Поэты из поколения Гецевича соблазнялись литинститутом, дебютируя в оттаивающей "Юности" середины 80-х, выпускали пару книжек (из которых одну непременно в 91-м). Дальше их освобожденческий пафос прокисал, как "бахыт-компот", а карьера утыкалась в московскую или нью-йоркскую контору.
        Печатная вольница лишь косвенно освятила литературную судьбу автора "Скальпеля": лучшие его тексты не затянуло в невозвратный журнально-сборничный водоворот. Всего с двумя брошюрками стихов 95 и 97 годов – мизерной долей им написанного – он смело собирал полные залы (музей Маяковского, музей Цветаевой, Дом Аксаковых, рок-кабаре "Кардиограмма"), – люди внимали анаграммным элегиям и урбанистским стансам без зевков и шушуканий. Энергичный артистизм, построение объемных композиций на "бумаге" воздуха – добрая половина этого поэта. Когда-то сказанное В. Пястом про молодого Андрея Белого – "Власть художника слова в данном случае проявлялась и закреплялась несравненною властью художника звучащего слова" – верно и относительно Гецевича. В приятии триединства "глаз – ухо – язык" и признании искусства орудием против рутины проявилось закономерное тяготение к Льву Кропивницкому, Холину, Сапгиру (помянутому в книге бесслезным реквиемом "Поэт-перстень"), отчасти – Всеволоду Некрасову. Но относить Гецевича к их безусловным союзникам будет поспешно, даже со скидкой на взаимную дружественность.
        Само название книги взято от Гумилева ("Шестое чувство"), а поэтика Гецевича уместила элементы, которые до него мало кому удавалось сблизить: технику кирсановско-конструктивистского рискового словосотрясения (эстетика "надлома" выплеснулась и на обложку работы Нины Курышевой) и грубоватую сентиментальность любимых бардов, особенно Галича. Некоторые стихи озаглавлены автором "лирическая импровизация", – и это в широком смысле жанр, в котором работает поэт.
        Те достижения, которые Гецевич достаточно конспективно представил в "Скальпеле", – не только личная удача. Книга показала, что болезненное одухотворение самых непоэтичных сторон существования по-прежнему несет с собой жадную творческую искру, не давая пишущим стихи слипаться, как несвежие пельмени.