на улицу. В лучах фонарей еще носились непристроенные снежинки. Перед среднестатистическим бюстом Чехова слегка примят снег.

          Главный вход в институт закрыт — от корпуса И приходится идти через А, лишние две минуты по морозу, огибая длиннющее крыло, потом возвращаться в раздевалку по коридору мимо кафедры физики. Люди в шарфах сидят на огромных деревянных подоконниках; под парадной лестницей, в кафе возле бутербродных автоматов с докторской колбасой, жарко. Конспект, шарф, бумажный станканчик, вон та девушка. И та, пожалуй. Зима, дифур, нужный трамвай подползает к остановке. За ним еще один. Природа щедра. Через двадцать восемь минут в чай плюхается лимон. Надо купить цветы. Завтра мы идем на «Фауста» в Большой театр.

                                          FADE OUT

          Мокрый неглубокий снег. Ледяное поле. Предприимчивый лыжник достает из сундука найденные сокровища.
          Под снежным одеялом ДЕЙСТВИТЕЛЬНО укрыты какие-то будущие цветочки.