ОБ АЛЁШЕ ХВОСТЕНКО
Умер Хвост. В московской больнице. Говорят от сердечной недостаточности, от чего такие люди умирают?.. От чего Юрий Андреевич Живаго умер в московском же трамвае на Беговой по дороге на работу в Солдатенковскую больницу? Последний раз я видел Хвоста в Париже в 1999 году. Три дня, не вылезая, сидели у него в студии, в "Симпозионе", среди чудес его скульптур и соратников, напоминающих те же скульптуры – парижская русская богема. То есть что окружало Хвоста всю его жизнь. Важно понять, что в этом почти не было ЗАМЫСЛА. Он просто такой был. Сын профессора, говорил хорошо на разных языках, образованный, такая вот мутация... Ира Барметова рассказывала, когда Хвост появился в Париже в 70-е, ездил по городу в маленьком Рено с открытой крышей. Крыша не падала, была подперта поленом...
Нью-Йоркский период в несколько лет – хорошим был, Хвост много пел, на шхуне на Гудзоне, в основном с Аукционом, и так, выставки, "Оранжевый медведь" в нижнем Манхэттене. Мы любили его, какой-то круг создался. Для него почему-то связанное с Нью-Йорком было важно. Как-то сказал мне настойчиво, когда какую-то нью-йоркскую антологию собирали: я тоже нью-йоркский поэт! Таким и был. Перед моим отъездом из Парижа дал для журнала свои рукописные "Степные песни".
Представьте себе парижский пейзаж, декорацию события. Событием является возникновение очага русской культуры в чужой среде. Декорация: Париж конца девяностых годов двадцатого века. Конец века и тысячелетия. Fin de Siecle. Дождливый декабрь, свинцовое небо над имперским Парижем. Во Франции все знают, что Париж – это единственное место, где можно преуспеть. Судьба выбирается рано и на всю жизнь. Нет вечно мерцающей американской надежды на то, что все можно начать сначала. Как и во всех подобных сложнокультурных системах, миры не пересекаются, контакты между слоями общества лишь в одно касание.
Это ситуация полной обособленности инородной культурной точки от окружающего мира: русский Берлин и Париж двадцатых-тридцатых годов, Харбин, Нью-Йорк семидесятых-девяностых.
В одной из боковых улочек Рю де Паради на высоченной, обитой металлом двери в подворотню висит яркий цветной постер: SYMPOSION, Les Artistes Russes De Paris. В подворотне кажется, что вступил в иной мир, мир сюрреалистического фильма (ранний Роман Полянский, например): длинный промозглый коридор с арками, неба почти не видно, и вдали, на темном узком горизонте мерцающая бронзой дверь. Туда, к счастью, доходить и проверять, что за той дверью, не пришлось: вход в русский художественный клуб "Симпозион" – третья дверь слева и сразу спуск в подвал. Рекомендуется истошно прокричать в полуоткрытое окно подвала "Леша!", объявляя хозяину Алексею Хвостенко (широко известному также как Хвост) о прибытии.
Впечатление в клубе "Симпозион" усиливали зловеще-великолепные скульптуры: ткацко-типографские станки, антропометрически-геодезические инструменты и в главной комнате на видном месте – крупный тяжелый деревянный фаллос на поддерживающем ракетоносителе работы Хвостенко. Живописные полотна Хвостенко, по существу, что и скульптура, а на самом деле и его музыка – полное, вкусное, но и тонко-профессиональное чувство фактуры материала, поверхности, звука, слова. Он – мастер слова, художник с идеями, а не из тех, кто пишет талантливо, но – как Бог на душу положит.
И то не покидает наc
сухого воздуха виденье
на уровне прекрасных глаз
любой затеи. Появленье
и видимого через стол
дано бесплатно. Светлый кол
в конце блестящего забора
как бы залог такой судьбы,
а дым прикованной трубы
подобен впечатленью бора.
/А.Хвостенко, "Волохонскому"/
Но в последнем цикле, в "Степных песнях", мощь оригинального стиха пробивает поверхность стилизации, не умещаясь в оболочку замысла автора.
По-моему, как музыкант, певец, композитор-поэт Хвост до конца не понят и недооценен. Помню многолюдный его концерт в сопровождении "Оберманекенов" в Нью-Йорке, на легендарной шхуне у причала Гудзона. По музыке и мощи Хвостенко был российский Джим Моррисон в сопровождении совершенно провисающей рок-группы, бледные полузащитники, играющие в другой лиге. Сходное впечатление неполного совпадения традиционного российского гитарного или поп-музыкального сопровождения с оригинальным "космополитно-романтическим, блюзовым" стилем Хвоста слышится и в альбомах, записанных с группой "Аукцыон".
Дело в том, что многие российские "рокеры" на самом-то деле "рокерами" не являются, а работают в жанре инструментованной и аранжированной авторской песни или поп-музыки (у Булановой, например, есть очень приличные блюзы).
С Хвостенко ситуация обратная. Он-то как раз, по колебанию ритма, игре голоса, всей чувственности, – "джазовый рокер", который (подсознательно?) вынужден был работать внешне в жанре авторской песни, чтобы быть услышанным публикой. На самом деле, и тексты его слишком сложны по образности, слишком метафоричны, повороты неожиданны, а культурные референсы слишком культурны для шлягеров авторской песни. Хвост – белая ворона в художественно-тусовочной среде, потому что образован – с детства.
