Мир этот, возможно, - божий первенец, и потому смысла нет на его несовершенства сетовать. Скорбя о причастности к неудачному опыту, исполняешь лишь свой природный удел. Миг. Говоря, горечь скрывая, ограниченность кафедры шагами корректными меря. Слушают. Изреченное "возможно" не искупает ничего и - вдуматься - немногого стоит.

        Была бессонница и беспокойство, и так легко было поверить самым заскорузлым предсказаниям, в которых сам же подозревал химеры. Утомляла дряблая кожа, утомляло дрожащее веко, глупость напуганной челяди. Храпели за портьерой. А жизни другой не было. - Только бы пережить зиму, - думал, свирепея; старик, сам не узнававший своей руки, вцепившейся в подлокотник кресла. Ждали хотя бы слова, одного слова, и когда рухнули те, беззвучные, надтреснутые, искрой в лицах мелькнуло облегчение, и только разочарование было в зрачках и нервах его рыхлого отпрыска:
        - Особенно следить за путями в Египет, - старик говорил.

        Некто старался подавить в себе вечный вопрос почему не я Господи почему не мне дано управление первозданной речью в которой находят шедевры сумятиц иные те что не я почему не со мной и не здесь Боже молитва моя в беззаботности моей я был ослеплен чудом Твоим и рассыпалась скорлупа корысти моей я в ручье по щиколотку стою босиком Боже и нагой с головою моей поникшей и речь всюду речь невостребованная и безнаказанная и старался подавить в себе вечный вопрос и только великая непривычка к правдивости была лунным сплетением объявленной прозы.