музыка в моей жизни / 30.12.2005

• Игорь Вишневецкий
  (Прислушиваясь к шуму ветра)

          Родившись с обострённостью слуха, я понимаю, чем всё завершится.
          Шелушенье ландшафта, теней оживающих мыслей — по окоёму бессонного мозга, — вставших на цыпочки, тихо глядящих в глаза (в час тревожной тоски перед утром).
          Формы предметов осциллируют.
          Это больше, чем ветер.
          Вероятно, это и есть та музыка, что затопит собой всё пространство.
          Ударяя в меня изнутри: на отрезке от стоп до груди, заставляя вздрагивать руку пониже локтя.
          Потому-то все звуки представляются как бы расчерченной партитурой с голосами разной подсветки:
          фортепиано почти всегда светло-серое, синие скрипки, густо фиолетовые виолончели, тёмно-серые (почти чёрные) контрабасы, оранжевые тромбоны, золотисто-жёлтые трубы, коричневый голос гобоя, красноватый — рожка, белый грохот литавр.
          Видя в предутренней дрёме цвета́, я представляю себе их звуковую и нотную запись.
          В ней отсутствует напрочь зелёный — в силу вторичности? — солнце, про́литое в тёмно-синее.
          Вот оно, восходя, ожигает углы обострённого слуха. Или зрения. Что, в общем, одно и то же.
          Ветер сгибает углы зеленеющих — синее в золоте — елей и пихт: между окном моей комнаты и заоконным, коричневатым зданьем.
          Озеро тоже блестит — серебром амальгамы-челесты.
          Я не раз и не два представлял себе в отрочестве, как стал бы записывать музыку, а потом записывал: синим и чёрным на разлинованной нотной бумаге.
          Музыкант (композитор) слышит звуки всегда вертикально — от басового чёрного, в нутряной глубине, почти уходящего в землю — вверх до ультразвуковых завихрений или — наоборот — сверху вниз, как съезжание тонов, их скольженье во влагу утробы.
          Ну, а ветер — прорывы в срединное поле из-за верхнего за и из-под нижнего вне.
          Невозможно представить себе мир без лестницы звуков. Существа на последней ступеньке глядят в телескопы на кольчатых — тех, что внизу. И анархия — даже не ветер, а только провалы немот.
          Форма меня осциллирует. Как и звуки или предметы.
          Главный страх — вдруг не выдержу, лопнут все перепонки. И останется плавкость: размытый рубеж между цветом, звуком, сознаньем. Вот тогда-то на гладком, оструганном и проолифленном тёплом квадрате доски обозначатся образы звуков.
          Те же, кто не обрёл никакого звучанья, — расплавятся в фон.
          Это будет присутствием музыки в зрении цвета, мотивом разбуженной жизни.
          Остальное — попытки схватить, удержать незаписываемое.
          Шум, который вовне и внутри.