Пожалуй, по тональности он несколько старомоден, то есть очаровательно отстал и слишком романтичен для молодого российского поколения. Впрочем, как и Высоцкий. Для наших времен максимум допустимой романтичности – в песнях популярной теперь группы "Там".
У Хвостенко много общего и со столь любимым в России Томом Уэйтсом. Именно с ним родство в интонации рэгтайма, этой замечательной непредсказуемой расхлябанности, смеси сильного пульса рока с неожиданными тематическими поворотами джаза. Последний альбом Хвостенко, его вокал в сопровождении редких восточных инструментов, без гитары (!), является продолжением той же линии поиска нового звуко-цвета с более смелым отходом от широко популярной в русской среде "песенности". Он – типичный мастер, как теперь модно говорить "мультимедиа", то есть и жнец, и на дуде тоже. Упомянутые суперзвезды тоже были (и есть) художественно многогранны: Моррисон, великолепный рокер, был (или мнил себя) поэтом, а Том Уэйтс, кроме своей музыкальной уникальности, еще и замечательный актер кино.
Хвостенко, позволительно сказать, родился невовремя, и не там, где он был бы наиболее популярен. Ни российская аудитория, ни российская художественная ситуация не были готовы, и не готовы сейчас к профилю его искусства. Хвостенко глубоко западный художник, экуменический. Это поколение рок-н-ролла в чистом виде. Что происходит с представителями поколения рок-н-ролла, когда они стареют, совершенно не ясно. Пока что ничего не происходит. Но эта тема заслуживает отдельного рассмотрения. Может ли отставать авангард, как взгляд на жизнь и как "антиакадемическая", живая позиция в искусстве? И не важно, что Хвосту было за шестьдесят. Не в этом дело. Это вопрос так называемой "сенсибилити", чувственного, художественного восприятия мира – до шестидесятых годов или после. Поэтому вокруг таких людей всегда много молодых ребят, художников и поэтов. Такие люди, как он, – всегда авангард. Тем более что Хвостенко всегда много и продуктивно работал. Не отвлекался на ненеобходимую суету. Все поставлено на службу следующему проекту: место, ситуация, люди.
Художникам нужно дышать одним воздухом, бывать вместе, там, где происходит художественная кристаллизация. Таким центром в Париже являлся Хвостенко и его круг. Живое в искусстве, в культуре всегда остается. И сегодня чувствуются тепловые точки Харбинской группы поэтов и художников, замечательный, ненадолго распустившийся цветок раннего русского авангарда Тифлиса двадцатых годов, русский Берлин и Париж двадцатых-тридцатых, современный Нью-Йорк с его влажным дымным духом портового города и постоянной сменой персонажей, литературный андерграундный Ленинград пятидесятых-шестидесятых, в котором одной из основных стилеобразующих фигур и был Хвостенко:
Кузьма мой дорогой, ты прав во всем, ты – лев
не только Бруклина с манхэттенской пристройкой,
но и созвездья Льва, и перешейка Дев,
и Питера с общественной помойкой.
Чернигов, Харьков, Львов текут к тебе
по парам слиться с тварию подобной,
чтоб ток поэтов в Ноевом гнезде
торчал и доходил опарой сдобной.
/А.Хвостенко, "Из письма К.К.Кузьминскому"/
Последнее время Хвост жил в Москве, его любили, внимание рассеянной тусовочной российской прессы, выставки, много пел. Российский паспорт получил лично из рук другого питерца, Путина, от которого в семидесятых и уезжал. Тех-то как раз тогда профессионально натаскивали таких Хвостов и Бродских держать "под колпаком у Мюллера". Вот уж воистину, если б это Алеше в семидесятых рассказали...
А вот как раз отчаянное электронное письмо из Питера пришло от Юли Б.:
"а тут – не могу. я когда встретилась с ним в москве – прямо в пасху, вот тогда была просто истерика ревела часа два – от потрясения что он – жив, в здравом уме и трезвой памяти и снова поет на сцене. настоящее воскресение.
хвост был абсолютно счастлив в эти последние месяцы в москве. появились какие-то деньги, сняли квартиру. он ставил у васильева. в москве сделали его культ. он заболел пневмонией – попал в реанимацию и умер за три дня на руках у хоматенды наумовны. больше всего на свете он боялся слечь и продолжать жить. все вышло по-евоному. не считая последних трех дней – он сохранял вертикальное положение. и маразмом не страдал. но механизм – совсем был сношен...
в общем слава богу что так умер. ему бы понравилось.
насчет вечера памяти – то лофт там теперь на осадном положении – лендлорд начал войну, но я приеду и огляжусь – если есть хоть какая-то возможность то может вечер памяти стоит устроить там – в его разоренной мастерской? если только там еще можно например призвать много гостей.
там – непонятка. полиция ходит, лендлордовы нанятые – вышибалы."
Нет теперь Хвоста. Будем помнить, любить и слушать. Например, в машине, когда сидишь один, пленка крутится, а Манхэттенские светофоры все плывут в слезах по низкому небу...
Нью-Йорк, декабрь 2004 г.
|
