Изучая новые жесты, мы постигали, что
тысячекрат стали легче, одеждой из пыли, -
а они проникали незримыми вихрями, неся безусловность,
                                    меняя обряды рассечений пространства,
будто птичьи гнезда, разоряя тела,
раздирающие полдня завесы на полосы ослепления и света,
вверяя истокам ожогов и опыта, - будто это было внове,
словно где-то поодаль тогда протекала река, -
казалось (вовне), мы снова вернулись
                                    в средоточие бескорыстных созвучий:

в молниеносных прорехах сравнений ни
проточных костей, ни сухой травы крови, ни сухожилий,
ни лезвий, ничего, кроме коршуна в наметенной спазме зрачка.
Надпись любая (на листе или камне) тлела планом
безопасного передвижения по городу,
                                                в порезах песчаных воспоминаний,
заметающих нерасточимую букву,
по преданию в которой восстают остальные литеры тела
(число неизвестно, но, доверяя дошедшим фрагментам,
можно сказать, что их две и ни одна не укрывает другую...),

                                                которое было лишь прочерком
наподобие еле заметного множества птиц,
когда соучастие (казалось...) их выносило
на края пробуждения любви,
семикрылых, текущих мимо мерцания рук,
                                                приращенных к молчанию, -
вероятно поэтому жесты поэтов
вновь обучают зиме и терпению, проникая безвидно,
как если бы в указаниях, присвоении имен
вновь возникла нужда, в ней-то считали себя преуспевшими,
или, как если бы это могло что-то исправить,
и мы бы опять оказались (не прилагая усилий)
на берегу той реки, коронованы пламенем лета,
пуская плоские камни над зеркалом, в котором
                                    они, близнецы, угасали бездoмно...

Но, может быть, нам на излете
не удалось достигнуть последней границы,
за которой лежит начало обратного?
(безусловно, напишут: "последней страницы"... - нам-то что?)

Либо созерцание было переполнено нами
и пролилось, ускоряя свой бег, с дороги сметая
то, что пустотой бьется в горсти, прохладой -
правильно, главное было ее не утратить:
                                    она обещала быть всем,
даже горстью настоя,
отпив от которого, приращались к возлюбленным,
и тотчас - в незримые вихри,
                                    несущие к сердцевине пространства;
вот, они раздирали на клочья - прошедшего времени...
и т.п., и так далее.

Местоимения простые; как семена.